А он уже жил будущим – той жизнью, где не будет Феклы, маленького Кирика, его родной деревни. Привыкал к нему пока еще в мыслях, примеривал новый образ жизни. Даже учился думать по-другому. И ждал этого момента, ждал с нетерпением, с трепетным ожиданием. Только бы быстрее! Там будет новая жизнь, без убитых, повешенных, сожженных им в этой жизни. Скорее бы! Убивает ожидание, неопределенность. И это страшно. Понимал, прекрасно понимал, что прощения за содеянное Антону Степановичу Щербичу вовсе и не светит. И если его арестуют, то пощады ждать не стоит. А жить то хочется, да еще как! Надеялся, свято верил, что, сбросив с себя настоящие фамилию, имя, отчество, он сбросит и все то, что было связано с тем, бывшим когда-то человеком, что ходил под этой личиной. Все останется в прошлом. Главное – страх за собственную жизнь тоже останется, прервется вот здесь, сейчас, при смене, при превращении одного человека в другого, повиснет на том, прежнем хозяине.
И он останется жить, жить другим человеком, только в теле, оболочке пока еще того знакомого ему Антона Щербича. Но это будет совершенно другой, не только по делам, но и по мыслям, человек. Он в это свято верит, что так и будет!
Весна 1943 года не только оживила природу, но и активизировала партизан. Бездорожье, распутица не давали возможности для маневра немцам, зато им развязали руки.
Пустошка, Борки, Слобода и Рунь перешли полностью под власть отряда Лосева, а немцы были вытеснены в районный центр. Антон только и успел обнять Феклу, поцеловать сонного сына на прощание, и убежал из дома, даже не захватив сменное белье, настолько неожиданно было нападение.
Опять поселили в казармах, начались ежедневные занятия. На этот раз были они недолгими. Слухи доходили, что Красная армия уже в соседней Смоленской области. День и ночь через районный железнодорожный узел шли и шли составы с техникой, людьми. Да и шоссе Москва – Брест не пустовало ни единого дня. Только такая масса техники и солдат не испугали партизан, они как взбесились. Даже здесь, в районе умудрились взорвать солдатскую столовую во время ужина. Хорошо, что рота полицаев принимала пищу во вторую смену, так обошлось. Зато досталось немцам – двадцать два человека поужинали в последний раз.
А про железную дорогу и говорить не приходится. Еженощно, да и светлым днем летели под откос поезда, взрывались мосты, а то и просто рельсы выворачивали. О нормальном сне стали забывать: каждую ночь выезжали по тревоге то в соседнюю деревню – партизаны напали, то на окраине города уничтожили патруль в полном составе, то еще черт его знает что. Вот и сегодняшнюю ночь советские самолеты налетели на железнодорожный узел, бомбили почти всю ночь, там все горит еще до сих пор.
Антон отупел от этих тревог, нападений. Все было безразличным, только стал ловить себя на мысли, что все чаще начал злорадствовать при неудачах немцев. Он уже желал им поражения, притом, чем быстрее, тем лучше для него, Антона. Они не оправдали его надежд, чаяний еще в начале войны. А вот сейчас мешают его перевооплащению в другого человека, в того, чьим именем будет жить тело Антона Степановича Щербича после войны и всю оставшуюся долгую жизнь. То, что долгую, это не обсуждается, ведь он – везунчик.
Не один раз появлялась мысль уйти за линию фронта, бросить все и уйти. Уйти навстречу судьбе, не ждать, когда красные придут сюда. Но боялся, что не сможет перейти или позиции немцев, или позиции Красной армии. Знал, что в прифронтовой полосе любой посторонний человек заметен, как нигде. Но, в конце концов, принял решение остаться пока здесь, поберечь себя, а потом пригнуться, затаиться, залечь. Пускай огненный вал пролетит над ним, все начнет успокаиваться, вот тогда и объявится новый человек. А сейчас главное – уцелеть и переждать.
Антон чистил оружие в курилке перед казармой, где его и нашел посыльный из штаба.
– Щербич, срочно к командиру роты, и с ним вместе – к бургомистру!
– Куда такая спешка? – недовольно пробурчал он. В последнее время уже отвык, что его кто-то вызывал, чтобы был кому-то нужен. – Без меня не могли обойтись?
– Ты чего на меня напал, Антоша? Не я тебя вызываю, а начальство, – оправдывался посыльный. – Мне сказали, я позвал.
Собрал винтовку, поправил обмундирование, и последовал за молодым полицаем.
Снова и снова показывал каким-то офицерам место, где переправлялся через болото, когда убегал от партизан. Переводил комендант майор Вернер.
Третью неделю идут бои между немецкими войсками и партизанами. Обложили тех сильно, зажали, как в клещи. Со стороны Пустошки и Вишенок вытесняют их в сторону непроходимых болот в соседнем районе, чтобы добить их там окончательно. Рота полицаев пока находится в резерве. А вот сегодня вдруг потребовался сам Антон.
– Кто знает хорошо эти места у партизан, как думаешь? – доверительный тон Карла Каспаровича вызывал ответные чувства и у подчиненного.
– Есть там старший лесничий местного лесхоза Кулешов Корней Гаврилович. Вот он знает всю округу как свои пять пальцев.
– Хорошо. А где его семья? – спросил Вернер.
– Под Пинском. Со всеми партизанскими семьями, – доложил Антон.
– Сам лично выводил его жену с двумя детишками.
– Возраст детей? – не отставал с расспросами комендант.
– Девчушка лет десять-двенадцать, а сынишка – годом старше ее, – обстоятельно поведал Щербич.
Из штаба возвращались вместе с ротным.
– Как думаешь, зачем Гансам эта семья, Иван Николаевич?
– Что ж тут не ясного? – командир роты обернулся к подчиненному.
– Все ясно как божий день. Сейчас привезут детишек, жену отправят к партизанам, чтобы сказала мужу, что если не станешь проводить партизан через топи – сын и дочурка останутся живы. А если нет, то не договорил, развел руками Белов.
– Понятно. Хитро, – восхищенно промолвил Антон.
И вдруг до него дошло – представил себя на месте дядьки Корнея, и холодом обдало душу, застучало в висках, даже остановился.
– Постой, постой, Иван Николаевич! – ухватил за рукав, повернул к себе, стараясь заглянуть в глаза. – А детишки-то причем?
– Притом, Антон Степанович, притом! – командир выдернул руку, направился в сторону казарм. – Война это, война. Не до соплей.
– Да как же так? – Антон замер на месте, с недоумением смотрел вслед уходящему ротному. – Как же так? Причем здесь ребенок?
Выходит, и его Кирюшку могут вот так на обмен пустить? Скажут, или явка с повинной, или…. Но нет, нет, – стал успокаивать себя Щербич. – Только не это. Коммунисты не такие, это факт. Они не пойдут на это, нет, не пойдут. Как же такую кроху можно спрашивать за отца? Нет, только не это! Да и Фекла причем? Так, сожительница. Даже не расписаны, не венчаны. Что с нее спросишь? Должны учесть. Что они, дураки в НКВД сидят? Не понимают, что ли? И потом, сын за отца не отвечает – не он же придумал это выражение, а большевики. Вот то-то и оно!
Весь вечер Антон только и думал, так это о семье. Как она будет после его исчезновения? То нагонял на себя страхи, то успокаивался, старался рассуждать здраво.
На следующий день подняли по тревоге ближе к вечеру, выдали по две гранаты, несколько обойм с патронами к винтовке, сухой паек на три дня. Значит, настал черед и роте полицаев идти на партизан.
Загрузились в крытые грузовики, покидали райцентр почти в сумерках. К ночи добрались до Вишенок, спешились, и уже походным маршем выдвинулись в сторону Руни. Шли почти всю ночь по просекам, выдвигались на исходный рубеж.
Занимали позиции такой же роты только с соседнего района. Меняли ее. Слева и справа располагались немцы.
Окапываться не стали, да и где в лесу выроешь окоп? Тем более – завтра прочесывать лес цепью. Об этом поведали сменщики. Они больше двух недель до этого гонялись по лесам за партизанами. Говорили, что особых кровопролитных боев не было – так, мелкие стычки, все больше авиация и артиллерия утюжили лесной массив. Однако, среди них было четверо погибших, и раненых человек одиннадцать.
Антон сделал для себя вывод, что в любом случае на рожон лесть не следует.
То ли дремал, то ли бодрствовал, прислонившись к дереву. Хотя и лето, а в лесу все же зябко, тепло быстро покидает тело, холодок закрадывается под одежду практически беспрепятственно. Чуть замерз – и сна как не бывало. Пока согреешься, покрутишься – какой сон? Так, мучение, а не отдых. А тут к утру туман накрыл лес, одежда стало волглой, тяжелой, неуютной. Больше злился, чем спал.
Позавтракали сухим пайком, и сразу же последовала команда на прочесывание леса.
Солнце только-только успело приподнять пелену тумана, начала понемногу рассеивать его, как где-то на правом фланге завязалась перестрелка. Судя по всему – немцы наткнулись на партизан или на их засады. Об этих засадах и заминированных участках говорили на сегодняшнем построении.
Все это всплыло в памяти Антона вот сейчас, когда шел в цепи, чутко вслушиваясь в перестрелку, внимательно осматривал стоящие перед ним деревья и кустарники. Слева от него продвигался Петька Мухин: так и не отстает от Антона! Щербич даже стал привыкать к его присутствию, и когда не обнаруживал парнишку рядом с собой, непроизвольно начинал его разыскивать.
Справа расталкивал кусты и матерился командир взвода пятидесятилетний Макар Егорович Булах, полицай из районного центра. Идейный, из обиженных, – как определил его для себя Антон. Из раскулаченных. Как-то в курилке рассказывал и про десятины земли, мельницу, батраков.