Содержание:
Changelling 1
Переход 5
Жилтоварищество 6
Неизбежность 7
Оладьи 8
Aftermath 11
Кошка 12
Осеннее 14
Домой 15
Тихая Гавань 16
Воробьиная песня 20
Гобелен 21
Из Тьмы 24
Ad Nauseam (в соавторстве с В. Ленским) 26
Карусель 27
Шансон 27
Кокон 28
Интервью 29
Дар 30
Дождь в кошке 35
Дар
Changelling
В среду пошел снег. Гнилое небо испражнялось серыми тяжелыми хлопьями. Снег моментально таял, покрывая улицы грязью своего разложения.
Проснувшись около десяти, Семен Владимирович Бальтазаров, человек уже не совсем здешний, странный и запутавшийся в своей сакраментальности, еще не открывая глаз, понял, что умирает. Боль, некоторое время тому назад укоренившаяся в груди, теперь усилилась, заполнив собой всю грудину. Болела и спина, тянуло в левую руку, сводило нижнюю челюсть.
Бальтазаров охнул и попробовал было встать, но тотчас же упал на кровать - до того закружилась перед ним комната. В глазах моментально потемнело.
"Эко меня", - отстраненно подумал Семен Владимирович и медленно, с опаской повернул голову вбок. Некоторое время он тупо разглядывал хилую, ситцевую спину жены. Ольга Александровна Бальтазарова глубоко дышала во сне, завернувшись в свои грезы, будто в саван.
"Вот же тварь! - взъярился Семен Владимирович, и смерть в его груди тотчас же отозвалась острой вспышкой боли. - Так, поди, и сдохну, пока она спит. Никто! Никто! Никому!" - он несколько запутался, и даже всплакнул было, но вскоре успокоился и, аккуратно протянув правую руку, несильно толкнул жену в бок.
- Давай, давай, просыпайся. Умираю я, - бубнил он, морщась от боли. - Вызывай врачей, вызывай.
Жена согласно похрапывала в ответ.
В тоске Бальтазаров принялся вовсю колотить Ольгу Александровну по спине. Комната опасно раскачивалась перед глазами, пасмурный утренний свет мерк. Что–то подсказывало Бальтазарову, что стоит ему хотя бы на мгновение закрыть глаза, и он обязательно умрет.
- Ольга! Ольга! - заверещал он что есть мочи и, превозмогая боль, саданул изо всех сил.
В груди разлился огонь, и Бальтазаров почувствовал, что падает, падает в смерть, словно в бесконечный наполненный черным снегом сугроб. Из полутьмы услыхал он голос жены. Смысл ее слов ускользал от него, но он все же нашел в себе силы, как ему казалось, внятно, прошептать:
- Инфаркт у меня, Оля. Скорую.
И умер.
Бальтазарова похоронили в субботу. К 11 часам его тело, облаченное в коричневый костюм с короткими донельзя рукавами, покоилось в гробу, установленном на двух табуретах возле дома. Ольга Александровна с сыном Степаном и лучшим другом Бальтазарова - невменяемым поэтом Кириллом Снарядовым, сидела на стульчике возле гроба и не мигая смотрела на мужа. Все казалось ей, что вместо Семена Владимировича в гробу лежит некое силиконовое подобие, дорогая кукла, одетая в мужнин костюм. Сын Степан дегенеративно мялся неподалеку. Был он пожилым уже мужиком, жилистым и тертым. Отца Степан недолюбливал еще с тех пор, как Бальтазаров–старший крепко поколотил его в юности, и не без причины.
"А пусть и сдох, - думалось Степану, и от мысли этой он ухарился все больше. - Ведь теперь другая жизнь пойдет, другая жизнь, робяты!"
Внутренне улыбаясь перспективам этой другой жизни, он, впрочем, не совсем отдавал себе отчет, в чем она будет заключаться. Бредилась ему невнятная пока еще свобода от отцовских тенет и рыхлая соседская девка - сорокапятилетняя Зина, что строила ему глазки каждый раз, когда он выносил мусор.
"А ведь и жениться теперь можно!" - диковато подумалось ему.
Кирилл Снарядов думал о водке. Поэтичность водки была неоспорима. Ее кристальная честность и недвусмысленная страсть внушали ему уважение. Ему было по–дружески жаль Бальтазарова, но к этой жалости примешивалось и чувство радости от того, что на поминках можно будет безнаказанно выпить много водки и раствориться в тумане поэтического осоловения, пусть ненадолго, но почувствовать себя человеком, хозяином своей судьбы.
Пришло время прощаться с покойником. Соседи и сослуживцы по очереди подходили к гробу, заглядывали в лицо умершего и смущенно отступали в сторону, обескураженные монументальностью смерти. Лицо Семена Владимировича было серьезным и несколько неприятным. Казалось, что глаза из–под зашитых век сверлят каждого, кто приближался к нему. Даже руки покойника, сложенные на груди, выглядели пугающе.
Без курьезов, впрочем, не обошлось. Так, невесть откуда взявшаяся, крошечная совсем девочка–гидроцефал, опасливо приблизившись к покойнику, долго вглядывалась в искаженные ранней стадией разложения черты его, и вдруг расхохотавшись, ткнула Бальтазарова пальчиком в щеку. Ее тотчас же оттащили от гроба, и кто–то, возможно, ее мать, а может, и не мать, женщина неопределенного возраста, угрюмая, с залысинами, долго выговаривала ей на непонятном скрежещущем языке.
Ровно в 11 часов 22 минуты из толпы вышел старик в диковинной фетровой шляпе и мешковатом пальто. Подойдя к гробу, он незамедлительно опустился на колено и облобызал руки покойника. После без усилия встал и, проходя мимо Ольги Александровны, одарил ее таким чудовищным взглядом, что на миг ей привиделось, будто это не муж, а она лежит в гробу, и, более того, будто посмертно она обкакалась, и всякий это видит.
- Берегите его, - буркнул старик и, прежде чем она смогла сказать что–то в ответ, растворился в толпе.
К полудню робкое солнце, выглянувшее было из–за туч, затянуло жирной желтоватой пеленой. Подул северный ветер, зашуршали облетающими листьями деревья. Над двором то и дело кружились крупные взъерошенные голуби - одна наглая птица даже умудрилась примоститься на краешек гроба и, прежде чем ее согнали, погадить на лацкан покойника.
Бальтазаровой особо омерзительно было даже не это прискорбное событие, а то, что левая голубиная лапа сгнила и в бугристой розовой дикой плоти угадывалась кость. Провожающие зябко кутались, переступали с ноги на ногу. Неподалеку мрачно курили два заросших бородами опальных старика - представители похоронного агентства. Вид у стариков был неземной.
Один из них, в несколько затяжек прикончив смердящую самокрутку, подошел к Ольге Александровне и пробасил:
- Пора бы покойничка в землю укладывать, мать.
Второй согласно закивал, поплевывая.
Ольге Александровне все происходящее казалось диким фарсом. Она отрешенно махнула рукой и отошла от гроба. Старики подхватили гроб за края и потащили его к неказистому автобусу. Соседи как по команде начали расходиться, бросая неловкие взгляды на Бальтазарову. Степан тоже было побрел в сторону, смекнув, что мать, в несознательности своей, не поймет и, глядишь, примет его за кого другого, но после передумал.
- Все же батя… - пробурчал он, умильно глядя на Снарядова.
Последний буркнул что–то несуразное себе под нос и пошел к автобусу. Похороны казались ему нелепым предисловием к погребальному застолью, а к покойнику он теперь относился опосредованно, как к отслужившему свое венику.
Бальтазарова закопали на скорую руку. К моменту когда автобус добрался до кладбища, вовсю моросил дождь, земля размокла и чавкала под ногами. Окрестные собаки, по слухам, все до одной каннибалы, почуяв мертвеца, вовсю завывали в кустах; воронье кружилось над автобусом, каркая и вереща. Где–то неподалеку равнодушно плакал ребенок - его монотонный плач расстроенной скрипкой вливался в общую какофонию.
На тот свет Бальтазарова провожали лишь несколько сослуживцев, Снарядов и Ольга Александровна с сыном. В последние секунды, перед тем как молчаливые старики закрыли гроб крышкой, в глазах у Ольги Александровны помутилось и пейзаж на миг стал нездешним. Исчезли покосившиеся памятники и грязный, забрызганный черной жижей автобус и дыра в земле, а вместо этого увидела она бескрайнюю каменную пустошь и монументальную гору правильной пирамидальной формы, испещренную гигантскими трещинами, что укладывались в образ свастики.
- Надо бы разрубить его на куски, - прошептал голос у нее в голове, и перед глазами снова возникло кладбище. Морок прошел, но еще несколько мгновений она чувствовала морозную свежесть гор. Потом и это прошло.
Когда гроб начали опускать в землю и расстроенный оркестр грянул траурный марш, Степан Бальтазаров вдруг заревел белугою и даже попытался броситься в могилу вслед за отцом, но был остановлен. После на лице его заиграло глумливое выражение превосходства. Он то и дело поглядывал на мать, будто ища поддержки за свою выходку.
Ольга Александровна отстраненно погладила сына по кудлатой голове. Она отчетливо слышала, как земля бьется о крышку гроба, и переживала трансцендентное почти единение с мертвым супругом.
- Вот пропади оно все пропадом! - недовольно бубнил Снарядов. Радость от предстоящих поминок несколько померкла. Теперь смерть товарища представлялась ему экзистенциальным предательством, почти преступлением против торжествующей жизни.
"Цветы и те по весне распускаются! - безумствовал он едва слышно. - Чтоб ты сдох, Сеня, чтоб ты сдох!"