Он подошел к сержанту Важенину, станковый пулемет которого стоял в центре траншеи, немного выдвинувшись вперед. Важенин только что кончил стрелять, вытер ладонью, вымазанной сырой землей, пот со лба. Петээровцы, сидя на дне окопа, переругиваясь, торопливо набивали ленты патронами. Рядом с Важениным стоял артиллерийский разведчик с наганом в руке.
- Как дела? - спросил Лемешко, приложив руку к кожуху пулемета и тут же отдернул ее: кожух был горяч, как поспевший самовар.
- Все в порядке, товарищ лейтенант, - ответил Важенин. (На него в этом бою пришелся основной удар врага.) Он улыбнулся: - Станковый пулемет системы Максима неприступен, пока есть в лентах патроны и жив хоть один пулеметчик. Он помолчал, еще раз вытер пот со лба. - А мы все живы и патронов хватит.
- Смените воду, - сказал Лемешко.
- Панкратов уже ушел за водой, товарищ лейтенант.
Лемешко молча пожал ему руку и пошел в блиндаж. По дороге встретил Макарова, который отбивал атаку немцев на правом фланге.
Как раз в это время Шубный, упорно, хотя и безуспешно вызывавший взвод Лемешко, закричал:
- Хайкин отвечает!
Я схватил трубку:
- Хайкин, черт бы тебя драл, почему не отзывался?
- Раненого перевязывал. Вот лейтенант вошел.
- Кто кричал "хальт"?
- Никто…
Тут взял трубку Лемешко.
- Ну, что, дружище, как у тебя дела?
- В порядке. Откатились.
…Сколько времени длился этот бой? Я посмотрел на часы. Было полчаса третьего, а артналет начался без четверти два. Сорок пять минут! А мне казалось - вечность.
XV
Наступал рассвет.
Когда я пришел к Лемешко, он стоял в накинутой на плечи шинели и вертел в руках фашистскую пилотку.
- Трофей, - усмехнувшись, сказал он и швырнул пилотку за бруствер, туда, где лежало несколько убитых фашистских солдат.
Сержант Фесенко уже лазил к ним, вывернул наизнанку все карманы, но никаких документов, если не считать порнографических открыток, обнаружить не удалось. А жаль, документы кое-что могли бы рассказать. Даже солдатская книжка поведала бы, какая часть стоит перед нами.
- А где открытки?
- Порвали, - ответил Лемешко и сплюнул.
- Кто же все-таки кричал у вас "хальт"?
- Никто.
- Чепуха какая-то. Мне по телефону ясно послышалось, что крикнули "хальт!"
Лемешко задумчиво поднял воспаленные бессонницей, усталые глаза к небу, такому чистому, каким оно только и бывает по утрам, после ночного ливня, когда уйдут тучи, поправил на плечах шинель и сказал:
- Это, наверно, Ползунков кричал. Когда Огольцова ранило, я послал его за Хайкиным, а Ползунков выговаривает его фамилию Хальткин, он заорал в дверях… Как ты вызывал санинструктора? - обратился он к Ползункову, чистившему неподалеку от нас пулемет.
- Забыл, товарищ лейтенант, - виновато ответил тот, перестав заниматься с пулеметом. - Наверно, Хальткин.
Да, наверно, так оно и было.
- Что же ты подкачал в бою? - спросил я. - Немцы-то чуть в траншею из-за тебя не ворвались.
- Виноват, испугался я. Как ефрейтора ранило, я и испугался… один… прямо на меня лезут…
- Не обстрелян еще, - снисходительно и в то же время ласково глядя на этого юнца, проговорил Лемешко. - Это же его первый бой был. Теперь он не подведет.
Подбежал сержант Фесенко.
- Там, товарищ капитан, под обрывом немец лежит, сдается нам, что он живой. Еще недавно его там не было, а теперь лежит.
Мы направились вслед за ним к правому краю траншеи.
Там стоял Важенин, высунув перископ, всматривался.
Метрах в двухстах от нас, на другом краю оврага, находился немецкий дзот. С нашей стороны спуск в овраг был пологий, с немецкой - крутой, почти отвесный. Весенняя вода подмыла землю, она осела, оползла, оборвалась у края. Там, под обрывом, ткнувшись лицом в песок, выбросив вперед руки, лежал немецкий солдат.
- Я все время смотрел в ту сторону - никого не было! - стал торопливо, с таинственным видом объяснять Фесенко, - а как только сходил воды попить, вернулся, гляжу - лежит. Приполз, стало быть, а дальше сил не хватило.
Взять "языка", даже раненого, было бы неплохо. Однако сейчас не стоило и думать об этом. Фашисты следили за нами и даже по перископу стреляли из пулемета.
- Не выпускайте его из виду, - сказал я. - Ночью мы его возьмем.
- Кто пойдет за ним? - спросил Лемешко.
- Я разведчиков вызову.
XVI
Они должны были прийти засветло, чтобы сориентироваться. Так во всяком случае пообещал начальник штаба батальона. Пленного потребовали доставить прямо к Кучерявенко. Однако наступила ночь, а разведчиков все не было.
- Слушай, капитан, может, мы его сами утащим? - предложил Макаров.
У меня, признаться, тоже мелькнула такая идея, но кого послать? За немцем, конечно, должен пойти кто-то из третьего взвода. Предположим, это будет сержант Фесенко, человек опытный, смелый и ловкий. Но больше от Лемешко никого не возьмешь, у него и так народа в обрез. Я посмотрел на Ивана Пономаренко.
- Как, Иван, насчет того, чтобы немца притащить?
- Того, шо раненый?
- Да.
- Зараз. Кто ще пиидет?
- Фесенко.
- И Мамыркан, - подсказал он. - От мы его утрех зараз дотащим.
Я задумался над третьей кандидатурой. Мамырканов… Впрочем, это был уже совсем не тот Мамырканов, который прибыл к нам когда-то. Я до сих пор глубоко убежден, что даже хорошо обученный в тылу боец лишь тогда становится настоящим солдатом, когда пооботрется среди бывалых фронтовиков, поживет на переднем крае. Мамырканов именно "пообтерся". Как мужественно держался он прошлой ночью под артобстрелом!..
- Пойдет Мамырканов. Вызови его ко мне.
Иван, очень довольный за своего друга и воспитанника, помчался в землянку связистов, где жили часовые КП. Скоро Мамырканов, заспанный, стоял возле моего стола, щурился, склонив голову набок.
- Так что, Мамырканов, пойдешь за "языком"?
- Есть, товарищ капитан, пойти за "языком"!
- А как ноги? - улыбнулся Макаров.
Мамырканов посмотрел на свои ноги, пожал плечами:
- Уже не трещат, что такое?
- Ну, собирайся, живо, - говорит Макаров.
Через несколько минут он уводит Ивана и Мамырканова, вооруженных автоматами, гранатами Ф-1 и ножами, во взвод Лемешко. Вызываю минометчиков, приказываю Ростовцеву быть готовым прикрыть отход нашей группы. Веселков с новеньким артиллеристом уходят к рациям, подготовить на всякий случай свои батареи. Пулеметы Прянишникова тоже будут прикрывать наших лазутчиков.
Макаров сообщает, что они поползли.
- Как немец? - спрашиваю его.
- Нормально: светит, стреляет.
- Пусть Лемешко постреливает над ними. Как спустятся в овраг, пусть над их головами постреливает.
- Это мы делаем.
Выхожу на улицу. Еще темно. На переднем крае слышится спокойная ночная перестрелка. Изредка взлетают ракеты. Где-то выстрелила пушка. Настораживаюсь. Нет, это не у нас, а в стороне, у правого соседа. Даже едва слышно, как разорвался снаряд. Далеко. Смотрю на часы. Возвращаюсь в блиндаж, вызываю третий взвод, спрашиваю, как дела. Отвечает Лемешко:
- Все пока нормально, еще не вернулись.
- Следите внимательнее.
Снова выхожу на улицу. Курю папироску за папироской. Рядом стоит часовой. Молчим. Прислушиваемся. Кто-то, спотыкаясь, скатывается в овраг с противоположной стороны. Шуршит стронутая каблуками земля.
- Стой! Кто идет? - вскидывает винтовку часовой.
- Разведчики, - слышится из темноты.
Подходит тот самый щеголеватый лейтенант, сзади толпятся разведчики.
- Где вы пропадали? - спрашиваю их.
- С дороги сбились.
- Вы мне не нужны. Отправляйтесь обратно.
Наступает молчание. Нарушает его выскочивший из блиндажа Шубный.
- Товарищ капитан, немца принесли.
Бросаюсь к телефону. На проводе Макаров, голос у него торжественный.
- Немец доставлен. Ранен в грудь. Очень истек кровью, Хайкин делает перевязку.
- Быстро на носилки и в тыл.
Вызываю штаб батальона, прошу выслать к минометчикам санитарную машину.
Командир разведчиков стоит в дверях.
- Мы могли бы захватить немца с собой, - просительно говорит он.
- Вы его захвати́те сперва там, - киваю я в сторону переднего края, - а потом будете захватывать с собой.
- Мы же сбились с дороги и вообще…
- И вообще уходите отсюда с глаз долой. Вы что, первый раз шли ко мне, что сбились?
Лейтенант, круто повернувшись, уходит.
И тут же в блиндаж врываются возбужденные сержант Фесенко, Иван, Мамырканов.
- Задание выполнено, - докладывает Фесенко. - Пленный отправлен в тыл.
Поднимаюсь из-за стола, иду к ним навстречу.
- От лица службы благодарю вас за отличное выполнение задания.
- Служим Советскому Союзу! - отвечают они.
Громче и старательнее всех произносит эту торжественную фразу Мамырканов. У него такое радостное, сияющее лицо. Я жму им руки и, сам того не желая, крепче всех Мамырканову. Милый, чудесный Мамырканов! В какого славного боевого солдата превратился он за это время!
- Я его заберу отсюда на батарею, - вдруг говорит Веселков, словно отгадав, о чем я думаю. - Молодец солдат!
- Правильно, забирай, - соглашаюсь я.