Он встретил его ночью у подъезда высотного дома. Профессиональный убийца шел в свою только что купленную новую квартиру и беззаботно посвистывал. Кольцов вышел из тени гаража и пошел ему навстречу. Киллер почуял угрозу, остановился и недобро смотрел на приближающегося к нему человека. Кольцов дал ему возможность выхватить пистолет, а потом вскинул свою руку с зажатым в ней револьвером. Выстрел, выстрел, старый наган не дал осечки. Капитан Кольцов развернулся и ушел, на дороге его ждал транспорт, управлял им Сенцов.
Ночью когда он в тяжелом полусне ворочался на койке в своей келье, они пришли последний раз. Его убитые солдаты как на плацу построились в шеренгу, и по одному выходя из нее, строевым приемом "оружие положить" складывали перед ним автоматы, а потом вытянувшись и отдав честь, уходили. Остался только один и совсем не солдат. Высокий сухощавый одетый в поношенную хламиду молодой длинноволосый и бородатый мужчина, с грустью смотрел на Кольцова и слезы текли по его щекам. "Не плачь Господи! - крикнул ему Андрей, - я не покину Тебя".
Утром зайдя к нему в келью игумен попросил Андрея покинуть монастырь. Он не о чём не спрашивал, а игумен ничего не объяснял. Несколько месяцев Андрей жил и работал на пасеке у Сенцова. Потом уехал. Далеко, далеко уехал, но от себя не уедешь.
С Петром он познакомился когда покупал дом. Продавец получивший домик по наследству выдал адвокату доверенность и тот занимался оформлением и регистрацией сделки. Желчный и неприятный тип, так для себя определил Андрей этого человека. Пока в офисе Андрей внимательно читал текст договора, адвокат сидя за столом и крутясь на дорогом кожаном кресле, отвечая собеседнику по сотовому телефону раздраженно говорил:
- … засунь своё ветеранское удостоверение промеж ягодиц, а дальше с ним по всем кабинетам ползай пока не сдохнешь. Участники ВОВ уже почти все поумирали, а квартир так и не получили, ты то куда лезешь? Льготная очередь? Ты в ней уже до седых волос на яйцах стоишь, вот и дальше стой! Мудак! Я тебе когда еще говорил, что ты хрен чего получишь! Как ты был придурком так им и остался. Поплачь мне ещё, ну поплачь… я тебя пожалею, бляхой по жопе. И сам пошёл, куда меня послал. Всё, всё, я сказал, на связи.
Андрей почувствовал как в нём от хамского тона этого сытого и наглого ничтожества поднимается волна глухого раздражения.
- Вы могли бы с ветеранами и повежливее разговаривать, - еще сдерживаясь заметил Кольцов.
- А ты кто такой чтобы меня учить? - с холодным пренебрежением перейдя на "ты", спросил адвокат, - читаешь договор? Вот и читай! А в чужие дела не лезь.
- Пока ты козел, - бросив бумагу на стол и встав со стула, заметно побледнев сказал Андрей, - в институте задницу по аудиториям протирал, эти ребята воевали. Небось попал бы туда, так сразу бы обосрался, а тут герой, эх дать бы тебе по морде…
- Так зачем же дело стало? - со злой насмешкой поинтересовался адвокат, - Рискни!
- Так ты сразу к лягавым жаловаться побежишь, - разминая пальцы рук презрительно ответил Андрей.
- Конечно побегу, - ухмыльнулся тот, - зря что ли учился? Засужу тебя, деньги твои все по закону отберу. А вот учился я не в институте, а в университете, тут ты не угадал. А в остальном прав, обсерался я на службе и не раз, снабжали нас хреново, жрали что достанем, вот животиками и маялись. Этот который звонил, со мной в одной части служил, так вот его аккурат с дизентерией и подозрением на брюшной тиф в Кабул на обследование и лечение отправили, а пока он в госпитале с очка не слазил, у нас от роты половина осталась.
- Так ты… - растерянно начал Андрей, но не закончил вопрос, адвокат его прервал.
- Я же сказал, - насмешливо разглядывая Андрея, заметил адвокат, - не лезь в чужие дела. На войне того кто лезет куда его не посылали первым убивают.
- На войне, - глухо повторил Андрей.
Потом они разговорились, а затем время от времени встречались в кафе "Хохма". Не друзья, даже не приятели, просто знакомые. О войне по молчаливому уговору не говорили. Кольцов быстро понял, что и у этого человека есть за душой, что-то такое, о чём тяжело вспоминать и лучше не ковыряться руками в ранах чужой памяти.
А сегодня Петр его удивил, вечером приехал к нему, а за ним из машины вышла тоненькая, бледненькая, русоволосая девушка. Андрей сразу заметил, что лицо у неё как заморожено.
- Вот расстрига батюшка, - войдя к нему в дом, желчно сказал Петр, - привез к тебе душу мятущуюся, для покаяния и утешения. Поведай ей почем на войне милосердие. И как приходится за него расплачиваться.
- Ты о чём это? - не закончив накрывать стол скатертью, настороженно спросил Андрей.
- Брось, - зло прикрикнул Петр, - знаю твою историю. Еще после первой встречи справки о тебе навел. Поэтому и приехал.
Помедлив и посмотрев в сторону безразлично сидевшей на лавке девушки, понизив голос, предложил:
- Даша, можешь ему всё рассказать. Кольцов не сдаст. И цену милосердия хорошо знает. Страшная эта цена.
Даша стала говорить. Ее голос ломался, было жутко, просто страшно слушать о том как эта тоненькая русоволосая девушка с нежно и испуганно звучащим голосом убивала людей. Он смотрел на нее и видел, что став убийцей, она сама как умерла. Он искал и не мог найти слова утешения, прощения, хотел и не мог призвать к смирению и покаянию. Тогда он рассказал ей свою историю. Маленькую обыденную историю из войны, которой теперь как будто и не было. Как с бойцами нашел и захватил снайпера, совсем еще пацана отравленного войной и ненавистью к русским солдатам. Он не убил его, не смог выстрелить по пленному несовершеннолетнему испуганному мальчишке и передал его местным властям, те его отпустили, а через неделю этот снайпер из засады убил десять его солдат. О том, что стрелял именно этот боевик, ему сообщил знакомый "однокашник" офицер из разведотдела штаба их сводной группы войск. Он рассказал девушке как после войны этот снайпер стал профессиональным убийцей и о том как в одну ночь он вышел ему навстречу с оружием в руках. Он рассказывал и не искал для себя оправдания и не ждал слов утешения. Потом сухо отрывисто заговорил Петр. Как брали в горном кишлаке отряд духов. Была возможность вызвать вертолеты огневой поддержки и сравнять дома с землей, но там были женщин и дети и командир их роты не стал вызывать авиацию. Они пошли в бой со стрелковым оружие и захватывали похожие за крепости дома из которых по ним вели огонь из пулеметов. Пятеро ребят из роты погибли в том бою, а жертвы… их все равно не удалось избежать, потому что когда в дом из которого по тебе стреляют, бросаешь гранату не знаешь в кого могут попасть осколки.
- Я милосердным не был, - внешне спокойно и с сильным внутренним напряжением закончил говорить Петр, - для меня это проблемой никогда не было. Если ценой была моя жизнь или жизнь моих ребят, то я стрелял.
- Но сейчас же не война? - глухо мертвым голосом спросила Даша.
- Ты думаешь? - недобро усмехнулся Петр, - а зачем ты тогда меня просила тебе помочь? Война девушка, это когда убивают, насилуют, грабят и унижают тебя и твоих близких. Ты сам ее объявляешь, и на этой войне нет места милосердию. А если так не можешь, то сдавайся.
- Господи! - тихо позвал капитан Кольцов, - За что? В чем вина нашего народа, за что Ты век за веком испытываешь нас? Когда? Когда всё это прекратиться?
Ответа не было. Его и не будет. Нам дано знание добра и зла и право выбирать между ними. И что мы выбираем то и получаем. Они продолжали говорить в ночь после убийства, а Смерть стояла рядом и слушала их.
Глава четвертая
Через месяц Кольцов услышал по телефону взволнованный девичий голос:
- Андрей?! - задыхаясь говорила Даша, - Срочно приезжай! Срочно, нужна твоя помощь. Тут девочка в реанимации, еле спасли её после суицида. Поговори с ней, я договорюсь, в палату тебя пропустят. Боюсь, не углядим и она опять…
- Еду!
Она лежала на кровати и остановившимся не живым взглядом смотрела в беленый мелом потолок больничной палаты, вся такая бледненькая, как истонченная, поверх тонкого байкового одеяла положила худенькие ручки с перевязанными запястьями.
- Дяденька, - так и не взглянув на Андрея, чуть слышно сказала девочка, - уйдите.
А до этого он ей говорил, о милости Божьей, о тяжком грехе самоубийства, о том, что все забудется и пройдет, а Господь не оставит её. Просил её пожалеть свою маму, подумать о младшей сестренке. Он говорил, на память цитируя библейские притчи и с нарастающим чувством бессилия видел, как пусты и ничтожны его слова перед горем этого обиженного ребенка, перед её нежеланием дальше жить.
В палату осторожно вошла Даша, Андрей покачал головой, не могу помочь. Даша взяла ребенка за бессильную ручку и шприцом ввела ей в вену лекарство. Девочка покорно закрыла глаза.
- Вторые сутки так, - прошептала Даша, кивнув на бывшего в забытьи прерывисто дышавшего ребенка, - держим ее на транквилизаторах и снотворном. Очнется и молчит, даже с матерью разговаривать не хочет. Не ест не пьет, через капельницу физраствором ее поддерживаем. Боюсь не уследим…
- Надо с Петром поговорить, - встав со стула, нерешительно предложил Андрей, - вроде как существует статья за доведение до самоубийства. Пусть займется, если ему денег надо, то я дам.
- Петр Николаевич, - отойдя к окну и глядя вниз на неухоженный больничный двор, тихо ответила Даша, - пьет "по черному" уже второй день.
- Запой? - изумился Андрей, - вроде такого раньше за ним не замечалось, всегда умерен в питии был.
- Он по моей просьбе узнал, причины по которым Маша вскрыла себе вены, - не глядя на Кольцова, пояснила Даша, - девочку изнасиловали, насильника с ее слов опознали и задержали. А её мать забрала заявление об изнасиловании из полиции. Дело закрыли.