- Ах да, минуточку, сэр Томас. - Слова кардинала настигают и, как аркан, разворачивают жертву. - Так вот, сэр Томас, не забывайте свою родословную. Семейство Перси - одно из знатнейших в стране. Вам, конечно, очень повезло взять жену из Говардов, но ведь Болейны, если не ошибаюсь, раньше занимались торговлей? Ваш предок был лордом-мэром Лондона, не так ли? Или я спутал ваш род с более именитыми Болейнами?
Красные пятна исчезли с лица сэра Томаса; сейчас оно бледно, словно дипломат от гнева вот-вот лишится чувств. Покидая комнату, сэр Томас шепчет: "Сын мясника", а проходя мимо стряпчего - который сидит, сложив тяжелые руки на столе, - бросает: "Пес мясника".
Дверь хлопает.
Кардинал говорит:
- Выходи, пес.
Его милость смеется, подперев голову руками.
- Смотрите и учитесь, Томас. Вам не исправить свою родословную - а видит Бог, она еще постыднее моей. Трюк в том, чтобы напоминать им об их же собственных мерках. Придумали правила - не обижайтесь, когда я строже других требую эти правила соблюдать. Перси выше Болейнов. И пусть не воображает о себе лишнего!
- Разумно ли злить людей?
- Конечно нет. Однако я устаю от трудов, и мне надо иногда позабавиться. - Кардинал смотрит на него ласково, и это наводит на подозрение, что следующая забава сегодняшнего вечера (после того как Болейн изорван в клочья и брошен на землю, словно апельсиновая кожура) - наставительная беседа с Томасом Кромвелем. - К кому следует проявлять почтение? К Перси, Стаффордам, Говардам, Тэлботам, да. Если уж дразнить их, то берите палку подлиннее. А Болейн… в фаворе у короля, да и вообще способный малый. Вот почему я вскрываю все письма сэра Томаса вот уже много лет.
- В таком случае милорду известно… о нет, простите, вам такое слушать негоже.
- Что? - спрашивает кардинал.
- Всего лишь сплетни. Я бы не хотел вводить вашу милость в заблуждение.
- Нельзя говорить и не говорить. Выкладывайте.
- Да просто женщины болтают. Мастерицы. Жены суконщиков. - Он ждет, улыбаясь. - Я уверен, вашей милости не до бабских пересудов.
Кардинал со смехом встает из кресла, тень прыгает по стене. Рука стремительно тянется вперед, вседосягающая, словно десница Божья.
Однако когда Бог сжимает пальцы в кулак, они хватают воздух. Человек, только что стоявший напротив, теперь на другом конце комнаты, у стены.
Тень колышется и замирает. Кардинал неподвижен. Стена ловит ритм его дыхания. Кардинал склоняет голову (волосы в свете камина окружены нимбом), смотрит на пустой кулак. Растопыривает исполинскую, в отблесках пламени пятерню. Упирается ею в стол, и она исчезает, сливается с камчатной скатертью. Лицо кардинала в тени.
Он - Томас, а также Томос, Томмазо и Томаэс Кромвель - вбирает все свои прежние образы в нынешнее тело и осторожно возвращается на прежнее место. Его единственная тень скользит по стене - гость, неуверенный, что ему рады. Который из Томасов увидел нацеленный в грудь удар? В такие мгновения тело действует по памяти. Ты отпрыгиваешь, пригибаешься, бежишь; или прошлое выбрасывает твой кулак без посредства воли. А если бы у тебя в руке был нож? Так и происходят убийства.
Он что-то говорит, кардинал что-то говорит. Оба умолкают. Кардинал опускается в кресло. Томас мгновение медлит, потом тоже садится. Его милость произносит:
- Я и впрямь хотел узнать лондонские сплетни, но не собирался их из вас выбивать.
Кардинал некоторое время изучает бумаги на столе, давая неловкости пройти, а когда заговаривает, то уже совсем другим тоном - беспечным, словно рассказывает после ужина забавный анекдот:
- У моего отца был знакомый… точнее, покупатель… сочень красным лицом. Вот таким. - Трогает для иллюстрации рукав. - Ревелл его звали, Майлс Ревелл. - Рука снова ложится на темную камчатную скатерть. - Добропорядочный горожанин, любитель пропустить стаканчик рейнского. Только я почему-то вообразил, будто он пьет кровь… может, нянька мне сказала, может, кто-то из детей. Когда отцовские подмастерья узнали… по моей глупости, конечно, потому что я плакал от страха… они завели обыкновение кричать: "Ревелл идет, сейчас будет пить кровь, беги, Томас Вулси, спасайся!" Я убегал, будто за мной черт гонится, на другой конец рынка. Странно, что не угодил под телегу. - Кардинал берет со стола восковую печать, вертит, кладет на место. - Даже и теперь, когда я вижу краснолицего человека - например, герцога Суффолка, - мне хочется плакать. - Пауза. - Итак, Томас… неужто клирик не может встать без того, чтобы его сочли кровопийцей? - Снова берет печать, вертит в руках, отводит взгляд, продолжает, явно забавляясь. - Пугаетесь ли вы епископов? А приходских священников? Дрожите ли при виде настоятеля?
Он говорит:
- Как это называется? Я не знаю английского слова. Эсток…
Может быть, и нет английского слова для узкого клинка, который вгоняют под ребра. Кардинал спрашивает:
- И это было?..
Это было двадцать лет назад. Урок усвоен накрепко. Ночь, лед, застывшее сердце Европы; лес, озеро, серебристое под зимними звездами; комната, свет камина, скользнувшая по стене тень. Он не видел убийцу, только движение тени.
- И все равно, - продолжает кардинал. - Я не встречался с мастером Ревеллом сорок лет. Он, небось, давно в могиле. А тот человек?.. Тоже давно мертв?
Деликатнейший из всех мыслимых способов полюбопытствовать у собеседника, есть ли за ним убийство.
- Да, милорд. Горит в аду, если вашей милости угодно.
Вулси улыбается - не из-за упоминания ада, а из-за учтивого признания широты своей власти.
- Значит, всякий, поднявший руку на юного Кромвеля, повинен геенне огненной?
- Вы бы его видели, милорд. Он был так грязен, что в чистилище его бы не пустили. Кровь Агнца, как нас учат, спасает грешников, но даже она не отмыла бы того малого дочиста.
- Я за то, чтобы в мире было как можно меньше грязи. - Вулси смотрит печально. - Вы ведь исповедались?
- Это было давно.
- Вы, конечно, исповедались?
- Милорд кардинал, я был солдатом.
- Солдаты чают Царствия Небесного.
Он смотрит Вулси в лицо. Поди пойми, во что кардинал верит.
- Мы все его чаем.
Как там в считалочке? Солдат, моряк, король, босяк.
- Итак, вы в юности были не сахар, - говорит кардинал. - Ça ne fait rien. A тот грязный малый, который на вас напал… он ведь не был духовным лицом?
Улыбка.
- Я не спрашивал.
- Да, странные шутки выкидывает с нами память. Томас, я постараюсь в вашем присутствии не совершать резких движений, и все у нас будет хорошо.
И все же Вулси продолжает его разглядывать: удивление еще не улеглось. Они знакомы совсем недавно, и кардинал только-только - быть может, как раз сегодня вечером - взялся придумывать ему характер. В грядущие годы Вулси будет говорить: "Я часто сомневаюсь, так ли хорош монашеский идеал, особенно для молодых. Взять хотя бы моего слугу Кромвеля - он всю юность провел в тиши, почти исключительно за молитвой, постом и чтением Отцов Церкви. Потому-то теперь он такой буйный".
А когда собеседники, смутно припоминая человека исключительной сдержанности, удивятся: "Ваш слуга Кромвель? Неужто?" - кардинал будет отвечать, качая головой: "Разумеется, я пытаюсь загладить его выходки. Когда он бьет окна, я приглашаю стекольщика. А что до девушек, попавших в беду… я плачу бедняжкам из своего кармана".
Однако сейчас кардинал занят другим. Большие руки сцеплены, будто пытаются задержать уходящий вечер.
- Итак, Томас, вы собирались пересказать мне сплетни.
- Из того, сколько шелка заказывает король у торговцев тканями, женщины делают выводы, что у его величества новая… - Он не заканчивает фразу. - Милорд, как вы называете шлюху, если она - дочь рыцаря?
- Ммм… - задумчиво тянет кардинал, вникая в проблему. - В лицо - "миледи". За глаза… а как ее имя? Что за рыцарь?
Он кивает на то место, где десять минут назад стоял Болейн.
Кардинал подается вперед.
- Почему вы не сказали сразу?
- Как я мог?
Кардинал кивает, соглашаясь, что вклиниться с такой щекотливой темой в разговор было бы непросто.
- Но это не та Болейн, которая с Гарри Перси. Ее сестра.
- Ясно. - Кардинал снова откидывается в кресле. - Конечно.
Мария Болейн - миниатюрная блондиночка, по слухам, переспавшая со всем французским двором. Теперь она при английском дворе: всем улыбается, со всеми мила, не то что вечно хмурая младшая сестрица, ходящая за нею, как тень.
- Конечно, я наблюдал, на ком его величество задерживает взгляд, - говорит кардинал. Кивает самому себе. - Так значит, теперь они близки? Знает ли королева? Или вы не в курсе?
Кромвель утвердительно склоняет голову.
- Екатерина - святая, - со вздохом произносит кардинал. - Впрочем, будь я королевой и святой, я бы, наверное, не тревожился из-за Марии Болейн. Подарки, значит? Не слишком роскошные, говорите? В таком случае, мне ее жаль. Ей надо спешить извлечь из расположения монарха хоть какие-то выгоды, пока он не остыл. Не то чтобы у короля сейчас было так много интрижек, но говорят… говорят, когда его величество был молод и еще не король, именно супруга Болейна сделала его из девственника мужчиной.
- Элизабет Болейн? - Он удивлен, что случается не так часто. - Мать нынешней?