Задумался и Марек, сцепив руки и шевеля пальцами.
Встал он первым. Сколько же можно вот так сидеть, позволяя ей думать про Осокина?
- Пошли, - сказала она, тоже вставая. - Дел еще куча.
И это действительно была куча. Светлым лучом в царстве мрака оказался братний звонок. Старший сообщал, что позвонил Федьке и разъяснил ситуацию, а также дал инструкции - если появится Ира Боклевская, не просто дать ей его новый номер, а даже волнения в голос подпустить - мол, ждет звонка денно и нощно. Очевидно, завелась новенькая.
Домой Марек прибыл в непонятном часу суток совсем обалделый.
- Ничто не спасет смертельно раненного кота, - бормотал он, ставя на огонь чайник, - ничто не спасет, кроме…
Но ему требовался вовсе не чай. Он понял - нужно вывести себя на прогулку.
Эти места он в общем-то знал, но неважно. А тут было много любопытного - и любопытного как раз при лунном свете. Как минимум - старая церковь на перекрестке трех улиц, бывают и такие, впрочем, перекрестком его можно назвать с большой натяжкой: участок с садом и даже какими-то сараями, который вместе с церковью составлял что-то вроде необитаемого острова. Необитаемого потому, что церковь уже который год реставрировали и все не могли доделать. "Сдать в эксплуатацию" - вспомнил Марек слова, сказанные не единожды отцовским голосом, отец до пенсии работал в строительстве.
Похоже, именно сюда носила его баба Лиза. По крайней мере, Мареку вдруг захотелось, чтобы сюда - на этот островок безвременья посреди буйного течения времени, именно такой выглядела церковь днем, когда мимо неслись двойные ряды машин без единой прорехи, как будто настоящий водяной поток.
Он пошел пустыми улицами, в этот час - никому не нужными улицами. Ему понемногу становилось легче. Ноги двигались в каком-то автономном режиме, он их не чувствовал. Мысли не допекали. По сторонам были незнакомые дома. Каждая витрина становилась маленьким открытием. Он профессиональным взглядом оценивал размещение товара и рекламные примочки, это получалось само собой. Впрочем, ощущать себя профессионалом - всегда приятно.
Канкан, будь он неладен! Правильный канканчик, с жизнерадостными ножками! И юбки, вскинутые вверх настолько, что закрывают лица девчонок, мало кому нужные лица.
Это могла оказаться так необходимая старшему Ира. Вот бы еще понять, почему он тогда сам ей не звонит, а ждет ее звонка.
Но в трубке был мужской голос.
- Не спишь? - спросил Федька. - Я новые стихи написал, сейчас прочту.
- Я думал, ты уже не будешь звонить, - без всякого здрасьте, как и Федька, сказал Марек. Он честно не понял, что в нем вызвал этот голос - раздражение или все-таки удовольствие.
- Да, мне твой братан сказал про мобилку. Но ведь тебе же тогда стихи понравились? Сейчас будут новые.
- Валяй, - безнадежно позволил Марек, полагая, что чем раньше Федька начнет - тем раньше и закончит.
И пошел, и пошел, держа трубку у уха.
- По неизвестной мне реке, по незнакомой мне реке, на полном холостом ходу, на глубине к себе иду, - соблюдая размер, хотя и несколько невнятно, сообщил Федька, а дальше последовало весьма реалистическое изображение утопленника. И вдруг: - К той незаконченной звезде, дарящей свет всему, везде, бесстыдно освятившей грех бессрочным доступом для всех…
- Аська, подумал Марек, это Аська.
- Правда, гениально?
Не может же быть, что Федька так нагло убежден в своей гениальности, подумал Марек, это он прикалывается, нужно чуточку опустить.
- У тебя все какая-то водяная тема, - сказал он. - Помнишь, на прошлой неделе было…
И, почти не напрягая память, процитировал:
- В молчаливом бреду бесконвойно бреду по колено в воде, от тебя - не к себе. Отражаясь в луне, продолжаюсь на дне, диким хмелем в вине, арматурой в стене.
- И что?
- Ничего. Надо бы проверить, что это значит по Фрейду.
- Вода по Фрейду? - Федька задумался, но слишком обременять себя размышлениями не стал. - А я еще одно написал, хочешь?
- Хочу.
- Летит вода, скользит нога, скрипит строка - пока, пока… Глотаю брысь, кусаю высь, слепая рысь - вернись, вернись…
У Марека глотку перехватило. Жалость, проклятая жалость - как к той сиамочке!..
- Следят следы, кричат коты, молчат сады - воды, воды…
И Федька сам замолчал.
Ответить было нечего - что тут ответишь…
Наверное, Федька понял это как лучший комплимент. Потому и отключился.
Марек обогнул церковь - омывавшие ее с двух сторон рукава времени были пусты - и увидел летящий посреди одного такого рукава, прямиком к храму, автомобиль.
Машина именно неслась, как будто надумала уйти ввысь, и церковь совсем некстати перебежала ей взлетно-посадочную полосу. Машина резко взяла вправо, так же резко - влево, и ее почти не занесло, хозяин справился с управлением и погнал свою послушную тачку дальше, вперед, непонятно куда.
Марек узнал апельсиновый кабриолет и черную голову Федьки.
И тут же память открыла картинку - чистенькую сиамочку с огромными глазищами, которая выскочила на лестницу, и окаменела от страха, и прижалась к бетону.
- Слепая рысь, вернись, вернись… - беззвучно позвал Марек.
Сиамочка обернулась.
- Там страшно, там холодно, там ангелы с клювами летают, - сказал ей Марек. - Знаешь, как клюются? Вернись, дурочка.
И картинка пропала.
Это незримая Оксана взяла кошку на руки и унесла в чистый, ухоженный, надежный, непоколебимый дом.
Забора, занозистого и сто лет как посеревшего забора из плохо оструганных досок, какими обносят всякую попытку строительства, не стало, - а на паперти обозначилась темная фигурка. Сидела она знакомо, на корточках, и привычно размазывала грязь по расстеленным ризам.
Марек прошел сквозь тень забора. Ему хотелось подойти к церкви поближе, а что предполагаемый Касьян пристроился тут заниматься своим странным делом, его мало беспокоило. Ну привык человек к своему надоедному глюку! Если нельзя прогнать - то нужно привыкнуть.
- Вот тут это и было, - вместо приветствия сказал безумец, вздумавший оказаться святым Касьяном. - Там вон дорога шла. Потом лес свели, селиться здесь стали. Правильно догадались - тут и нужно было церковку ставить, правильно догадались… Было бы мне куда приходить да горевать…
Марек медленно обошел невеликий храм и отдельно при нем выстроенную звонницу. Вернулся и увидел своего безумца стоящим, уже в пятнистых ризах. Безумец, как ему и полагалось, неожиданно Марека не признал.
- Петр, - позвал он. - С чем пожаловал, Петр? Что ты мне такое объяснить хочешь, а я никак в толк не возьму? Ты желаешь сказать, что Он любит меня и, любя, взвалил на меня этот тяжкий крест?
- Да что же тяжкого в твоем кресте? - сам себе ответил предполагаемый святой Касьян, очевидно - уже от имени Петра. - Ни боли в нем, ни опасности. Ни голода, ни холода. И никто его на твоих плечах не видит.
Марек отошел в сторонку, желая убедиться в безумии собеседника. И тот продолжал, уже от Касьянова лица, разговор с пустым местом.
- Но я не понимаю! Не понимаю я любви, которая так испытывает! Если это Его любовь ко мне - то ведь в моей душе должно ей откликнуться нечто, а оно все не откликается и не откликается! Скажи, Петр, а как это с тобой было? Тогда, вот тут, на дороге? Неужто ты так уж вдруг горячо возлюбил того чумазого мужичка? Или ты знал, что ради милости Господней его необходимо возлюбить? Как это в твоей душе образовалось?!
- Да как-то само получилось…
В голосе третьего лица, незримо оказавшегося на той же паперти, было недоумение.
Тут лишь до Марека дошло, что именуемый Петром стоял у него за спиной, и безумец видел его сквозь Марека так, как человек, попавший в общество призрака, видел бы другого человека сквозь туманную плоть духа.
- Не могло это само получиться! Путаешь ты меня, путаешь… Если Он хочет разбудить во мне любовь… Ему же пожелать довольно, чтобы проснулась! А Он все гонит меня, все к кому-то посылает… И я ко всем стучусь, а что в них разбудить должен - сам не ведаю, не понимаю… потому и не выходит… Как это может быть - чтобы увидеть, что у мужичка убогого телега в грязи застряла, и тут же ради него Божье ожидание на чашу весов положить?! Молчишь?
Тут у Марека в кармане заиграл гнусный канкан. Он сжал аппаратик, наугад шаря кнопку, вырубающую его напрочь. Но нажал не то.
- Слушай, - сказал Федька, и сказал довольно громко. - Я тут еще написал.
И стал читать, соблюдая размер, подчеркивая его паузами:
- Подтяжки, галстук, школьный сарафан. Конфеты, деньги. Деньги, ресторан. Обмана пир в обмен на се ля ви. Любви и хлеба. Хлеба и любви!
Издалека летящий Федькин голос по дороге к Мареку проходил сквозь пустой храм и успевал погулять под его куполом…
- Это знак, Господи? - совсем тихо спросил безумец. - Знаю, что ради любви должен положить душу свою за други своя, умом все знаю да и других учу, растормошить пытаюсь… Самому-то как быть?..
- Ты можешь, - так же тихо отвечал именуемый Петром. - Кабы не мог - то и было бы тебе иное послушание. Как - не ведаю, но можешь!
Марек стал отступать, отступать, ощутил лопатками забор, как ощутил бы тонкую, слегка натянутую ткань. Вжался спиной, просочился по ту сторону.
И оказалось, что он уткнулся лбом в серые, никогда не знавшие краски доски.
А в кармане бесновался канкан. Это Федька, остановив машину чуть ли не посреди перекрестка, накорябал в блокноте следующие четыре строки - и отчаянно искал в пространстве ночи хоть одни свободные уши.