– Это здесь наша тридцатьчетверка вступила в единоборство с пятью гитлеровскими танками и двумя бронемашинами, - напомнил мой спутник.
Да, этот бой, как и многие другие, я хорошо помню! Каждая, хотя и маленькая, победа полка была и моей победой. До этого я себя не мыслил отдельно от полка и теперь особенно остро почувствовал, как крепко прирос к полку…
В первых числах января 1942 года положение на Брянском фронте стабилизировалось. Наступил тот период, о котором в сводках Совинформбюро говорилось: "Противник активных действий не проявлял" или "…на отдельных участках фронта велись бои местного значения".
Наш полк занимал оборону на участке сел Большая Муратовка и Жерновец, прикрывая дорогу из Дроскова на Ливны.
Ни мы, ни противник не имели достаточных сил для наступления. Подразделения укрепляли свои рубежи. Первоначально никто не хотел верить, что переходим к обороне и, как после выяснилось, надолго. А поэтому окопы делали временные, из снега, и то с большим нежеланием. Но скоро был получен приказ – создать прочную оборону, отрыть в мерзлом грунте не только окопы, но и ходы сообщения и блиндажи. Теперь все поняли, что предстоит длительная остановка, но никто не думал, что она затянется на многие месяцы. Ночи напролет мы и немцы долбили мерзлую землю и зарывались в нее.
Началась самая тяжелая работа для разведчиков – ведение разведки обороняющегося противника зимой.
А в середине февраля в дивизию возвратился генерал Бирюзов. Его горячая натура не позволила дождаться полного выздоровления. Не долечившись, он выписался из госпиталя, прибыл в штаб фронта и попросил направить его в свою дивизию. При первой же встрече генерал поздравил меня с награждением медалью "За отвагу" и предложил ехать на курсы разведчиков. Я не знал, радоваться этому предложению или нет. С одной стороны, учиться никогда не вредно, тем более сейчас, но как же расстаться с товарищами, с полком?
В конце февраля окончательно решился вопрос о моей поездке на учебу. Чем меньше оставалось дней до отъезда, тем большее раздумье и беспокойство охватывали меня. Не хотелось уезжать. Я не мог представить жизни без веселых, задорных и отважных разведчиков.
Прошедшую ночь я провел во взводе. Вспомнили все, что пришлось нам вместе пережить с первого дня войны до момента расставания.
Под утро заботливый Корсиков уложил вещи в санки и проверил упряжь. Меня обступили товарищи, крепко жали руки, говорили добрые напутственные слова. Выражали пожелания, чтобы я вернулся в дивизию.
Начальник штаба полка капитан Агафонов вышел проводить меня.
– Что же это, товарищ капитан, еще один полтавчанин уезжает от нас? - спросил недовольно сержант Харченко.
– Да, все меньше и меньше остается товарищей, которые с полком приехали на фронт, - сказал начальник штаба. - Как только кто оперится, сразу же выпархивает из гнезда. Чувствую, что и этот больше к нам не вернется.
И вот мы уже в пути. Несутся навстречу заснеженные холмы, молчаливые перелески, полусожженные деревни…
В Ливны въехали ночью. На каждом шагу останавливают, проверяют документы. В разведотделе встречает дежурный. Начальник разведки на докладе. Будет поздно. Принять сумеет лишь утром. Дежурный послал солдата проводить нас на ночлег.
Мы вошли в просторный и холодный дом. На столе мерцает огонек коптилки. Окна завешаны тряпьем. В квартире почти пусто. Оказывается, здесь успели похозяйничать немцы.
Хозяйка, высокая пожилая женщина, встретила нас неласково.
– Здравствуйте, мамаша. Принимайте гостей, - сказал Корсиков, сваливая с плеч наше дорожное имущество.
– Здравствуй, - сказала безразличным голосом хозяйка, кутаясь в большой платок. - Коли ночевать, так ложитесь вон с ними. Соломы можно еще принесть. - На полу, устланном соломой, спали двое квартирантов.
– Мы замерзли, чайку бы согреть, - попросил Петя. - Да и поужинать не мешает.
– Поздно… Кипятку-то оно с дороги неплохо, только дров надо наколоть.
– Это мы мигом, даже топор свой имеем, - с готовностью отозвался Корсиков.
Потрескивая, в печке горят дрова. Хозяйка тихим ровным голосом рассказывает о зверствах гитлеровцев в городе. Много погубили фашисты безвинных людей. В первую очередь собрали всех евреев, вывели к реке и расстреляли. А потом - кто попадется…
Для нас такие истории не новость. Однако всякий раз, слушая рассказы очевидцев, диву даешься. Неужели немцы не люди? Неужели среди них не находится хороших и чутких?
Оказывается, все-таки иногда встречаются и такие.
Хозяйка рассказала, как ее вечером задержали на улице, а на следующий день повели расстреливать. Ее и еще шесть человек задержанных обвинили в неповиновении властям. Два немецких автоматчика вывели их за город, остановили в овраге. А затем начали совещаться между собою… После чего подходит один и на ломаном русском языке говорит: "Ви бегайт… Стреляй нихт. Ми арбайт…" Видя, что его не понимают, он показал свои корявые руки и для убедительности сжал кулаки и несколько раз взмахнул руками. "Кузнец", - догадался один из арестованных. Немец закивал утвердительно головой. Оба немецких автоматчика начали стрелять в крутой берег оврага, а затем, махнув рукой в сторону от города, сами пошли обратно с сознанием выполненного долга…
По комнате распространился щекочущий запах картошки "в мундире". Зашипел чайник. Корсиков выложил на стол хлеб, мясные консервы и сахар. Развернул газетный сверточек и передал хозяйке щепотку чая.
На столе появилась большая миска с дымящейся картошкой.
– Поужинайте с нами, мамаша, - пригласил Корсиков хозяйку.
Хозяйка сначала отнекивалась, но уступила нашим просьбам.
Спать легли далеко за полночь, но еще долго не могли уснуть.
Утро… Предстоит самое тяжелое - расставание с Корсиковым, моим неизменным коноводом, боевым товарищем. Здесь, в Ливнах, он – единственная нить, которая еще связывает меня с полком, с прошлым. Я стоял, не находя слов на прощание. Напоследок отдал ему свои валенки, теплые брюки, бритвенный и туалетный приборы, пуховые перчатки – праздничный подарок - и, наконец, свой любимый автомат.
Особенно тягостны последние минуты прощания. Я испытывал чувство, подобное тому, которое испытал при расставании с женой и дочкой в Полтаве. Чтобы быстрее покончить с этим, я обнял своего верного боевого друга, по русскому обычаю трижды поцеловал и сказал:
– Будь здоров, Петя!
– Мы будем ждать вас, - сказал он прерывистым голосом, пряча глаза, полные слез, затем прыгнул в сани и стегнул вожжами коня.
Конь, удивленный и напуганный неожиданной грубостью хозяина, рванулся с места и помчался крупной рысью, только комья снега летели от копыт.
Я долго стоял на дороге и не знал тогда, что мы уже больше не встретимся на боевом пути Великой Отечественной войны. Корсикову с разведчиками и полком предстояло пройти героический трудный путь от Орловщины до Эльбы. Мне же выпала иная судьба. Но об этом потом…
А сейчас я направился к начальнику разведки за получением направления на учебу. Там меня познакомили с тремя офицерами – они тоже ехали на курсы.
В Елец прибыли на попутной машине в половине второго ночи. Несмотря на позднее время, нас встретили, сводили в баню, накормили и предоставили каждому койку с белоснежными простынями, мягким матрацом и двумя байковыми одеялами..
– Вот это житуха, - восхищался мой новый знакомый, старший лейтенант Сидоров. - Первый раз за всю войну поспим по-настоящему. Здесь отдохнем…
Но отдохнуть не пришлось. На следующий же день приступили к занятиям. Занимались по десять-одиннадцать часов в сутки.
– Ну, как отдых? - спросил я Сидорова.
– Ничего, месяц вытерпим, а там и в часть. Но больше учиться меня не заставишь до конца войны, - ответил он.
Однажды меня вызвали в кабинет начальника курсов и познакомили с высоким худощавым полковником. Это был начальник разведки фронта полковник Павлов. Он посмотрел на меня внимательным, изучающим взглядом, затем предложил сесть.
Полковник говорил тихим, спокойным голосом, четко выговаривая каждое слово. Он подробно расспросил о моей жизни, учебе, работе до армии, службе в войсках и участии в боях. Мой рассказ слушал внимательно, утвердительно покачивая головой. В конце беседы Павлов предложил мне принять диверсионно-разведывательный отряд. После некоторых разъяснений полковника о характере задач, которые предстоит выполнить отряду, я дал согласие.
Прежде чем принять отряд, мне в течение двух недель пришлось работать в разведывательном отделе штаба фронта. В такой большой штаб я попал впервые и просто растерялся. Поражал объем работ. Передо мною открылась обстановка не только на всем фронте, но и во вражеском тылу. Удивляло и одновременно радовало множество красных кружков и стрелок на карте по ту сторону линии фронта. Возле кружков надписи: "Ковпак", "Федоров", "Сабуров". Так были отмечены районы действий партизанских отрядов.
Брянский лес обведен большим красным кругом, а в нем фамилии: "Емлютин", "Покровский", "Дука", "Гудзенко" и много других. Я обратил внимание, что одни отряды оставались на месте, а другие перемещались.
– Кочуют, - сказал низким голосом полковник Павлов, заметив, как я внимательно всматриваюсь в карту.
– Оказывается, тыл врага не такой уж спокойный, - сказал я и представил, как многие тысячи бородатых мужчин – непременно бородатых – во вражеском тылу на каждом шагу подстерегают фашистов.