* * *
Марек много куда совал нос из простого любопытства.
Подростком он очень хорошо познакомился с чувством страха. Не раз бывал бит за то, что понимал больше других, не так, как другие, и скрывать этого еще не выучился.
Старший брат отнял его однажды у парочки одноклассников и, вопреки Марековой истерике, надавал им обоим так, что мало не показалось. Марек полагал, что доверять эту разборку старшему, который сильнее и опытнее, не по правилам и что его тогда окончательно перестанут в классе уважать. Однако оказался неправ. Оба одноклассника как-то резко угомонились. Очевидно, были какие-то непонятные Мареку правила игры, в которых старшие братья имели особые права.
Потом брат научил его кое-каким приемам.
- Если уж не можешь убежать, то выбери из всех одного и бей его, пока не сдохнет. Только сразу предупреждай - я не один в реанимацию попаду, я кого-то из вас с собой прихвачу, - так научил брат, и это срабатывало. А насчет убежать - в семье было принято молчать о хромоте младшенького, и старший соблюдал эту установку, тогда он в первый и в последний раз сделал намек.
Настало время, когда Марек, освоив братову науку, повадился искать приключений на свою задницу. Ему, хоть и с опозданием, потребовалось вдруг самоутвердиться при помощи кулаков. К счастью, длилось это недолго. Генетика позаботилась о братьях - оба были от природы невысоки, но сильны и мускулисты, просто один жил по нормальным законам, а второй лет до четырнадцати - по ненормальным.
Теперь Марек уже не боялся ни боли, ни высоты, даже на старую водокачку по канату на спор лазил. Он умудрялся находить удовольствие в довольно опасных ночных прогулках по окраинам. Он исследовал всю территорию заброшенного завода, бывшего флагмана местной оборонки. Он и на кладбища забредал, на все три, и однажды еле отбился от каких-то бомжей с заступами - могилы они, что ли, вскрывали? Или просто обдирали бронзовое литье со старинных памятников?
В городе было только одно - или на самом деле несколько, в его восприятии числившихся единым целым, - место, куда он ни разу не заглядывал.
Храм.
Были православные церкви, было и два костела, синагога тоже была, а возле парка, на месте бывшего летнего кафе, строилась мечеть - настоящая, с голубым куполом и с минаретом. Марек разве что к кришнаитам бегал. Они открыли забегаловку, назвали ее "Рамаяна" и кормили там очень дешевой, но невероятно жирной вегетарианской едой. Когда до зарплаты остается три дня и полсотни в кармане, то и "Рамаяна" - ресторан.
Каким-то неизвестным по счету чувством Марек понимал, что лазить в храм из любопытства - не стоит. Но не только - он все-таки был человек образованный, не только кино смотрел, но и книги с картинками читал, он знал, как выглядят изнутри и церковь, и костел, и мечеть, и даже синагога. Смотреть же на верующих, как на бегемота в зоопарке, не хотел потому, что сам был для окружающих таким вот бегемотом.
Но у него появилось дело.
Марек мыслил логически. Если голый волосатый дядька, позволивший опознать в себе святого Касьяна, - неожиданная загогулина подсознания, то он не может знать ни о чем больше, чем знает сам Марек. Допустим, предание Марек мог где-то вычитать: при его постоянной возне с книжками, а бывали периоды запойного чтения, вполне нормально, что он забыл происхождение этой информации. Но насчет Касьянова лика в церкви Марек знать не мог. Не мог он там видеть или же не видеть этот лик. Значит, либо подсознание сработало в режиме "логика сна", и связи с действительностью нет никакой, либо этот лик висит в церкви как-то не так, и, значит, сущность, вообразившая себя святым Касьяном, таки да - есть!
Ближайшая действующая православная церковь была неподалеку от конторы. Обеденный перерыв каждый устраивал себе, когда было удобнее, и Марек, никому ничего не объясняя, встал от компьютера и пошел разбираться.
В церкви все оказалось не так, как он предполагал. Марек думал почему-то, что в ней одно сплошное непрерывное богослужение, оказалось - есть часы, когда там просто тишина и полумрак, заходят люди, в основном женщины, тихо покупают свечи, тихо ставят их к образам и уходят. Он даже не понял, кому можно задать вопрос. Наконец догадался - у свечного ящика велась заодно и торговля литературой, вот он и обратился к молодой женщине в черном платке.
Сперва она решила, что Марек ищет образок святого Касьяна, и подивилась тому, что в наше время так называют детей. Потом оказалось - она не знает всех образов, что висят в храме, а кто знает - сказать не может. Случившаяся рядом бабушка посоветовала поставить свечку Николаю-угоднику, нет такого дела, за которое он бы не отвечал, а с Касьяном не связываться.
Тут и оказалось, что в редкой церкви теперь имеется его образ.
Мареку стало любопытно.
Решив пройти этим странным путем до конца, он купил свечку, затеплил ее у Николая-угодника, попросил о содействии. И содействие явилось - молодой батюшка, материализовавшись непонятно откуда, коротко поздоровался с Мареком.
Марек уже привык к тому, что с ним, принимая его за старшего брата, здоровается самый неожиданный народ. Но это приветствие его озадачило. Батюшка, не дождавшись взаимности, прошел дальше, а Марек стоял и вязал цепочку, пока до него не дошло - и он прямо в храме хлопнул себя по лбу.
Это был жест, усвоенный очень давно, и отвыкать от него Марек не хотел. Он имел право на свои собственные жесты.
Брат даже не один раз, а несколько упоминал, что в зале, куда он, правильный до полного беспредела, трижды в неделю ходит подкачивать мускулы, тренируются также два молодых священника. Они приезжают довольно поздно, на хорошей машине, в штатском, ведут себя обыкновенно, могут и посмеяться, если смешно.
Марек нагнал священника и наконец поздоровался с ним. Сразу, не дожидаясь вопросов, объяснил, что был принят за старшего, тогда как он - младший. Получилось суетливо, он ненавидел в себе эту суету, возникавшую всякий раз, когда кого-то о чем-то приходилось просить. И потому Марек, оборвавшись на полуслове, задал вопрос про Касьяна.
- Ну, про этого святого теперь мало кто помнит, - сказал удивленный батюшка. - По-моему, у нас в храме его образа никогда и не было. И не Касьян, а Кассиан правильно. Кассиан Римлянин, два монастыря основал в Галлии, мужской и женский. Был богословом, но я, каюсь, его труды читал лишь в отрывках. Как раз у него есть любопытное рассуждение о допустимости лжи.
Батюшка замолчал, как бы желая убедиться, что рассуждение Мареку интересно. Марек изобразил внимание - ему и в самом деле захотелось знать, что там намыслил его ночной безумец.
- Рассуждал он так: если прибежал к тебе убийца, ища укрытия, такое укрытие по человеколюбию надлежит ему предоставить.
- По человеколюбию? - недоверчиво переспросил Марек.
- Да, - твердо ответил молодой батюшка. - Сейчас поясню. Если придут за ним ищущие его - городская стража, или, как теперь, милиция, - и спросят о нем, допускается им солгать и сказать: не знаю, где он. Это делается, дабы дать убийце возможность и время на покаяние.
- А если он вообще никогда не покается?
- То это будет уже его проблема, - совсем по-современному ответил батюшка. - Вы же, если способны к человеколюбию, должны позаботиться, чтобы у него была такая возможность - добровольно покаяться и отдать себя в руки правосудия. Это - тот минимум, который может для него сделать ваше человеколюбие.
- Где же мне его взять? - спросил Марек, причем не своим голосом, а голосом безумца, вообразившего себя святым Касьяном. Батюшка не ответил, и тут только до Марека дошло, что вопрос прозвучал не снаружи, посредством голосовых связок, но внутри. И чей он был - следовательно, неизвестно.
- Но ведь ложь - грех? - спросил он уже вслух, давая волю своей страсти к словесным хитросплетениям, к тонкому заковыристому диспуту.
- Грех, в котором потом можно покаяться. Но сказать правду в этом случае - еще больший грех. Потому что правдой вы отдаете на смерть человека, не успевшего осознать свой грех, который куда больше лжи, и покаяться в нем.
Марек хотел сказать, что, с покаянием ли, без покаяния ли, убийцу все равно казнят, но промолчал. Он понял, что тут - немного другая логика, основанная на другом фундаменте, и надо будет как-нибудь на досуге потолковать о ней - но не с профессиональным богослужителем, а хотя бы с начитанным Зильберманом.
- Интересный святой, - только и заметил он.
- В народе его сильно извратили. Но это одни суеверия - будто Касьян недобрый, будто три года в аду живет, и на четвертый только его Господь на землю пускает.
- А почему три года в аду? - заинтересовался Марек.
- Так у него же память двадцать девятого февраля, раз в четыре года. Вот всякие глупости про високосный год с ним и связывают. А образ… С образом такое дело - его обычно так вешали, чтобы видеть только на выходе. Над дверью, понимаете? И изображали с черным ликом. Вас ведь это интересовало?
- А ризы? Какие ризы? - быстро спросил Марек.
- Это как иконописцу на ум придет, тут канона кажется, нет.
- Спасибо, - с тем Марек поспешил к выходу - смотреть, нет ли там все же Касьяна в белых ризах.
Но не было.
Двадцать девятое февраля - точно! Кто-то когда-то сказал: Касьяновы именины, только Марек не догадался переспросить.
Угораздило же родиться…
Шуточки подсознания?
Но дверь-то хлопнула всерьез и громко. Опять же, лоб и щека ощущали шершавость заборной доски.
С днем рождения, сказал Касьян - и был прав.
Вот именно - с днем рождения…