Я ей тогда руку заломил, повалил – и начал молотить по спине. Не со всей силы, само собой. А она только лахала и ногами брыкалась, хотела попасть по яйцам, но не попала.
Мы их довезли на великах до Рабочего – на рамах. Она придвинулась ко мне, и я трогал ее груди, когда рулил – типа, случайно.
Потом я ее не видел до сентября, до школы. А в школу пришли – она деловая такая: девятый класс, что ты, что ты. Понадевали с подругами красные колготки и короткие платья, деловые – не подколоться. Я раз поздоровался, а она не ответила, притворилась, что не знает.
***
Дома родоки не спят, хоть уже два часа ночи. Только захожу в комнату – мамаша начинает орать:
– Ну наконец-то! Где ты ходишь?
– Гуляю.
– А сколько времени, ты не знаешь?
– Я взрослый человек. Мне шестнадцать лет.
– Когда будешь жить отдельно, тогда и будешь взрослый человек. А пока живешь с нами…
Батька молчит – сидит на диване и смотрит на нас. Мамаша поворачивается к нему.
– Ну, скажи ему хоть что-нибудь. Может, он тебя послушает. Если он мать ни во что не ставит, то, может, хоть ты, отец, повоздействуешь.
– А что я скажу? Сын дома – живой, здоровый. Все нормально – что тут еще сказать?
Он немного датый – не в жопу пьяный, а так, чуть-чуть.
– С тебя толку никакого. Ладно, ложимся спать. Из-за вас вечно не выспишься. Завтра опять будет сердце болеть.
***
Встаю поздно, почти в двенадцать. Захожу в туалет посцать, потом – на кухню завтракать. Вся кухня заставлена банками с огурцами – родоки вчера закатывали. У нас уже вся квартира забита всякими закатками: огурцы, помидоры, клубника, клубничное варенье. Даже ставить некуда: банки стоят в комнате под столом и под кроватью.
Достаю из холодильника пакет молока, отрезаю ножом уголок. Сосу молоко, жую черный хлеб. Вкусно.
До вечера делать нечего, по телевизору – одно говно. Я копаюсь в стенке, в мамашиных ящиках, достаю книжку "Здоровье женщины", обернутую в газету. Я ее первый раз нашел года три назад – там есть картинки голых беременных баб, и потому мамаша ее от меня прятала. Я тогда ее всю пересмотрел, а потом, когда начал дрочить, доставал иногда и дрочил на эти картинки, когда ничего другого не было. Последний раз – наверно, классе в восьмом. Снимаю газетную обертку, чтоб посмотреть обложку. Под газетой – несколько сложенных пополам тетрадных листков. На них мамашиным почерком переписаны частушки.
Увези меня на БАМ
Я тебе на рельсах дам
Там не ходят поезда
Зато работает п…а
И так – на всех листках, вместо матов – "п… а", "х..", "е…ь". А частушки, в основном, говно. Некоторые я знаю – слышал в школе и на районе. Не знал, что мамаша таким увлекается.
В шестом классе я случайно засек, как батька с мамашей ебутся. Ночью проснулся – сцать захотел. Слезаю с кровати, слышу: диван скрипит. Выхожу из-за шкафа, где моя кровать стоит, – батька лежит на мамаше, трусы с жопы стянуты, у нее ночнушка задрана, а больше ничего не видно: темно. Я тогда уже все знал про это, но сам, конечно, не видел. Я тусанулся, само собой, – малый был. Сцать не пошел, залез назад на кровать, лег и слушаю. Батька дышит тяжело, диван скрипит. А я уже терпеть не могу, усцываюсь. Потом все стихло, и батька захрапел. Я тогда тихонько, бочком, на цыпочках – в туалет. Сцал – и тащился, такое облегчение было – вообще.
А после того ни разу не засек их за этим делом. Я сплю крепко, редко просыпаюсь, а может, они и перестали. Пацаны говорят, если много пить, как батька, то перестает стоять.
***
Гуляем с Ленкой по городу. Спускаемся к Днепру – не на "детский" пляж, где я малый купался с родоками, а на большой, "взрослый". Сегодня холодно, и на пляже никого нет. Торчат в песке ржавые грибки и деревянные раздевалки, тяп-ляп помазанные голубой краской. На "детском" пляже в раздевалках всегда воняло сцулями, особенно вечером, когда заходил переодеть плавки на трусы и песок под ногами был мокрый – противно даже на него становиться: вдруг это не вода, а сцули?
По Днепру плывет катер, тянет за собой длиннющую баржу с песком. За баржей расходятся волны, на них качаются бычки, пачки от сигарет и куски зеленого от воды пенопласта.
Мы заходим в раздевалку. Сцулями воняет, но не сильно – можно сказать, почти не воняет. Мы сосемся, я лезу к Ленке под куртку – она сегодня в ветровке – нащупываю грудь.
– Смотри, ты мне память оставил, – говорит она, оттягивает воротник и показывает засос на шее. Он уже начал желтеть.
Я спрашиваю:
– Мамаша видела?
Она мотает головой.
– Зачем ей это видеть?
Мы сосемся еще, потом выходим из раздевалки и садимся на скамейку под грибком. Ленка говорит:
– Сергей, а у тебя есть твоя фотография?
– Ну, есть, а зачем тебе?
– Просто так. Принеси мне, а я тебе свою принесу, а?
– Ладно.
На той стороне Днепра, около берега малые пацаны в закатанных до колен спортивных штанах ловят мальков. – Твои вопили, что ты поздно пришла?
– Ага. Достали уже. Ну их на фиг. Скорей бы закончить школу и уйти от них.
– А куда ты после школы уйдешь?
– Замуж. – Она хохочет. – Возьмешь меня?
– Ладно.
С пляжа идем в "Пингвин" есть мороженое. На обоих этажах – и на первом, где коктейли, и на втором, где мороженое, – толпится народ.
Я спрашиваю:
– Ты что будешь, мороженое или коктейль?
– Мороженое.
Поднимаемся на второй, становимся в хвост очереди. Впереди нас, в основном, пацаны с бабами на стреле и малые со своими родоками.
– Сколько себя помню, здесь очереди, – говорит Ленка. – Когда я маленькая была, мы по выходным ходили сюда вчетвером: я, мама, папа и брат. Сначала на первый этаж – по коктейлю с пирожным-корзиночкой, потом на второй – по сто пятьдесят с сиропом. Для меня это такой праздник был. А ты со своими ходил сюда?
– Редко, раза два – после пляжа. Помню, раз пошли с пляжа в музей – его потом на ремонт закрыли, он и сейчас вроде еще закрыт, – потом в парк Горького. Там тогда еще карусели всякие были. Я катался на них, потом – в "Пингвин". Я малый коктейль любил – вообще, как не знаю что. Это сейчас уже по венику – лучше пива забомбить.
Подходит очередь, я беру два по сто пятьдесят с сиропом, в железных вазочках. Ленка ждет за столиком около перил – какие-то пацан с бабой поднялись, и она заняла места. С нашего столика видна вся очередь на первом этаже, и витрина с пирожными, и большие железные аппараты для коктейлей. На аппаратах написано "Воронеж".
Мы съедаем мороженое, потом идем пешком к Ленкиному дому.
Около подъезда она говорит:
– В эту пятницу у меня никого не будет дома. Можешь прийти.
– Короче говоря, ты приглашаешь меня в гости, да?
– Ну, можно и так.
– Хорошо. Во сколько?
– Часа в два.
– Ладно. Зайти с тобой в подъезд?
– Не надо. До пятницы. Пока.
– Пока.
Она идет в подъезд, я – на остановку. У закрытой двери "Спорттоваров" стоят три пацана. Один орет:
– Э, ты! Иди сюда!
Я играю под дурачка – типа, не услышал или это они не мне.
– Э, кому сказано?
Я иду быстрее. Пацаны кидаются ко мне. Я рву ноги к мосту.
– Ну-ка, стоять! – орут они. Я не останавливаюсь и не оборачиваюсь.
– Ты погиб! – орут пацаны. – Еще раз тебя здесь увидим – ты погиб. Считай себя коммунистом.
Поворачиваю голову – они остановились и махают мне кулаками. Я показываю им "отсосите".
***
Сижу на остановке, жду троллейбус, чтобы ехать к Ленке. Подходит Коля-алкаш.
– Привет.
– Привет. Капуста есть? Дай сколько можешь, а то вообще, бля… Ну, ты понимаешь.
Я сую руку в карман, достаю желтой мелочи, сую Коле. Я сегодня добрый.
– Вот спасибо, браток, спасибо тебе большое. Щас пойду – хоть по пиву, а то… Сам знаешь. Жизнь у меня такая: к магазину да к пивбару. Пивбар – вроде как дом родной, бля. Сколько себя помню – столько под пивбаром стою. Не, ну, конечно, не только это. Лазили за Рабочий, еще в школе. Потом хабза на сварщика, потом армия, потом на заводе пахал, пока мастеру ебальник не разбил под пьяный глаз. А там уже только так: магазин – пивбар, магазин – пивбар. Ну, ладно, пошел я. Счастливо, браток. Всех благ.
Коля отваливает, подходит пьяный Батон. Мы здороваемся.
– Ты что, уже с деревни приехал?
– Ага. Бухнуть хочешь? – Батон вынимает из кармана ветровки бутылку с самогонкой. В ней – до половины, и она заткнута газетой.
– Не, сейчас не до этого.
– Не выебывайся.
– Сказал, не буду – значит, не буду.
– Ладно, не хочешь – не надо. Слушай анекдот. Встретились хуй и валенок. Валенок ноет:
"Жизнь хуевая, хожу везде по всякой грязи…"
А хуй ему говорит: "А мне еще хуже – хозяин как начнет сувать в помойку, и сует, пока я не обтошнюсь". А валенок: "А хули ты тошнишь?" – "Так говно же близко". Понял?
– Не сцы, понял. А ты сам понял?
– Ладно, пойду к этому подойду.
Батон подходит к пацану – он раньше был в нашей школе, потом куда-то делся.
– Э, ты, выпить хочешь?
– Нет.
– Не выебывайся.
Подъезжает троллейбус, я сажусь. Смотрю в окно – Батон отходит от пацана и подкалывается к мужику в желтой майке и с дипломатом.