Немножко больно было просыпаться - как будто глаза уменьшились за ночь. Ане показалось, что веки чмокнули или чавкнули, когда ей наконец удалось их разомкнуть. Она, конечно, тут же опять зажмурилась, но не так плотно, и одновременно высвободила руку из-под тяжелого одеяла, лениво нащупала ею мягкий, мохнатый от ковра пол; потом из-под одеяла вывалилась вторая рука, и Аня, не делая больше попыток открыть глаза, пошла руками по ковру, медленно стаскивая с кровати свое скомканное, как теплая тряпка, тело.
- Вы простите, девушка, дверь была незаперта.
Аня на всякий случай плотнее прижалась к мягкому полу и потерлась о ковер носом.
- Это кто?
- Параша.
- Кто?
- Прасковья Поварисова, если позволите.
- В-в-в-в...- Аня выдохнула теплый воздух, будто желая душу вдохнуть в этот ковер, а губ от ковра отрывать не желая.
- Девушка, может, вы голову поднимете немножко? Девушка, вот смотрите - старушка, она очень в туалет хочет, можно? Я шла по улице, гляжу - сидит и плачет. А у вас дверь не заперта. Можно, да?
- А вы?
- Что?
- Подите туда же.
- В другой раз.
- Отчего же?
Аня одним глазом посмотрела на ту, с кем разговаривала. Голос у нее был интересный - как тирольское пение, а одета она была скромно и одновременно роскошно - черная юбка из тяжелого шелка и черный же мягкий свитер. А волосы у нее были белые, ниже пояса, и лицо белое, с розовым румянцем, а когда Аня оторвала наконец нос от пола, то почувствовала такой запах таких духов, что у нее чуть голова не закружилась.
- Вы хулиганка? Подите, включите музыку, а то ваша старушка журчит, как ручеек. И дайте мне крем для рук, вон там, у зеркала...
Аня почувствовала вдруг, что кожа на руках очень сухая, стянуло руки, как будто она надела тугие печатки, в которые кто-то почему-то насыпал зубной порошок... Мятный... Ментоловый...
- Скорее... Боже мой, и лицо...
И лицо, и все тело вдруг стало сухим, будто кожа умерла и превратилась в грубый мешок, каким-то образом полный зубного порошка - премерзкое ощущение. Аня задергалась на полу, пытаясь сбросить кожу и рожу, и одежду, а Параша тем временем, схватив баночку с кремом, ловила то руку, то ногу Анину, стараясь намазать пожирнее.
Как легко, как мягко стало в собственной шкуре!
- Легче?
- Угу, только сорочка вся в креме. А что это было?
- Понятия не имею.
- Меня зовут Аня. А что у вас за духи?
- Минутку. Бабуся, у вас все в порядке? Идите. Идите, идите.
- А вы?
- Что?
- Почему не идете?
- А я вас знаю. Вы вчера уехали на дачу с моим мужем.
- Допустим.
- Я сяду пожалуй. - Параша уселась в кресло, положив ногу на ногу, и покачивая, и поигрывая офонарительно маленькой туфелькой.
- Вам муж ничего не говорил?
- Чей муж, ваш или мой?
- Мой муж.
- Он же не мог все время молчать. Что-то говорил.
- Вам сколько лет?
- Мне двадцать два.
- Ах, вот как.
- Слушайте, что за духи у вас?
- Я скажу чуть позже. А вы знаете какие-нибудь матерные слова?
- Как?!
- Есть такие слова - мат.
- Слушайте, что вы хотите?
- Ругнитесь разочек. Ну ругнитесь!
- У вас с головкой все нормально?
Параша провела рукой по волосам. "Надо же, и зовут-то ее как - Параша..." Почему-то Ане было очень неспокойно в ее присутствии - и не из-за мужа вовсе, хотя то, что произошло вчера - это был противный случай, противней некуда. Удивительно было видеть у себя вот так запросто Прасковью Поварисову, про которую вообще такое рассказывали! Ходили слухи, что в нее когда-то влюбился арабский принц и чуть не похитил ее на собственном самолете. И еще много всякого совершенно невероятного говорили, но одно Аня знала доподлинно - именно из-за нее отравился Анин двоюродный брат, который был близким другом Поварисова, мужа Прасковьи Поварисовой, с которым Аня и была вчера на даче, пока собственный Анин муж ужинал у своих родителей, - он как раз сейчас, утром, должен был вернуться. А о Поварисове (так же как и о Параше) никто толком ничего не знал, кроме того, что он красавец и приятный собеседник.
Голос у Параши странный - как тирольская песенка. И глаза без блеска, будто деревянные.
- Встаньте, что вы все на полу-то валяетесь!
- Не орите, - сказала Аня и начала одеваться.
Надевая колготки, Аня вспомнила про ментоловый зубной порошок, и ей показалось, что она до ушей натянула колготки с ментолом - бр-р-р... - и все прошло.
Аня нарочно надела свое самое красивое сиреневое платье и села на табуретку напротив Параши. Параша смотрела прямо на нее деревянными глазами - постучать бы этими глазами друг о друга - получатся деревянные ложки - тук-тук. А сидит она свободно-свободно, удобно-удобно - воздух так и вьется вокруг нее, родной воздух Аниной комнаты. Что за духи у нее? Ане даже казалось, что запах все время чуть-чуть меняется. Параша - это дерево с ароматными цветами... Нет:
- Белая сука.
- Что, простите?
- Белая сука, без единого пятнышка, с розовыми веками и с гладкой короткой шерстью.
- А?
- Она копошится в снегу, и снег как червивый. Холодная, белая, живая сука.
- Это вы мне? Про меня? А вы знаете, что я девица?
- Что - девица?
- Не что, а кто девица. Я девица.
- Что - девица?
- Ну, девушка.
- Это в смысле - девственница?
- Ну да. Как вы сказали? Живая сука?
- Белая сука. Как зубной порошок. Как здоровые зубы.
- Что?
- Ничего.
Аня хихикнула - белая сука... И вдруг до нее дошло.
- Что ты сказала?
- Что слышала.
- А твой муж?
- Это с которым ты вчера была на даче?
- Да, с которым я была на даче.
- А я согласилась на это замужество только при условии, что он меня не тронет.
На тумбочке стоял флакон с туалетной водой - больше ничего спиртного в доме не было. Аня взяла грязную чашку, в которой вчера было молоко, и вылила в нее содержимое флакона, и выпила. Парфюмерный запах разлился по всем внутренностям - "Наверно, у меня тело внутри пустое..."
- Ты за чем пришла? Что, это у вас, шутка такая?
- Да нет же. Я и не знала, что ты здесь живешь. И не шутка - так вышло.
- Но... Это правда?
- Что я говорила? Правда, правда.
- И, скажи, ты не чувствуешь некоторой... как бы это сказать... неполноценности? - Она еще не договорила, но уже поняла неприличную глупость своего вопроса. Параша! Параша - воплощенная полноценность и даже - как это? - самодовление... самодовлеющность... самодовлейство...
- Я знаю, девственность - естественное состояние человека.
- А рожать детей неестественно?
- А не было ли у тебя румянца на щеках?
- Ну был.
- А не была ли ты раза в два умней?
- А что же по-твоему, вот так вот, как вышла замуж, так и поглупела?
- Я думаю, не сразу, а через некоторое время. Ну?
- Неправда, неправда, все, что ты говоришь - неправда!
У Ани не слезы - кипяток брызнул из глаз.
- А хочешь - вместе подойдем к зеркалу? А ну, посмотри, у кого волосы гуще и длиннее. Вспомни, когда у тебя начали выпадать волосы - а?
- Нет! Нет! Нет! Такого не может быть! Ты дура, дура, убирайся вон!
- А ты теперь попробуй наоборот, попробуй!..
Что это за Параша такая, не человек, а одно расстройство...
Вдруг они обе притихли.
- А ты знаешь, сколько мне лет?
- Не знаю.
- Мне тридцать пять. Что?
Аня откинулась назад, а Параша наоборот наклонилась к ней.
- Эпические героини не стареют даже на восьмисотой странице... Ха-ха-ха... А почему, собственно, люди должны трахаться? Что они, все психи? Кто это придумал? Сама посуди - вся человеческая цивилизация так и пронизана любовной символикой, и даже, например, матерные слова тоже про это. Вот уж в самом деле - ругаться на чем свет стоит! А вот он на том и стоит... Даже дети родятся от того же... Ведь вы ничего не понимаете, для вас даже монах... Кто такой монах? - это человек, который не трахается. Да мне же в метро на людей смотреть неприлично - как подумаю, через какое место они на свет родились. А...А...А...
И Параша засмеялась тоненьким тирольским смехом.
Ане стало страшно, страшнее страшного.
- Ха-ха-ха!..
Внезапно Параша переменилась в лице, и вроде бы запах духов опять чуть-чуть изменился. Аня как раз в этот момент почувствовала парфюмерную отрыжку.
Параша вытаращила свои глаза из неполированного дерева и очень серьезно сказала:
- Давайте все вдруг перестанем трахаться, а? Посмотрим что из этого будет, а? И без обмана! И чтоб сверхдержавы не спорили, кто первый... Да вы все лопните! Продолжение рода! А на фиг его продолжать? Вам что, мало? У тебя есть ребенок?
- А тебе что?
- А ты попробуй, роди его обратно. Не можешь? Чего вы все так боитесь? Что вы все помрете, не оставив потомства, а где-нибудь притаится парочка обманщиков, которые скажут друг другу: вот сейчас все помрут, а мы с тобой ка-а-ак трахнемся! - так, что ли? Детей своих обманываете, правды им не говорите. Ах, младенческая невинность... А? А как же вы делаете то, в чем стыдно признаться даже собственным детям? А? В человеческом понимании непристойность бывает двух родов: любовь и говно. Вот так своему ребенку и скажи.
- У меня нет ребенка.