Опыт фронды сыграл решающую роль в формировании философии Ларошфуко. Опыт этот был горьким. В своих "Мемуарах", написанных в Ангумуа "в праздности, вызванной опалой", он стремится подвести итог целому периоду собственной жизни я целой эпохе в истории Франции. Причину неудачи мятежа он склонен искать в личном поведении его участников, которых вдохновляла не забота о благе страны, не высокие принципы и идеи, а мелкое честолюбие и страх за свои привилегии. Все они вероломны и личную выгоду всегда предпочтут общему делу, в любую минуту готовы предать свою партию, следуя собственным интересам. В "Мемуарах уже чувствуется будущий моралист. Психологические портреты современников - Ришелье, Мазарини, Анны Австрийской, герцога де Бофора, принца Конде, герцогини де Лонгевиль и многих других, - пожалуй, самые интересные страницы.
Опыт фронды открыл Ларошфуко новую правду о человеке. Он больше не верит в бескорыстную добродетель и считает себялюбие главной пружиной всех человеческих поступков. Эта концепция, которая чувствуется уже в "Мемуарах", получила законченное выражение в "Максимах". В первых изданиях этой книги во многих афоризмах ощутима непосредственная связь с "Мемуарами", но в дальнейшем она ослабевает. От издания к изданию Ларошфуко стремится придать своим афоризмам все более обобщенный характер. Те из них, которые прямо связаны с событиями фронды, или вовсе исключаются из книги, или резко изменяются. И дело, конечно, не в страхе перед "королем-солнцем", а в потребности писателя-моралиста постигнуть и выразить общие законы человеческой психологии.
Однако "универсализация" его афоризмов была подсказана и самой историей. Фронда выявила глубокое внутреннее разложение сословной монархии: дворянская свобода обернулась анархическим своеволием, понятия чести, долга, нравственных обязательств были отброшены, и на волю вырвался "естественный человек" - эгоистический индивид. У Ларошфуко были основания придать опыту фронды и более широкое значение. В новом порядке, установившемся во Франции при Людовике XIV, он увидел торжество того самого разделения государственного и частного начал, которое и было в его глазах внутренней причиной поражения фронды. Сложный процесс формирования политического государства, которое по отношению к другим сферам народной жизни развивалось, по словам Маркса, "как нечто потустороннее", завершился ко второй половине XVII века. В форме абсолютной монархии возникла характерная для нового времени "абстракция государства как такового" на одном полюсе и "абстракция частной жизни" - на другом, вследствие чего и обнаружилось резкое расхождение между официальной моралью, тем, что должно, и тем, что составляет содержание реальной практики людей.
Эти процессы нашли яркое отражение в литературе того времени, но в наиболее обобщенном виде предстали в "Максимах" Ларошфуко. Именно в эти переломные годы пережил глубокий кризис идеал героической доблести, унаследованный от эпохи Возрождения. Уходящий корнями отчасти в нравственные идеалы республиканского Рима (правда, окрашенный более поздним стоицизмом), а отчасти в героический идеал средневекового рыцарства, культ доблести сохранял во Франции свое значение на протяжении всей первой половины XVII века; его исторической почвой была еще не до конца укрощенная абсолютизмом страна, его реальной жизненной основой - хранивший еще свою независимость аристократ. Эту доблесть, поставленную на службу гражданским идеалам, воспел в классицистической трагедии Корнель. С другой стороны, салонно-аристократическая "прециозная" литература XVII века, непосредственно связанная с идеологией фронды, пыталась воскресить поэзию поздних рыцарских романов. При всем различии между корнелевскими героями и героями прециозных романов можно заметить у них некоторые общие черты: благородство страстей, безупречную храбрость, способность преодолевать любые препятствия, быть творцом собственной судьбы. Эта связь особенно ощутима в первой великой трагедии Корнеля "Сид" (1636). Ее герой Родриго соединяет в себе и качества идеального рыцаря "без страха и упрека", и идеального гражданина, для которого "великий государственный интерес" становится высшей нравственной ценностью. За образом Родриго стоят реальные жизненные модели. И не удивительно, что французский полководец принц Конде, герой Тридцатилетней войны, впоследствии возглавивший "фронду принцев", мог оказаться прототипом и корнелевского героя, и героя прециозного романа мадемуазель Скюдери "Артамен, или Великий Кир" (1649–1653).
С гибелью фронды и окончательной победой абсолютизма исчезала реальная жизненная почва для идеала героической доблести; сами события фронды обнаружили его иллюзорность. Ощущением краха героического идеала в его гражданско-государственной и в его рыцарско-галантной форме проникнуты все значительные литературные произведения 60-х годов XVII века: трагедии Расина, басни Лафонтена, комедии Мольера (особенно "Дон-Жуан" и "Мизантроп"), "Мысли" Паскаля; это важнейшая тема и в "Максимах" Ларошфуко.
Эпиграфом к "Максимам", выражающим главную идею книги, поставлены слова: "Наши добродетели - это чаще всего искусно переряженные пороки". Не вдаваясь пока в смысл этой сентенции, постараемся ответить на вопрос: что же автор считает добродетелью, какое содержание он вкладывает в это понятие? Если под этим углом зрения прочитать "Максимы", то мы увидим, что речь идет именно о героических идеалах первой половины века. "Добродетели" - это жажда славы, бескорыстие, великодушие, стойкость, храбрость, презрение к смерти, чистая, верная рыцарская любовь. Но, как явствует уже из эпиграфа, каждая из этих названных добродетелей - только маска противоположного порока. Эта мысль многообразно варьируется в книге: "У большинства людей любовь к справедливости - это просто боязнь подвергнуться несправедливости". "Люди делают добро часто для того, чтобы обрести возможность безнаказанно творить зло", и т. д., и т. д. По мысли Ларошфуко, и у добродетелей и у пороков должна быть некая единая основа, ее и пытается отыскать писатель. Добродетель предполагает способность творить свою судьбу, следовать велениям разума, ставить общие интересы выше собственных, совершать бескорыстные поступки; соответственно источником пороков является себялюбие, власть страстей над разумом, душевная леность. С этой точки зрения эпиграф прочитывается так: человек не способен властвовать над самим собой, руководствоваться в своем поведении требованиями разума, он раб своих страстей, игрушка в руках судьбы и обстоятельств. Единственной основой всех его действий является себялюбие - "любовь человека к себе и ко всему, что составляет его благо". По мнению автора, "себялюбие питает самые разные склонности", толкает "к завоеванию славы, богатства, наслаждению". "Оно существует у людей любого достатка и положения, живет повсюду, питается всем и ничем, может применяться к изобилию, к лишениям, переходит даже в стан людей, с ним сражающихся", "погибая в одном обличии, оно воскресает в другом"; "себялюбие говорит на всех языках и разыгрывает любые роли, даже роль бескорыстия".
В стоический идеал Ларошфуко не верит. В первом издании его "Максим" был выразительный фронтиспис: Амур насмешливо взирает на бюст, с которого он сорвал маску. Под Амуром подпись: "Любовь к истине", под бюстом - имя римского философа-стоика Сенеки. Идея фронтисписа развивается в "Максимах": "Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией". "Невозмутимость мудрецов - всего лишь умение скрывать свои чувства в глубине сердца" и т. д. И как итог - знаменитая сто вторая максима: "Ум всегда в дураках у сердца".
Уже говорилось о том, что каждый афоризм обладает внутренней законченностью, живет сам по себе, вне потока речи. И все же это верно лишь отчасти. Между отдельными афоризмами Ларошфуко есть внутренние переклички. Афоризмы существуют в особом, правда, достаточно свободном, в достаточно аморфном контексте, примерно так же, как живут отдельные стихи в цикле, вне которого они не могут быть поняты до конца. С этой точки зрения мы попытаемся проанализировать сто вторую максиму.
Как и большинство других, этот афоризм строится на сочетании противоположных понятий (ум и сердце), но каждое из этих понятий у Ларошфуко многозначно. Ум - начало мысли, сердце - источник страстей; страсти господствуют над нашим разумом и волей - таков первый смысл этой максимы. Она перекликается с сорок второй ("У нас не хватает силы характера, чтобы покорно следовать всем велениям рассудка") и с сорок третьей ("Человеку нередко кажется, что он владеет собой, тогда как на самом деле что-то владеет им; пока разумом он стремится к одной цели, сердце незаметно увлекает его к другой"). Но ум в данном случае имеет значение и духовной силы, а сердце - телесного органа. Сорок четвертая максима в первой редакции звучала так: "Слабость духа - неправильное выражение, в действительности - это слабость сердца". В издании 1664 года слово "сердце" было заменено словом "темперамент", а в окончательной редакции словами "хорошее или плохое состояние органов тела". Ларошфуко хочет сказать: плоть господствует над духом.