Сказала так потому, что сейчас, после всего уже сказанного ими обоими, ей осталось только одно из двух: или это, или "останьтесь".
4
В тот день, когда Серпилин с Батюком вдали от фронта, в Архангельском, вспоминали о члене Военного совета фронта генерал-лейтенанте Львове, Львов тоже вспомнил о Серпилине и, позвонив члену Военного совета армии Захарову, вызвал его к себе.
- Когда прибыть? - спросил Захаров.
- Сейчас, - тоном ответа Львов подчеркнул неуместность вопроса. - Сколько вам надо на дорогу?
- Два часа.
- Жду вас.
Тому, что вызывал глядя на ночь, даже не спросив при этом - можете ли сейчас выехать? - удивляться не приходилось. У Львова свой распорядок дня
- любит работать по ночам, а какой распорядок у других и когда они успевают спать, его не интересует.
Чертыхнувшись, Захаров надел шинель и, прежде чем ехать, зашел к исполняющему обязанности командарма, начальнику штаба Бойко.
- Поужинаем? - спросил Бойко.
Обычно они - так это было заведено еще Серпилиным, - закончив все дела и подписав все бумаги, намечали планы на будущий день и вместе ужинали.
- Не могу, - сказал Захаров. - Зачем-то понадобился товарищу Львову.
- Сейчас?
- Лично, срочно! Даже поинтересовался, за сколько доеду. Чего-либо особого в штабе фронта сегодня не почувствовал?
- Наоборот. За весь день всего два раза звонили.
- Значит, он в сегодняшнем номере нашей армейской газеты что-нибудь на ночь глядя обнаружил. Или передовая не такая, или сверстали не так. Или свежая идея пришла, с которой подождать до завтра сил нет… Мог бы и по телефону, но, наверно, решил лишний раз поднять по тревоге, проверить мою боевую готовность!.. Бывай здоров.
- А как же с поездкой в семьдесят первый корпус? - спросил Бойко.
- Поедем в семь, как условились. Как встанешь - позвони, разбуди. А если надолго задержит, прямо там и съедемся, в дороге посплю.
Захаров вздохнул, устало погладил круглую седую голову и вышел.
Водитель дремал, навалясь на руль.
- Поехали, Николай, - сказал Захаров, толкая его в плечо и садясь рядом. - Если засну, учти: за час пятьдесят минут должен довезти до места.
Но, несмотря на усталость, против ожидания спать не потянуло.
- Товарищ генерал, - заметив, что Захаров не спит, спросил водитель, ездивший с ним еще до войны, когда Захаров служил в Московском военном округе, - не слыхали, когда командующий армией вернется?
- Кто его знает. Писал, что поправляется, но последнее слово не за ним, а за медиками. Почему спросил? Так просто или солдатская почта что-нибудь на хвосте принесла?
- Так просто. Вижу, вы без него скучаете…
Захаров действительно скучал по Серпилину, хотя скучать времени не было. Армия пополнялась людьми и техникой, готовилась к боям и к форсированию водных преград. Каждый день то учения и тренировки, то сборы командного и политического состава, то поверки. Считается затишьем, а на деле ни сна, ни отдыха.
"Скучать" - это слова! Это проще всего. А суть дела - чтобы и без Серпилина все шло своим чередом.
"Бойко молодой, еще год назад - полковник, а тут - един в двух лицах; на плечах и то, что сам раньше тянул, и то, что - Серпилин. Разрывается, но делает, и даже нельзя сказать про него, что разрывается. Весь в поту, а мыла не видно", - с уважением вспомнил о Бойко Захаров, не любивший людей, которые везут свой воз кряхтя, всем напоказ.
"Зачем он меня вызвал?" - думал Захаров о Львове.
В прошлый раз вот так же глядя на ночь вызвал и приказал сделать в армейской газете полосу об опыте снайперского движения и целый час объяснял, как именно надо составить эту полосу. Объяснял со знанием дела, но непонятно: почему ночью? И почему вызвал тебя?
При всей важности такой полосы в газете все же не члену Военного совета ее верстать, а тому, кому положено, - редактору. За все сразу хвататься - можно и главного не успеть!
Правда, есть и другая постановка вопроса; как же так? Я, член Военного совета фронта, во все вхожу, все успеваю, а у тебя, у члена Военного совета армии, времени на это нет?
Казалось бы, что возразишь? Но возразить можно. Все, что я упустил или не успел, - это тебе сверху видно, или считается, что видно, и если тебе там, наверху, ударило в голову встрять самому в какую-нибудь мелочь, то я, конечно, должен от этого в восторг прийти! Это ясно! А вот не упустил ли ты сам там, наверху, за всеми этими мелочами чего-нибудь поважней - об этом мне спрашивать не положено. Хотя вполне возможно, что так оно и есть. И спи ты хоть по два часа в сутки, всего на свете все равно сам не переделаешь. А раз так - значит, все же надо делить: одно делаешь сам, а другое - другие. Если они, конечно, на своих местах сидят. А сделать так, чтобы они на своих местах сидели, - это и есть самое главное, без чего, в какие бы мелочи ни влезал, далеко не уедешь.
"Интересно, зачем все же вызвал? - еще раз подумал Захаров. - Может, после того как знакомился с армией, надумал кого-нибудь, кто понравился, к себе в Политуправление фронта забрать?.. Хорошо бы Бастрюкова от меня забрал. Кажется, понравился ему, два часа ночью на беседе у него сидел. И вышел такой довольный, словно яичко снес. Отдам - не охну…"
Он даже рассмеялся от мысли, какой подарок, сам того не подозревая, сделал бы ему Львов, забрав наконец от него Бастрюкова.
- Что, товарищ генерал? - спросил водитель.
- Анекдот вспомнил. Как фрицы начальника военторга в плен взяли. Командующему доложили и спрашивают: "Прикажете отбить?" А командующий говорит: "Не надо, мы с ним уже два года мучаемся, пускай теперь они помучаются…" Подумал про одного работничка. И вспомнил. Не слыхал?
- Слыхал. Вы один раз рассказывали.
- А чего ж ты по второму разу смеешься? Значит, память у меня уже не та, не смеяться, а плакать в пору…
Приехали в штаб фронта и остановились у избы, которую занимал Львов, без опоздания, ровно в час ночи.
Захаров скинул шинель и бросил ее на сиденье "виллиса".
- Будешь спать - накройся.
Он потер левой рукой правую, озябшую, пока всю дорогу на ветру держался за переднюю стойку "виллиса", предъявил документы автоматчику, поднялся на крыльцо и открыл дверь.
За столом, привалясь к стене, подложив под толстую щеку толстую руку, спал толстый полковник, уже давно состоявший при Львове одновременно и адъютантом и офицером для поручений и, как хвост, ездивший за ним с фронта на фронт.
"И как он только сохраняется такой рыхлый при таком беспокойном начальстве? Другой бы на его месте давно последний вес потерял", - подумал Захаров о спящем полковнике и озорно гаркнул так, что тот подпрыгнул на стуле:
- Явился по приказанию генерал-лейтенанта! Прошу доложить…
Подпрыгнув на стуле и проснувшись, полковник неохотно встал и, моргая, сказал недовольным голосом, что товарищ Львов еще не вернулся от командующего. Сказал, называя своего начальника не по званию и не по должности, как принято в армии, а именно "товарищ Львов", по привычке вкладывая в эти слова свой особый смысл: то, что его начальник был сейчас генерал-лейтенантом, имело меньшее значение, чем то, что он был и оставался "товарищем Львовым".
Полковник постоял несколько секунд за столом напротив Захарова и наконец, словно делая ему одолжение, кивнул на дверь:
- Пройдите, подождите там.
Захаров прошел в соседнюю комнату, оставив дверь открытой. Его заставило сделать это какое-то едва уловимое колебание в тоне полковника.
Он оглядел комнату. В прошлый раз Львов принимал его не здесь, а в соседней деревне, в Политуправлении фронта: там, где вдруг вспомнил про эту полосу в газете, туда и вызвал.
Комната была довольно большая, с бревенчатыми, чистыми, может быть, даже специально вымытыми, стенами. На стенах ничего не висело: ни старого, оставшегося от хозяев, ни нового.
Один угол комнаты был завешен от пола до потолка сшитыми в два ряда плащ-палатками, а на всем остальном пространстве стояли только стол со стулом, несгораемый ящик и еще четыре стула напротив стола, по другой стене. Больше ничего.
На столе лежали: большой чистый блокнот, толстый карандаш - с одного конца синий, с другого - красный - и очечник. Ни бумаг, ни карт - ничего.
Правда, стол был канцелярский, с ящиками, и, наверное, и бумаги и карты
- все, без чего не обойтись, лежало там и в несгораемом ящике. Но сейчас, когда в комнате не было хозяина, ничего этого на виду тоже не было.
Захаров прошелся по комнате, сел и вдруг почувствовал себя не членом Военного совета армии, а сидевшим на стуле у стены посетителем.
Стул был жесткий, желтый, крашеный, канцелярский. Такой же, как четыре других стула - еще три у стены и один там, с той стороны, за столом. И стол был такой же точно - желтый, крашеный.
Захаров подумал, что, наверно, все это возилось с собой - с фронта на фронт. О Львове было известно, что он до сих пор подолгу нигде не задерживался.
И эту занавеску на кольцах, сшитую из шести плащ-палаток, скорей всего тоже возили с собой. Что там - за ней? Наверное, всего-навсего складная койка да один чемодан.
Почему-то при мысли о Львове казалось, что он может возить за собой этот канцелярский стол и стулья, но что у него больше одного чемодана, в голову не приходило. Да и этот свой чемодан и койку он отгородил занавеской от чужих взглядов, чтобы, не дай бог, не подумали, что и он, как все люди, и спит на койке и чистое белье в чемодане держит.
Комната была такая, что даже не требовалось надписи: сделал свое дело - уходи. И так не засидишься!