- В Тибете их отдают стервятникам. Те еще проводники, я вам скажу, да и собаки там лютые, так что никогда не знаешь, где окончишь свой физический путь, в желудке птицы или в брюхе у бродячего пса, но надобно полагать, всяк получит по заслугам и по вере своей, - забубнил старик, - а тут у нас… в наших–то широтах, стервятников нет.
Он бросил шляпу на землю. Снарядову показалось, что он наступит на нее и пустится в пляс, но старик лишь уцепился своими слабыми пальцами в поэта и жарко зашептал:
- Токмо не надо его признавать. Даже если не двойник это, не доппельгангер - все одно с кладбищенским выходцем нельзя вести беседы. Он упрямый, Бальтазаров этот, подменыш. Я ведь знал, что так будет - все же он мой… мой праправнук.
Снарядов сглотнул.
- И девочка эта большеголовая… матерью она ему приходится. И отцом, - продолжал жарко бредить старик. - Тут все сложно, сразу и не пояснишь. Квантово все, только это у вас квантово, а у нас магия это, не боле того. Когда такие монструозности, как Бальтазаров ваш, случаются, вселенная ведь не терпит. Их и жизнь отринет, и от смерти оне могут уйти. А коль уйдет подменыш, ведь тогда всякий порядок вещей будет нарушен. Знамо дело, - каждый такой беглец за собой конец времен тянет. И солнце упадет прямо в море и зашипит, как масло на плите!
Снарядов с силой вырвался из рук старика, оттолкнул его и ринулся в подъезд. На ступенях лестницы первого этажа стояла девочка–мутант. Поэт с ужасом увидел, как в голове ее копошатся маленькие голые птенцы, что прогрызли ей кость на макушке и устроили гнездо в черепе.
- Разрубить ево нада, тятя, - прошамкала уродка, - инафе фсе мы уррем, УР–Р–РЕМ!
Он оттолкнул девочку в сторону, бегом преодолел несколько пролетов и принялся неистово стучать в дверь Бальтазаровых, забыв начисто о звонке.
Дверь открылась. На пороге, в красных спортивных штанах и растянутой белой майке стоял Степан. К плечу его прижималась заскорузлая Зина.
- Проходи, дядь Кирюха, - по–барски заявил Степан. - Щас почтальон придет, посылку принесет. Чай пить будем. Батя звонил.
У Снарядова подкашивались ноги, но он заставил себя пройти в коридор и дальше на кухню. Отчего–то линолеумный пол показался ему слишком мягким. Присмотревшись, он понял, что пол действительно размяк, как асфальт от жары. Каждый раз, делая шаг, он физически ощущал, как линолеум расступается под его ногами подобно слизи. На кухне было жарко. Вовсю ревело пламя в колонке, бежала вода, кипел чайник. У окна торжественно и прямо восседала Ольга Александровна. Была она одета в халат и в сапоги отчего–то.
Степан хозяйским жестом указал Снарядову на табурет. Подле табурета стоял стул, неуместный на крошечной кухне.
- Это для бати, - вязко заявил Степан. - А ты, дядь Кирюх, садись вот–тко на табуре–тко, - он заржал в восторге от своей шутки. Зина угодливо хихикнула и кокетливо повела плечом.
- Мухи тут, - плоско произнесла Ольга Александровна. - Голуби по окнам ходят, клюют подоконник днем и ночью. Ночью звонок был, Кирилл. Степка трубку снял и, как был, сразу в обморок. Я же ему не говорила, берегла. Семен звонил. Так… плохо слышно, почти не различить, флейты как будто играют, какую то не то музыку, не то… Сам черт не разберет… - она всхлипнула. - А он и говорит мне… Мужайся, говорит, завтра почтальон придет, принесет посылку. И все, пропал.
- А я знаю, - с торжеством заявила она, вскинув голову, - что в посылке той будет! Мы все должны быть здесь сегодня. В любую секунду.
Раздался звонок. И Снарядов тотчас же понял, что ему надобно бежать поскорее из этой гниющей квартиры на кладбище, раскопать могилу Бальтазарова, вытащить покойника и разрубить его на части, разрубить и отдать на съедение голубям, потому что все происходящее правда и грядет беда. Предчувствие ужаса захлестнуло его, ноги тотчас же стали ватными, в голове заклекотали голуби и запищали волынки и дудки. Бежать было поздно.
- Го–о–о-го–го! - загоготал Степан и тяжело помчался к входной двери, проваливаясь в разжиженный пол по щиколотку.
Послышался шум, в воздухе пахнуло озоном, и тотчас же запах поменялся, стал приторно сладким, удушливым.
- Меркаптан, - равнодушно протянула Ольга Александровна. - Я практику проходила в больнице… Я стариков… Я знаю. Она устало улыбнулась Снарядову. - Все хорошо, Кирилл, скоро все кончится.
В прихожей громыхнуло так, что табурет под Снарядовым заходил ходуном. После кухню накрыло еще одной волной смрада и чей–то низкий бас, на грани слышимого диапазона, изрек: "Доставлено". Тотчас же хлопнула дверь. Спустя несколько секунд в дверном проеме появился Степан. Волосы его были взъерошены более чем обычно, в глазах застыло тоскливое выражение жути.
- Вот, - протянул он небольшую коробку, заклеенную скотчем. - Я и расписался, а как же!
Коробка выпала из его рук и гулко ударилась о пол. Капли расплавленного линолеума брызнули во все стороны. Одна из них попала на щеку Снарядову. Он с омерзением смахнул ее рукой, ощущая гнусное тепло и онемение, растекающееся по тем участкам кожи, что соприкоснулись с субстанцией.
Ольга Александровна встала, подошла к коробке и подняла ее с пола. Вернулась на свое место. Села, пристроив коробку на коленях и, глядя в окно, за которым бесновались голуби, принялась разрывать картон руками.
"Нельзя этого делать, ведь нельзя! - завопил кто–то в голове Снарядова, - нужно сжечь, отдать птицам!" Но он не сделал даже и попытки встать, настолько сильным ужасом было сковано его тело.
- Давай, мать! - заорал Степан, - открывай ужо!
- Открывай ужо! - пискнула омерзительная его девка.
Ольга Александровна наконец справилась с неподатливым картоном и разорвала коробку. Из коробки вылез Семен Владимирович Бальтазаров.
На мгновение все смешалось. Ольга Александровна глядела на мужа, сидящего у нее на коленях, со смешанным выражением ужаса и обожания на лице. При этом она издавала странные звуки, отдаленно напоминающие мышиный писк. Сын Степан, побагровев мордой, ревел: "Батя! Батя вернулся!" И пятился задом. Зина вместе с ним верещала: "Батя! Батя!"
Снарядов не отрывая глаз смотрел на своего покойного друга. Умерший был одет в тот самый костюм, в котором его похоронили, из кармана, впрочем, торчала начисто обглоданная куриная кость. На бескровном лице его выделялись горящие, насыщенные чернотой глаза. В остальном покойник имел вид цветущий и самодовольный. И удивительно ЖИВОЙ.
- Будя! - рявкнул Бальтазаров, и наступила тишина. Медленно, степенно поднялся Семен Владимирович с колен супруги и потянулся как довольный кот.
"Да он же подрос! - в ужасе взбреднул Снарядов, - сантиметров на десять как… Что же"…
Бальтазаров метнул в него дикий взгляд и ухмыльнулся, обнажив длинные желтые клыки. Погрозил пальцем, взглядом окинул кухню, на секунду задержавшись на окне, за которым тучей вихрились голуби, взрыкнул было, но тотчас же повернулся к колонке и заулыбался своей жуткой зубастой улыбкой.
- Огонь, хорошо, это хорошо, - забубнил он. - Ну! - и он уселся на стул, предназначенный для него. - Чего пригорюнились, родственнички? А, Кир–рюха?! - и хохотнул, раззявив пасть полную острых зубов.
- Сеня, - выдохнула Ольга Александровна и начала сползать с табурета.
- Э, так негоже! А ну–ка, Степка, подыми мать, усади на стул. Хорошо же вы папку встречаете! - Бальтазаров потемнел лицом, - не надо мне тут обморочничать, несите водку, праздновать будем!
Ольга Александровна, несколько бессмысленным взглядом вперившись в пол, пробормотала:
- Так нет водки у нас… Кирилл… Олегович все выпил, уж несколько дней как…
- Значит, не ждали, - поморщился Бальтазаров, - а? - он злобно уставился на Степана и его девку - та взвизгнула и ринулась прочь из кухни. Степан, впрочем, выдержал отцовский взгляд и просипел:
- Так ты же… преставился, бать. Схоронили мы тебя…
- И что же? Ты мне не рад, сын? Может мне уйти? Водки хочу! - заорал он на весь дом гулким басом. - Бутылку, две! Неси, давай!
"Что же будет теперь? - внутренне верещал Снарядов, - ведь теперь конец всему, всему!"
Он явственно вспомнил беседу с похоронным стариком. Выходило так, что коль не принятый ни одним из миров чудовищный Бальтазаров нашел способ избежать тенет послежизни и вернуться в мир материальный, то все основополагающие законы вселенной пошатнулись и дали сбой.
"Господь не потерпит этой пакости! - верещал он беззвучно, - нас ждет апокалипсис! Мы, как колосс на глиняных ногах рухнем теперь, не только дом наш, не только страна наша, но и весь мир! Все устройство вселенское падет, ибо нет логики больше, нет неоспоримости. Иисус…"
- Ии–с–у-у–у–ус?! - проревел Бальтазаров, приподнявшись со стула, - Бог, значить?! Ты, Кирюха, в поэтичном пьянстве своем весь мозг проел. Тебе теперь одна дорога - на тот свет, и та благодаря мне заказана. Жалкий ты червь, Кирюха, безголосый и никчемный. Тебе книги заповедовали что? Не поминать имя Господне всуе! (Бальтазаров так зыркнул на Снарядова, что тот чуть не обмочился от страха.) А отчего завет такой дан был? Оттого что неведомо тебе истинное имя Господа нашего. Но я узнал!
Он хитро прищурился, и только сейчас Снарядов с тупым изумлением, хотя, казалось, что изумляться уже было нечему, заметил, что стул, на котором сидит Бальтазаров, выпустил кожистые щупальца и обвил ноги покойника.
- Имя Господне - АЗИМУТ! - изрек Бальтазаров, и в это мгновение на секунду стало абсолютно тихо кругом. Неслышно текла вода из крана, бесшумно ревело пламя в колонке, словно в немом кино мельтешили голуби за стеклом.
- Азимут, - в абсолютной тишине слово это прозвучало как приговор.
И снова мир обрел звуки.