Коленька нацедил воды из дворового крана, обмотанного соломой и тряпками, и, не переводя дыхания, взбежал на четвертый этаж. В столовой солнечные искры сверкали на горке с русским трактирным фарфором, когда-то собиравшимся Коленькой и почитаемым нянькой Афимьей: на чашках саксонского убора и лиможской формы, на чайнике "Рафаэль" с вычурной ручкой под рококо, на фасонной венецианской посуде дятьковского, бронницкого, городищенского или дулевского производства, на густо-кобальтовом, темно-зеленом и пунцовом блеске, на лубочной деколи с золотой разделкой, на стекле и фаянсе, на масленках, сахарницах и солонках в виде наседки в корзине с цыплятами, или бревна с воткнутым в него топором, или плывущего лебедя, виноградной лозы, ананаса, раскрывающегося пополам. В Колиной комнате шестнадцатилетняя Витулина, в коротенькой рубашонке, едва доходившей до бедер, и в валенках на босу ногу, оправляла постель.
Все в этот первый весенний день было необычайным, все казалось новым и волнующим. Идя по городу, Коленька радостно читал непривычные названия улиц: исчезли Литейный, Шпалерная, Дворцовая площадь, Невский - появилась площадь Урицкого, улица Воинова, бульвар Володарского, проспект 25-го Октября, площадь Революции, Большая Пролетарская улица, Кооперативный переулок, проспект Нахимсона… Почему еще существует имя "Петроград"? Надо бы и его перекрасить в "Восстанск", в "Переворотск"! Коленька весело смеется, прижимая к себе Витулину. История, жизнь прекрасны в своих переменах; город - жизнь, а не музей. Впрочем, все сегодня прекрасно: голубое небо; милиционер, закуривающий цигарку; разбитый броневик, торчащий из сугроба; талый снег и полыньи на Неве; прекрасно само весеннее слово "полынья", прекрасен еврейский юноша с большими синими ушами, переходивший дорогу и вдруг погнавшийся за сорванной ветром кепкой; прекрасны солнечное тепло и радужные слезы уходящей зимы. Блестят хрустальные подвески, потоки выбиваются из водосточных труб.
Вот петербургский Парфенон - белая Фондовая Биржа на разливе двух рек. Три года тому назад по ее широчайшей лестнице суетливо сновали маклеры, банковские агенты, менялы. Теперь она стоит в запустенье, и трещины пробегают по ее колоннам, подобно ящерицам. Коленька подымается по ступеням на верхнюю площадку. Старый портал напоминает величественную театральную декорацию Бибиены или Гонзаго. Какой торжественный, всенародный театр!
- Витулик! - зовет Коленька. - Девочка моя! Смотри: там, в сквере, сходящем к Неве, я выстрою трибуны для публики; там разместятся десятки тысяч зрителей. Здесь, на ступенях, на портале - будут тысячи актеров! Вчерашнюю Биржу я превращу в театр. Смотри!
Коленька подбирает с влажной каменной плиты заржавый гвоздь и выскабливает на штукатурке Томонова храма чертеж мелькнувших в воображении зрелищ. Коленька ничего не видит вокруг себя, он забывает, что уже много времени на апрельском сквозняке, укрывшись за колонну, дрогнет Витулина. Очнувшись, Коленька целует ее в губы и произносит: "Люблю".
8
Командующему Петроградским Военным Округом.
Уважаемый товарищ, В соответствии с директивами, полученными от Президиума Петросовета, Чрезвычайная Тройка по проведению первомайских торжеств в гор. Петрограде настоящим просит Вас не отказать в любезности предоставить в распоряжение Начальника Штаба Чрезвычайной Тройки, под его личную ответственность, до 2.000 красноармейцев разного рода оружия (спецификацию прилагаю) при краскомах, орудиях и полном боевом снаряжении, а также - 3 самолета, 1 дирижабль, линейный крейсер "Аврора", 2 контрминоносца, 5 автоброневых машин и салютное орудие Петропавловской крепости - на день 1-го Мая (с 5 ч. дня до 12 час. ночи) и в дни репетиции, числом 10 для личного состава и не более 2 для кораблей, самолетов, броневых машин и орудий.
Снабжение личного состава продуктами питания возложено на Продовольственный сектор Штаба, по след. норме на человека: 1/8 фунта хлеба, 1/8 ф. леденцов, 1/4 ф. вяленой рыбы, 1/16 ф. махорки и горячий кипяток, плюс в день 1-го Мая 1/4 ф. пшенной крупы и 1/2 ф. овса.
Просьба озаботиться выделением постоянного состава, дабы текучестью участников не осложнять репетиций и не подорвать спектакля.
С товарищеским приветом
Пред. Чрезв. Тройки: М. Каминер.
Нач. Штаба: Н. Хохлов.
Управдел Штаба: Д. Шапкин.
В 1561 году скульптор Леон Леони писал к Микель-Анжело: "Я занят самым пышным празднеством, какое только осуществлялось за последние сто лет. В нем участвуют горы, острова, настоящие воды, сражения на суше и на море, с небом, адом и многочисленными постройками в перспективе. Мантуя представляет собою сейчас настоящий хаос, и можно подумать, что я прислан сюда для разрушения. Здесь больше не найти ни досок, ни гвоздей, ни крыш, ничего: так много материала я употребляю для этих построек".
В Зимнем дворце, в Тронном и в Гербовом залах, репетировали массовые сцены. По узорному паркету с криками "ура!" красноармейцы проносились атаками, в сомкнутом строю и в рассыпном. На дворе походные кухни кипятили воду.
9
В день 1-го Мая всегда бывает солнечно, ветрено и тепло. В этот день природа не дает осечек. Снова по улицам Петербурга, красным от флагов и черным от народа, продвигались карнавальные колесницы: грузовики, превращенные в телефонный аппарат, в избу-читальню, в молотилку, в самолет, в мясорубку, наполненную генералами, в гильотину, под ножом которой болталась огромная голова Пуанкарэ; дальше двигалась клетка, набитая приставами и полицейскими; калоша, в которой сидели дядя Сам, Джон Буль, Клемансо, Шейдеман, Милюков, Чемберлен и Керенский. 1-го Мая 1920-го года в Петербурге произошло чудо: на Марсово поле сошлись тысячи людей, и к 5 часам дня оно преобразилось в тонкоствольный, прозрачный парк. С октября 17-го года, из месяца в месяц, из года в год - забывая, что месяцы и годы остались позади, - говорили: "Большевики не протянут и двух недель, большевики падут, как только Колчак, они падут, как только Деникин, разбегутся, как только блокада, лопнут при первом неурожае"… Теперь - о Марсовом парке: "Он зачахнет через две недели, через месяц его выдернут на свалку". Но к концу мая парк зазеленел. Давняя какая-то российская императрица писала про Летний сад: "Огород наш дюже разросся", - с 1-го Мая 1920-го года его площадь увеличилась втрое.
Коленька Хохлов, опять не спавший несколько ночей, с утра объезжает город в кузове мотоциклетки. Солнце слепит глаза, балтийский ветер упорствует, преграждая движение, бьется и щелкает красный флажок у руля. В 9 часов вечера небо еще светится отблесками ушедшего дня. В здании Биржи, в центральном зале, тысячи людей рядятся в театральные костюмы, в плащи, мундиры и рубища, в цилиндры и треуголки; надевают парики, приклеивают бороды. Коленька едва держится на ногах, в коленях начинается дрожь. Взобравшись на подоконник, он в последний раз обращается к участникам представления. Голос охрип. Коленька с трудом выкрикивает слова, чтобы они были услышаны в зале. Короны, треуголки, рубища, плащи, цари, рабы и боги - четыре тысячи голов отвечают Хохлову:
- Даешь Биржу!
Бутафория театральных складов - троны из папье-маше, деревянные мечи и картонные шлемы, раскрашенные одежды исторических драм, опереток и опер - смешиваются с действительным оружием, актеры - с армией и флотом, балет - с полевой артиллерией, хор филармонии - с митинговым оратором, оркестры - с орудийной пальбой и морскими сиренами, с исполинским органом фабричных гудков и ревом пропеллеров. Военные суда, построившись на Неве перед Биржей, заливают ее лунным пламенем прожекторов. Полыхнет небо, и ракеты опрокидывают на город ливень красных звезд. Голодная, босая революция нанизывает новое звено на общую цепь того площадного искусства, где количество становится качеством, цепь, уходящую в далекие века: уличные шествия "тела Христова", кощунственные празднества "осла", средневековые мистерии, представления нидерландских риторических камер и нюренбергских цехов, королевские въезды, рыцарские джостры, итальянские торжества Возрождения, санкюлотские ритуалы Французской революции в честь Федерации, Конституции, Разума, Высшего Существа. Этот ветреный первомайский вечер у Биржи - для Коленьки Хохлова неповторим, как неповторима всякая высшая точка; в ту минуту, когда с бастионов Петропавловской крепости пушки возвестили окончание зрелища, он почувствовал: революция для него умерла.
Возвращаясь домой, Коленька заплакал: как и все русские люди, он умел плакать над абстракциями. Но возможно, что его слезы были следствием усталости и многих бессонных ночей.
10
В бесхозной квартире, предоставленной Штабу празднеств жилотделом горсовета, было много спирта, разведенного и неразведенного, две бутылки коньяка - для дам, полсотни ломтиков черного хлеба с кирпично-красной конской колбасой, леденцы, банка с медом, сушеная треска, сладкий ржаной пирог с пшенной кашей на сахарине и печенье из картофельных очистков на касторовом масле.