* * *
Мужичок с фонарем, поспешая впереди осанистого отца Василия, норовил светить батюшке под ноги - хоть она и Большая Гарнизонная, а ночью на ней черт ногу сломит.
Отец Василий на ходу оглаживал голову и бороду. Дело было привычное - поднятому среди ночи с постели, идти исповедовать и причащать умирающего. Дьячок нес за ним необходимое, в том числе и большое рукописное Евангелие.
У калитки ждала со свечой Прасковья.
- Сюда, батюшка, сюда… - повторяла она, как будто отец Василий впервые был у Петровых.
- В спальне, что ли? - спросил священник.
- Да, батюшка, да…
Он взошел по лестнице и встал в дверях.
- Отойди-ка, Аксюша, - попросил стоявшую перед постелью на коленях женщину. Она испуганно взглянула на строгого батюшку.
- Надо, Аксюшенька, - обратилась к ней из-за плеча священника Прасковья. - Не ровен час… а я уж Дашу к аптекарю послала с бумажкой…
Аксюша затрясла головой. Всем видом она давала понять - ни за что не отойдет от мужа, хоть при ней исповедуй.
Он уже был раздет, лежал под одеялом, а нарядный его кафтан, и зеленый камзол, и красные штаны, и белые чулки с башмаками - все это было брошено в углу, жалкое, как скомканные крылышки случайно прихлопнутого мотылька.
Мокрыми салфетками Анета и Аксюша спереди стерли пудру с волос Андрея Федоровича, и теперь стало видно, что они - темно-русые, завитые букли распрямились, и длинные пряди раскинулись на подушке, заползли на шею.
- Ну-ка, встань, сударыня, - приказал отец Василий. - Потом хоть до утра с ним сиди, а сейчас - пусти!
Прасковья, поставив свечу на уборный столик, наклонилась и силой подняла хозяйку.
- Веди ее прочь, - отец Василий шагнул трижды и навис над Андреем Петровичем. - Давно он без памяти?
- Таким и привезли, - ответила Прасковья.
Батюшка склонился над ним, замер, склонился еще ниже. Выпрямился.
- Веди, веди ее прочь!
То ли голос отца Василия невольно дрогнул, то ли Аксюшу осенило - но она кинулась к Андрею Федоровичу, распласталась по широкой постели, обхватила его руками и прижалась щекой к груди.
- Нет, нет! - заговорила она неожиданно громким и внятным голосом. - Сейчас Даша лекарство принесет! Отойдите, не троньте его!
Отец Василий поглядел на Прасковью и покачал головой.
- Твоя воля, Господи… Опоздали…
- Нет, нет, - продолжала утверждать Аксюша. - Какой вздор вы твердите, батюшка? Какой вздор? Сейчас принесут лекарство!
Отец Василий опять наклонился над постелью и неловко погладил женщину по голове.
- Встань, Аксюшенька, нехорошо. Пойдем, помолимся вместе…
- Я вам, батюшка, молебны закажу, сколько нужно, во здравие, Богородице, целителю Пантелеймону, всем угодникам! Господь не попустит, чтобы он умер! Это только злодеи помирают без покаяния! - убежденно воскликнула Аксюша. - Разве мой Андрюшенька таков? Да назовите, кто лучше него, кто добрее него?!
И вдруг вспомнила, отшатнулась от мертвого мужа, протянула к нему тонкую руку с дрожащими пальцами:
- Разве он - грешен? - спросила неуверенно. - Нет же, нет, он меня любит, он не мог!
Отец Василий поглядел на Прасковью - теперь уж он решительно не понимал, о чем речь.
Но Прасковья не пожелала объяснять, что умирающего хозяина привезла в карете всем известная театральная девка Анютка.
- Обмыть сразу же нужно новопреставленного, - сказал отец Василий, - на полу, у порога, трижды. Поди, поставь воду греть. Соломы охапку принеси - подстелить.
Прасковья кивнула, но с места не сдвинулась.
Священник не знал, чем бы еще помочь потерявшим всякое соображение женщинам. Ни Аксюша не рыдала по мужу, ни Прасковья - по хозяину, а было в их лицах что-то одинаковое - точно время тянется для обеих иначе, гораздо медленнее, и не скоро слова отца Василия доплывут по воздуху от его уст до их ушей.
- Что же ты? - спросил Прасковью отец Василий. - Разве не видела, что с ним? Хоть бы отходную прочитать успели…
Даже не вздохнула покаянно Прасковья - а продолжала глядеть на Андрея Федоровича и все еще сидящую рядом с ним Аксюшу в светлом, глубоко вырезанном платье с тремя зелеными бантами спереди и, по моде, с шелковой розой на груди.
- Обмывать будете - не забудьте Трисвятое повторять, - чувствуя, что уходить сейчас нельзя, и не понимая, как же достучаться до двух словно окаменевших женщин, говорил отец Василий. - Потом в новое оденьте. За родней пошлите - чтобы с утра ко мне пришли насчет отпевания. Да ты слышишь ли?!
- Да, - сказала вместо Прасковьи Аксюша. - Только этого быть не может, батюшка. Господь справедлив - и к злодею в тюрьму святого отца пошлет, чтобы злодей покаялся. И злодею грех отпустят! И злодею! Господь справедлив! Он моего Андрюшу так не накажет! Мы пойдем, батюшка, а вы его исповедуйте, соборуйте, причастите!
Она вскочила и устремилась было к двери, но вдруг схватила остолбеневшего священника за руку.
- Только поскорее, ради Бога!
И кинулась прочь, и простучали по лестнице каблучки.
- Беги за ней, дура! - крикнул Прасковье отец Василий. - Видишь ведь - с ума сбрела!
Прасковья громко вздохнула.
- За что Он нас так покарал? - спросила.
- На все Его святая воля, - отвечал отец Василий. - Кабы я знал!..
* * *
Катя прибежала к Маше спозаранку.
- У Петровых-то горе! - сообщила. - Хозяин ночью помер.
- Как так? - удивилась Маша, с самого утра уже причесанная и напудренная, хоть и не в платье, а в нижней юбке и платке, покрывающем грудь и плечи. - Вчера же я его видала - как он на службу ехал!
- Вчера видала, а сегодня и нет его! - Катя перекрестилась на образа. - Пойдем, узнаем, может, по хозяйству помочь надобно. Поминки собрать…
- Ты ступай, я следом.
- А что еще стряслось… - Катя, вдруг передумав торопиться, присела на скамью. - Отец-то Василий с причастием и соборованием опоздал. Пока пришел - а там уж мертвое тело…
- Ах ты, Господи!..
- Да…
Они все же вышли вместе, и пришли к дому Петровых, и увидели у ворот две кареты - понаехала родня. Стайка соседок стояла там же, перешептываясь.
- Прасковью выгнала-то…
- За что?..
- А поди пойми…
- А хоронить когда?
- Завтра, поди. Коли ночью помер - как дни считать?
- А до полуночи помер-то?..
Катя отошла в сторонку и Машу с собой повела.
- Как бы к Аксюше пробиться? - спросила она.
- На что тебе?
- Боюсь я за нее.
- Там найдется кому с ней сидеть.
Но и Маша поймала вдруг это словно висевшее в воздухе предчувствие "недобра". Она хмуро поглядела на соседку.
- Вот так-то и бывает, когда непутем любишь! Вдове-то о себе думать нужно. Повыть - да и успокоиться. А ей и неведомо что на ум взойдет!
- Помолчи ты, Бога ради!
По двору шла Прасковья, и сразу видно было - с расспросами и не подступайся.
- Вот тоже, вдова нашлась… - шепнула неуемная Маша.
Катя только посмотрела на нее сердито.
Прасковья дошла до забора и словно только теперь поняла, что перед ней - преграда. Посмотрела направо, налево, будто ища того, кто уберет проклятый забор. Но такого не нашлось - и она осталась стоять, держась за доску и повесив голову.
Катя, подойдя с другой стороны, положила ей руку на плечо.
- А ты поплачь, - сказала тихонько. - Давай ко мне пойдем, посидишь у меня… бедная ты моя…
Прасковья поглядела ей в глаза.
- У нее, моей голубушки, - сказала, - волосики-то за ночь побелели!.. Я-то что?! А на нее гляжу - а у нее одна прядка темненькая, другая - беленькая… А мне-то что?.. Кто я?.. А она сидит и просит, чтобы не выносили… отец Василий, говорит, придет - исповедовать, причащать и соборовать… Нельзя, говорит, без исповеди… Нельзя с собой в могилу все грехи брать… А я-то что?.. Разве я виновата?.. А она-то знай, одно твердит - пусть лучше я, твердит, помру без покаяния!..