– Вон как ты заговорил, – Лосев вылез из-за стола, вплотную подошел к Антону, стараясь заглянуть ему в глаза. – Ты с чего это вдруг так раздухорился? Иль силу свою почуял? Откуда она у тебя? Ее ни когда не было. Только корысть. Корысть и страх были в твоей подлой душонке!
– Тебе откуда это знать? – почти выкрикнул в ненавистное лицо Антон. – Ты чего в эту душу лезешь всю жизнь? Там нет для тебя места! Жалею, единственно в своей жизни жалею, что промахнулся тогда под Вишенками, рука дрогнула!
– Значит, я не ошибся: это был ты! Я рассказывал тебе, комиссар, – обратился уже к Дудину командир. Антона поразил его голос: он был спокойным, рассудительным. Этим всегда отличался Ленька. – В прошлом году, когда я выходил с окружения, тащил раненого командира полка Семена Петровича Зубарева.
– Это, которого переправили на Большую землю?
– Да, его, – продолжил Леня. – Так вот. До дома оставалось почти ничего, как повстречался в лесу нам вот этот недоумок. И представляешь, выстрелил мне в уже раненую левую руку!
– Жаль, промахнулся я, – Антон с ненавистью и презрением смотрел на Лосева.
– Я тогда еще заподозрил, что это мой сосед и друг детства Антоша Щербич. Но все время не хотел верить, хотя узнал его по фигуре, по тому, как убегал он, – не замечая пленника, продолжил рассказчик. – А потом с ним мы встретились дома у меня. Я пригласил его в гости. И еще больше уверовал, что это он стрелял. Но не до конца: еще где-то в душе теплилась надежда, что не мог поступить так мой друг детства! А, вишь, ошибся! Сейчас рука не движется, висит плетью. Скажи кому, что это сделал друг – не поверят! А это так!
Антон только теперь заметил, как безжизненно свисает левая рука у Лосева, и чувство злорадства наполнило его душу.
– Это тебе на память за все хорошее, что ты мне сделал, – глядя противнику в глаза, произнес пленный. – Извини, прихлопнуть не получилось.
– И ты извини, дорогой друг детства! – в тон ему ответил Лосев. – По всем данным, больше у тебя такой возможности не предвидится: судить мы тебя будем. Судить! Притом, всенародным судом, по законам военного времени. Там ты ответишь за все свои преступления, что успел натворить. А успел, к сожалению, очень много: не только руки, но и весь ты в крови.
– А ты как будто меньше? – с презрением и ненавистью ответил ему Антон.
– Ну-ка, ну-ка! – комиссар придвинулся на край стола, чтобы лучше разглядеть полицая. – Что ты хочешь этим сказать? Говори!
– А то и хочу, что вы все тоже в крови купаетесь, защитнички народные, – пленника прорвало: обида, злость, страх, ненависть выплеснулись из его уст. – Из-за кого столько людей сгорело в Слободе? По чьей прихоти они приняли такую жуткую смерть? А, молчите, сказать нечего? Вот то-то и оно. Не напади вы на комендатуру, не сожгли бы людей. Кто организовал это? Вы! Так что и вас со мной рядом ставить надо!
– О-о, как ты заговорил! – Иван Трофимович поднялся за столом. – Может и не след тебе все это говорить, все ровно песенка твоя спета, но я скажу. Пускай хоть на тот свет ты уйдешь с истиной, с нашей правдой. А вдруг там тебе это пригодиться?
– Себе оставь свою правду, – огрызнулся Антон. – Мне ваша правда не нужна, у меня своя есть. И она в корне отличается от вашей. Вы всю жизнь вдалбливали мне свою, не спрашивая, хочу я этого или нет.
– Тут, отцы-командиры, – вмешался в разговор доселе молчавший Корней, – судя по всему – темный лес. Он уже пытался откупиться золотишком, чтобы я его отпустил. Политграмоту я с ним тогда провел, но, видно, так ни чего он и не понял. Может, не стоит перед этой свиньей метать бисер, а, как думаете? Это как раз тот случай, когда горбатого могила исправит.
– Погодь, Корней Гаврилович! – Дудин уже расхаживал по землянке с побледневшим лицом, ноздри расширились, побелели от негодования. – Погодь, пускай говорит. По закону положено дать последнее слово перед смертью.
– Так какая же твоя правда, говори? – вмешался Лосев. – Власть над людьми, богатство?
– А хотя бы и так! Что в этом плохого? – вызывающе ответил Антон.
– А что хорошего, если для этого гибнут ни в чем не повинные люди? Петраковы, которых ты повесил? Дядя Гриша Скворцов, которого ты расстрелял? Другие жертвы, они при чем? – Леня сознательно не назвал своего отца, расстрелянного комендантом.
Пленник понурил голову, не зная, что ответить, рассматривал свои грязные ноги.
– Так и у вас гибнут невинные, – наконец, нашелся он.
– Когда мы придем в их вонючую Германию, – Иван Трофимович стоял перед Антоном, заложив руки за спину, – мирных жителей убивать не будем. Советский солдат не такой, как эти нелюди, звери, одним словом – фашисты. Мы воюем с врагом, у кого оружие в руках. И ты, немец, выйди один на один, в бою сразись с нами, если ты настоящий солдат. А они – мразь! Вот и воюют с нашими женами, детишками, стариками. Потому, как ничтожество они! Да только вместо страха порождают праведный гнев, ненависть народную. Понял, Иуда, или нет? И ты такой же, – закончил свою гневную речь комиссар.
– А теперь скажи, друг детства, к нам то зачем пожаловал? К чему это тебя твои хозяева снарядили так хорошо – и винтовка с оптическим прицелом, и паек не на один день? Прямо, как диверсант какой! – спросил Лосев.
– На тебе крест поставить отправили, – не стал отпираться пленник.
– Чем быстрее ты подохнешь, тем больше хорошим людям жизнь сохранится.
– Да-а! Жизнь, – тяжело вздохнул Корней. – Кто бы мог подумать еще год – другой назад, что такое может случиться между моими односельчанами?!
– Все! Нет о чем нам больше говорить, – Лосев обошел полицая, остановился на выходе. – Корней Гаврилович, пленного в отдельную землянку, охрану круглосуточную. Пригласите к нему нашего чекиста, пускай допросит о целях и задачах, возьмет показания по всем его злодеяниям. Пригодятся для суда истории. А я еще с ним побеседую один на один!
Распорядившись, Леонид покинул землянку, за ним вышел и комиссар. С пленником остался лесничий Кулешов. Какую должность он занимал в отряде, Антон так и не понял. Но, видно, был не простым партизаном.
– Дежурный! – громко позвал дядька Корней, как тут же на пороге землянки вырос молоденький партизан с немецким автоматом на шее.
– Пленного в землянку под арест. Вызови к нему чекиста.
Выполняй.
– Слушаюсь! – вытянулся дежурный по стойке "смирно".
После разговора в землянке к Щербичу пришло реальное понимание его положения: пощады ждать не стоит. В то же время, он отметил для себя одну особенность в своем поведении: куда-то исчез панический страх смерти. Зная, что будет казнен, он не побоялся высказать все, что хотел. Однако, надежда на спасение не покидала его: он же везунчик. Только не надо ждать, что спасение придет само собой, без каких-либо усилий с его стороны. Надо действовать! Но как? Куда его поселят, как будут охранять и как долго это продлится? Сколько времени в его распоряжении?
Эти вопросы не оставляли его ни на мгновение. Он выполнял все, что требовал конвоир, машинально переставлял ноги, куда-то шел, но мозг работал в одном направлении – спастись, любой ценой спастись! Откупиться или ждать пощады не стоит. Надо надеяться только на себя и на счастливый случай. А то, что он будет, Антон свято верил, и это придавало ему силы.
Над лесом нависла темная грозовая туча: дневной свет сменился предвечерними сумерками, лес замер, духота становилась невыносимой. Тучи комаров атаковали пленника, превратив его жизнь в сплошной кошмар: руки по-прежнему были связаны за спиной.
Молоденький партизан, что привел его в этот ельник на краю поляны, явно кого-то искал: он водил Антона от одной землянки до другой, спрашивая, не видел ли кто чекиста.
А дождь уже начался: сначала одинокие капли с трудом проникали сквозь густые кроны берез и сосен, потом разом обрушились на застывший лес.
Конвоир подвел Антона к молодой березе, приставил к дереву, перевязал веревкой руки за ствол, и исчез в пелене дождя.
В мгновение Щербич промок до нитки: дождь лил, удары грома чередовались бликами молний, струи воды освежили воздух, стало немного легче дышать. Пленник наклонился вперед, натянув связанные веревкой руки до предела, до боли в плечах, в каждом суставчике. Под левой кистью рука в веревке как будто двигалась свободней. Антон напряг все силы и начал растягивать узел. Вроде как пошло! Мокрая рука и мокрая веревка сыграли свою роль: рука двигалась! Сложив ладонь лодочкой, зажав зубы до хруста от нетерпимой боли содранной до мяса кожи, вырвал руку из петли. От толчка тут же рухнул на землю, и сразу же отполз вглубь ельника. Веревку не стал снимать, накрутив ее на правую руку. Первым желанием было бежать прочь, куда глаза глядят, только бы подальше от этого партизанского лагеря. Однако разум подсказывал, что самый легкий способ побега может оказаться смертельным: все кинуться искать его в лес, и еще неизвестно, как долго он сможет наслаждаться свободой. Он уже понял, что вокруг стоят посты, засады, секреты. И пройти их ему будет не так уж и просто, если вообще возможно.
Накинув на голову рубашку, Антон кинулся к землянкам, где только что проходил вместе с конвоиром. Еще в самом начале дождя он видел, как в одну из них забежало несколько партизан. На крыше землянки росли штук пять, шесть молоденьких елей с широкой, густой кроной. Одна из них было прямо над ее входом.
Недолго думая, он бросился под нее, свернувшись калачом вокруг ствола. Из-под земли до него доносились людские голоса, смех, тянуло табачным дымом.
А дождь продолжал лить: сквозь густые ветки капли проникали не так часто, как на открытом пространстве, зато были крупными, тяжелыми.
Антон еще не успел отдышаться, как в лагере объявили тревогу.