- Га! - перепугалась Ванда.
- В спальню! Меня ждут в Наркомате! - И он замахал на нее длинными пальцами в чернилах.
Ванда размашисто, порой не попадая в пепельницу, забычковала "Беломор", сунула его за пазуху и вылетела из кабинета.
Каждый раз с нетерпением и надеждой ожидала она с тех пор визитов к Макаренко.
Глава 5
Враги
Были у Ванды в коммуне и две непримиримые врагини - две неудовлетворенные падлы: Маргарита Прокофьевна и Светлана Федоровна. Первая заведовала библиотекой, а вторая - кладовкой. Мужья у них были щуплые, белесые, как близнецы, хотя одного из них звали Замков, а другого - Крючков. Женщины завидовали Ванде, что все мужское население коммуны оборачивалось на нее, когда она шла по двору вешать белье, в хозчасть или в мастерские, а особенно когда услышали разговор пьяного Крючкова с Замковым, что портрет Ванды (в голом виде) хорошо бы "повесить на стенку и дрочить двадцать четыре часа в сутки". Женщинам было обидно, потому что они не знали, что такое оргазм, а Ванда кончала со второй фрикции, а то и вовсе от собственного мочеиспускания, даже не притрагиваясь к своему телу, и мир ее - парадоксальный и порочный, мир фаллического и дионисийского культов - был им совершенно непонятен. Они только и ждали случая, чтобы подловить ее на какой-нибудь фигне и отчитать - "по-матерински, по-отечески".
Например, Макаренко выучил Ванду по утрам вежливо говорить всем "доброе утро", после 12.00 - "добрый день", а между пятью и шестью вечера - "добрый вечер". Ванда старательно, задорно улыбаясь, произносила каждый день эти магические словосочетания, и все (почти все) отвечали ей улыбкой, приветствием и добрыми шутками, и только две эти выдры смотрели сквозь нее оловянными глазами и молча шли мимо, протирая тесными юбками безжизненные лобки. Ванда пЕшила и печалилась.
Однажды она столкнулась у мастерских со Светланой Федоровной и, улыбаясь чему-то, вежливо поздоровалась.
Светлана Федоровна выпустила воздух из плоских ноздрей, подождала, пока Ванда отойдет шагов на десять, и заорала так, как будто ее за жопу укусили:
- Ванда!!
Девушка испуганно обернулась.
- Почему мастерские не заперла?!
- Дак… открыто было… - И не успела она договорить, что там осталось работать несколько ребят, как Светлана Федоровна обрушила на ее небрежно встрепанную голову массу проклятий и неприглядностей.
Ванда, прищурив потемневшие от злости глаза, медленно приближалась к Светлане Федоровне, и когда та поняла, что хватила лишку, было уже поздно. Мигом вспомнила девушка все то, чему ее учили на улицах Москвы, в подвалах и на чердаках. Издалека эта сцена напоминала веселую пантомиму. Ванда говорила тихо, но была выразительна ее мимика и темпераментна жестикуляция. Кладовщица мелко отпрыгивала от нее, совершенно настежь отворив рот и глаза. Таким образом Ванда загнала испуганную Светлану Федоровну в узкий промежуток между двумя сросшимися деревьями, забором и зданием мастерской. Там она показала ей финальное "от винта", повернулась и спокойно пошла в другую сторону. Фригидность была посрамлена. Блядство восторжествовало. А если честно, то не было в коммуне человека, который бы любил выжигу и обжору Светлану Федоровну вместе с ее подхалимной тенью, библиотекаршей Маргаритой Прокофьевной.
Глава 6
Покража. - Красные кисти. - Честная работа
Утром все уже знали, что в коммуне им. Петра Великого произошло ЧП: Ванда Лисицкая пробралась в кладовку и съела там четыре тульских пряника, две конфеты-"свечки", полплитки шоколада и полбрикета горохового концентрата.
Она вышла из кладовки разболтанной походкой десятилетнего беспризорника, с раздувшимся животом, подмурлыкивая "сладку ягоду". Косы ее порядком растрепались, успела испачкаться и клетчатая юбка о какую-то крупную консерву, вымазанную солидолом.
- Как дела, Ванда? - весело спросила ее заведующая.
- Отлично, пацаны. Все-таки одной похавать - это высший кайф. Никто на тебя не пялится, как ты вилку держишь.
- Объяви общий сбор отряда, Скропышев.
Скропышев задудел на мотив "В магазине Кнопа", но слова уже, конечно, были другие:
Были мы бродяги.
Голые бедняги,
А теперь в коммуне
Мы живем, как в ГУМе.
И собрание началось.
- Как же так, Ванда? - говорил председательствующий. - Посадили тебя за компьютер, приставили умелую Поросяеву - живи, учись! Лечись, в конце концов! Многое ты испытала, но мы не корим тебя, а стараемся вернуть к нормальной жизни. Может, не нравится тебе компьютер? Может, у тебя есть какая-нибудь мечта?
- Мечта? Нажраться от пуза. А потом спереть у вас скатерть красную с кистями и скомстролить себе из нее куртку и брюки, чтоб на молниях. Во какое у меня мечта!
И Ванду поставили в цех, в кистяной отдел, рядом с кабинетом Макаренко.
Не все шло гладко. Живот у Ванды рос не по дням, а по часам. Кисти становились все ровнее.
Макаренко часто хлопал ее по плечу и другим местам:
- Молодец, дивчина!
- А и чего ж! Это ж я ж делаю ж сама ж! Никто ж мне ноги не раздвигает, руки не заворачивает! Не забуду мать родную и коммуну я Петра! - шутила она.
Скорбно смеялись. Макаренко был серьезно болен.
Глава 7
Положение меняется. - Смолыгин. - Не наглый. - Секрет Ванды
Следующее событие потрясло вообще всех. Ванда, как всегда, нарезала кисти и вдруг грохнулась вместе со стулом на пол. Поросяева подбежала к ней со шпулями.
- Ой, Лидок, сколько раз была беременна - никогда такого токсикоза не было, - прошептала бледная Ванда.
- А сколько ж тебе лет, Ванда, голубушка?
- А и что ж. Пятнадцать. Смолыгин-то… грозился все… скажу, мол… Да не сказал бы, хоть бы сто ежей ему хором в жопу запустили… Любит он меня… А я ведь с двенадцати лет… это… на вокзале…
"Уж не припадок ли у нее начался?.." - подумала Поросяева.
- Что с двенадцати лет? Мороженым торговала?
- Каким мороженым?! Пиздой! Ясно тебе?! Вот этой вот самой!
- A-а, ну это ничего. Это пройдет. А теперь живенько - Ноздратенко! Труби гинекологическую тревогу! - закричала Лида на весь цех.
Шпули смешались.
Глава 8
Роды. - Смерть учителя. - Нарушение кода. - Прощай, Ванда
Чистая белая палата не радовала Ванду Лисицкую. Не радовал черноглазый смуглый малыш.
Она запахивала халат, распахивала окно и кричала верной Поросяевой:
- Пивка переправь! И сигарет! Банки две б!
- Так ты ж закоди…
- Делай, что говорю!
А в коридоре главного здания коммуны в траурной рамке висел портрет Макаренко. Траурный караул менялся каждые три часа.
Никто не видел Ванду плачущей.
Но теперь, сидя среди роз, апельсинов, девочек и пива, она крепко затягивала и выла:
- Девки, вы все знаете, что я сволота. Руки у меня из жопы растут. Глаза завидущие. Я ведь и у вас попиздила много. Но у меня сын от Макаренко. Я из-за этого старого пидора и пришла сюда, и терпела весь этот маскарад. Вы простите меня, девки. Но теперь все: завод - дом - молочная кухня. Выблядовалась я до предела. А он мне глаза открыл: "Кли-и-тор, - говорит, - потрогаю тебе, кли-и-итор. Так - говорит, - приятнее, если ебаться и подрачивать". А меня на вокзале драли, как пиздили, - кто во что горазд. Я и слова-то такого не знала: "кли-тор" - будто ручеек журчит, молочная речка. А книжки какие мне читал по ночам! "Добрый день"… "Приятного аппетита"…
И тут у нее начался настоящий припадок. Сестры с бараньими глазами побежали все в одну сторону и долго не возвращались. А Ванда стукнулась головой об угол кровати и больше в себя не пришла. Так закончилось ее пребывание в коммуне им. Петра Великого.
Тверской бульвар, 25
В Доме Герцена один молочный вегетарианец, филолог с головенкой китайца - … - лицейская сволочь, разрешенная большевиками для пользы науки, - сторожит в специальном музее веревку удавленника Сережи Есенина.
О. Мандельштам, "Четвертая проза"
Ловилий Униформович, велите подавать!
Тверской бульвар есть непереносимость пространства и несмыкание его. Сцена непереносимости. Замещение солей на что-то другое.
Обломки дыма.
Меня больше нет.
(надпись на двери мелом)
Салют в честь дня.
Скоро я смогу выебать себя в рот.
(из дневника гимнаста)
Или рассказывать свои сны: утром, в тумане, сонным мудицам, когда в синейшее окно впадает лист и не заутрело еща.
Подморозило, бля. Боты стоптались.
Спижжено:
стакан мудачьего кагора
помидор гнилой
грызена корка
крем для ног "Эффект" лежит вместе с сапожными щетками и кремом для сапог. Это загадка.
Тверской бульвар есть теория возмущенного движения. Возмущение - жестовая орфограмма. Возмущение в движении. Радиокомпозиция "Я гоняюсь, как мудак, за туманом" (в приложении). Достигал - Нахтигаль. Золото стрелки. Твердить вердикт. Застарелый мастер Зуб (молчат, притырки; догонки хотят). Полное пространство. Подлое. Больные дебаркадеры (и добавить: декабря). Графика мертва. Черно-белого текста. Сыновняя улица Мамыш-Улы.
Надо облюбить это пространство. Но смогу ли я вспомнить что-то кроме холода?
Мед и мел. Медимел - фамилия и фамилия Олинсон.
Тверской бульвар есть гормональный укол в матку.
крик виз
краг визг
вонз. игла -
потревожила и ушла