* * *
Ночью наш эшелон остановился на станции Усмань. Слышались приказы командиров. По настилам съезжали с платформ "катюши". Мощные автомобили несли на своих спинах зачехленные установки. Расчеты занимали места на машинах.
Здесь не нужны были лишние слова и рассуждения. Здесь начиналась война, и все понимали друг друга с полуслова.
Я сидел в кабине вместе с капитаном Голубевым. Его повысили в звании и назначили, командиром дивизиона. Мне просто повезло, что я попал к нему.
Капитан напряженно вглядывался в темноту.
Машины одна за одной двигались на запад к линии фронта, нащупывая дорогу тонкими, как стрелы, лучами света. Впереди вспыхивали яркие зарницы, доносился гул, похожий на раскаты весеннего грома. С каждой минутой фронт приближался.
Слово "война" для меня и моих сверстников всегда было где-то рядом. Мы, мальчишки, слышали это слово по радио, в кино, дома так часто, что просто не могли жить без него.
Мы превратили наши пресненские дворы в поля сражений. Если мы ловили "шпиона" с соседнего двора, то тут же объявляли войну. Нашими снарядами были куски глины, а зимой снежки.
Теперь я все это вспоминаю, конечно, с улыбкой. Я слышу, как грохочут настоящие пушки и от грохота содрогается земля.
Я начальник разведки. У меня взвод бойцов. Правда, в нем всего восемь человек. Но ничего, скоро должны дать еще из пополнения.
Нам приказано до рассвета разместить матчасть в лесу, замаскировать ее. Завтра утром определим огневые позиции, и тогда берегитесь, фрицы!
Я вылез из кабины на подножку. Машины, будто прицепленные друг к другу, шли ровной колонной. В голове колонны "виллис" командира полка майора Соколова. Где-то впереди со своим взводом ехал Вовка.
- Денисов! - негромко позвал меня капитан. - Не отстают наши?
- Все в порядке, товарищ капитан, - отрапортовал я. - Машины идут на заданной дистанции.
Мы мчались к фронту. Теплый ветер напирал мне в грудь, залезал в уши, ноздри, и от этого в душе моей росла военная лихость. Запеть бы… "Эх, тачанка, ростовчанка, наша гордость и краса".
Я видел, как машина майора свернула с дороги в лес. "Катюши" тоже поворачивают, и лучи фар будто режут деревья под самый корень.
И опять вполголоса звучит команда. В напряженной тишине рычат мощные моторы. Уже зазвенели топоры. Долой лишние сучки с деревьев, долой, деревья, которые мешают поставить машины! Сейчас мы хозяева в этом лесу…
Наш дивизион первым кончил маскировку. Ведь нами командовал капитан Голубев. Засучив рукава, он помогал бойцам валить деревья, обрубал сучки, натягивал сетки. Он сам садился за руль и ловко разворачивал машину. Он все умел и делал это лихо, как там, в училище.
Наконец он оправил гимнастерку и, подойдя к командиру полка, четко стукнув каблуками, отрапортовал:
- Маскировка матчасти триста восемьдесят шестого дивизиона закончена.
Майор Соколов осматривал нашу работу. Я шел рядом и видел, как улыбался Голубев. Эта улыбка меня, признаться, удивила: капитан радовался как мальчишка, хоть ему уже двадцать семь!
- Молодцы! - сказал командир полка, - Отдыхайте!
Я разыскал Вовку. Его взвод тоже закончил работу. Мы набросали на землю еловых сучков и легли. Приятно пахло свежей хвоей.
В тишине ночи был слышен гул войны. Он доносился до нас не только по воздуху: от него содрогалась земля, на которой мы лежали. Я смотрел на небо. Сквозь ветви деревьев проглядывали звезды. Может быть, оттого, что там, за линией фронта, алел горизонт, звезды не имели привычного голубоватого цвета. Они поблекли и в этом новом цвете выглядели грустно.
- Начштаба мне письмо от Нины передал, - сказал Вовка и вынул из кармана исписанный лист бумаги.
Я был наполнен ощущением фронта, к которому так стремился, и ничто другое в данную минуту для меня не существовало. А Вовка лез опять ко мне со своими сентиментальными мыслями.
- Хочешь, я тебе прочитаю? - сказал он.
- Сейчас темно!
- Я его почти на память знаю.
- Когда это ты успел выучить?
- Пока в машине ехал, - ответил Вовка и, не спрашивая моего согласия, тихо начал:
"Здравствуй, Вова! Я получила твое письмо, и не представляешь, как обрадовалась. От счастья я даже плясала перед девчонками из общежития, и они сказали, что я сумасшедшая.
Значит, есть на небе бог, ну не бог, так звезда такая, которая людям добром светит. Я не верила, что получу от тебя письмо. Ну мало ли бывает встреч на перекрестках?
Твое письмо я читаю, читаю и начитаться не могу. Каждая строчка до самого сердца дотрагивается.
Ой, Вова, как я хочу поскорее попасть на фронт! Я все для этого делаю. Учусь хорошо. По стрельбе из винтовки среди девушек первое место занимаю. Сначала у меня не выходило. А теперь приловчилась. Я смотрю на мишень и представляю там фашистскую рожу. Руки у меня дрожать перестают и винтовка не качается.
Мои мысли с тобой на фронте. Неужели мы с тобой никогда не встретимся? Я все время отгоняю от себя такую мысль потому, что от нее мне страшно.
С фронта, конечно, писать трудно. Но, может, найдешь минутку, опиши все как есть. Как воюешь, как по фрицам стреляешь. До свидания. Нина".
Я не знал, что сказать другу.
- Ты не ответил Галке? - спросил Вовка.
- Нет.
- Не понимаю тебя.
- Как можно меня понять?! - возмущенно ответил я. - Мы на фронт приехали. Завтра в бой вступаем. А ты на память письмецо зазубриваешь. О девчонке нюни распускаешь.
- Ты не прав, Коля! Если мы приехали воевать, значит, мы не люди, значит, нам все человеческое чуждо, например, любовь? Значит, мы в скотов превращаемся? Так, что ли? Убивать, громить, и все…
- Я не говорю, что в скотов превращаться надо. А убивать надо. Если ты его не убьешь, он тебя убьет. Война!
- Война, конечно, - произнес Вовка. - Но даже на войне у человека должна быть какая-то ниточка к другой жизни, какая-то мечта, которая согревает.
- Все это расслабляет, отвлекает от главного, - сказал я. - Вот свернем шею фашистам, тогда…
Вовка больше не отвечал мне.
"Недопонимает критического момента, в котором мы находимся", - подумал я и не стал больше спорить с другом. Я смотрел на звезды. Мне вспоминалась мать в черном заводском халате, с сумкой из-под противогаза. Вспоминался Генка, белые кресты на окнах московских домов…
…По пути с нами в казармы Генка спросил Вовку:
- Вова, я похож на Николая? Заметно, что я его брат?
- Конечно, - ответил Вовка. - Только у тебя нос чуть пошире.
- Скажи, Коль, - дернул меня за рукав Генка, - из миномета можно стрелять через дом? Поставить миномет около скамейки и шарахнуть по второму корпусу?
- Можно! - ответил я.
- Не видно будет, куда стреляешь?
- На крышу надо наблюдателя посадить. Будет корректировать.
- Как?
- По телефону.
- А-а! Значит, еще телефон нужен. А ребята о телефоне не знают…
Ах, Генка, Генка! Как ему нравилось идти с нами по улице! Мы отдавали честь старшим по званию, и Генка опускал руки по швам, и лицо его принимало серьезное выражение.
Когда нас приветствовали красноармейцы, Генка не верил глазам, Он глядел по сторонам, оборачивался назад, но других командиров, кроме нас, не обнаруживал. И все же поверить, что это именно нам отдавали честь солдаты, было, свыше его сил.
Нам и самим-то все это было удивительно. Ведь только год назад мы бегали по дворам, лазали через заборы, играли с девчонками в палочку-выручалочку. А теперь нам честь отдают.
Подойдя к нашим казармам, я взял у Генки бидон… Честно говоря, мне не очень удобно было идти с ним в руках через весь двор. Но как только я вспоминал выражение лица Генки, когда он собирал крошки в буфете, моя решимость увеличивалась.
- У меня тут мать и брат, - сказал я повару и почувствовал, что краснею. - Мою порцию положите сюда в бидон.
Повар взял бидон, подмигнул мне - "дескать, все понятно" - и в одну секунду наполнил до краев гречневой кашей с мясом. Сверху положил кусок масла.
Краска еще больше залила лицо. Я не знал, как благодарить повара. А он стоял, улыбался и подмигивал…
- Принес! - крикнул Генка, когда я появился с бидоном.
Он тут же ковырнул пальцем масло и вытащил кусок мяса.
- Ехать знаешь как? - спросил я.
- В любой конец города без билета! - ответил Генка.
- Вот тебе рубль, на трамвай.
- Хорошо иметь богатого братца! - сказал Генка и, обтерев правую руку о штаны, стал прощаться. - Может, ты еще приедешь домой?
- Может.
- А если нет, то ты их там, гадов, бей крепче. Эх, не вовремя я родился! Мне бы постарше быть, я бы им показал!
- Ты за мамой присматривай, - сказал я, - помогай ей. И не кидай больше пианино вниз.
- Думаешь, так просто еще такое пианино найти?
Я обнял Генку и, когда он пошел к остановке, смотрел ему вслед. Он шел, крепко держа в руке бидон с кашей. Мне так хотелось, чтобы он повернулся и помахал мне рукой. Я не знаю зачем. Я ничего не загадывал. Просто хотелось. А он шел и не оборачивался.
И уже у самой трамвайной остановки он повернулся. Увидев меня, он радостно помахал рукой, поднял бидон над головой и звонко крикнул:
- До свидания!