- Я вас искренне благодарю за такое сравнение. Ну что ж, вам полегчало? Странно, как это Господь не придумал для человечества в качестве теста на святость такую страшную смертельную болезнь, которая передавалась бы другому, допустим, половым путем вся, без остатка, а тот, кто заразил, при этом бы выздоравливал. Это поинтересней спида, а? Вот бы мы все побегали друг за другом! Такая игра, как бы в салочки.
- О, в салочки! Я как раз нарочно вернулся, чтобы спросить...
- Это вы, mein Herr?
- Это я, да. Я еще хотел спрашивать. Я немножко занимался русским фольклором. Немножко, как дилетант. Например, детскими играми. Меня интересует этимология этого слова - "салочки". Это от слова "сало"?
- Почему от слова "сало"? Это от слова "осалить". То есть... а от чего тогда "осалить"? Ну, я не знаю... Спросите у специалистов.
- Вы не знаете? А когда дети играют, они кричат "Салка, дай колбасы"...
- Почти так. Они приговаривают: "Салка-салка, дай колбаски, я не ел до самой Паски!
- Паска - это что?
- Это Пасха, надо полагать.
- Салка - это обращение? Или это: дай чего? - салка?
- Салка - это тот, кто водит. Кто должен осалить.
- Что, раньше в эту игру играли в Великий пост? Великий пост, да? - который перед Пасхой...
- В Великий пост в прежние времена ни во что не играли и даже песен не пели.
- А почему тогда все так боятся этого салка?
- По-вашему выходит, это такая великопостная игра - за всеми гоняется кусок сала, чтобы заставить самого слабого оскоромиться? Глупость какая-то...
- А почему нет? Я думал...
- Забавно. Вы фольклорист?
- Нет, я дилетант. Просто у меня есть немножко денег.
- И много вы сделали таких открытий?
- Нет, немножечко. Есть еще красивая игра "Бояре, мы к вам пришли".
- А.
- Что?
- Бояре, А мы к вам пришли.
- Ну да, А.
- Хм. Значит, кто кого догонит, тот того салом измажет, и вообще передаст ему кусок сала, как свой собственный грех, и несчастный должен от него поскорее избавиться, пока не умер. Ха!
Я про попика чуть не забыла, но тут он подал голос.
- Вот потому-то счастливый исход любой игры, как и любого романа - скорейшая смерть.
- Не понимаю.
- А чего тут понимать - если ты сам кусок сала, то умри, пока никого не замарал, а если нет, то бегай от него и тоже скорей умри, пока не оскоромился.
- Я все поняла. Главная добродетель салки - вовремя сдохнуть.
- Ну, я вас благодарю. Я приду еще.
Немец ушел, а попик еще остался. И пришла наша соседка по этажу и сказала такое, что, я думала, останется самым поразительным из всего, услышанного мною в жизни.
- Дорогая, - сказала она мне (Это я-то ей дорогая!)
- Дорогая, я буду с вами откровенна. Лишь от вас зависит теперь благополучие нашей семьи, я очень надеюсь, что вы мне не откажете.
- А в чем ваша беда? Обещаю сделать все от меня зависящее.
- Вот и хорошо. Видите ли, мой сын уже подрастает. Ему пятнадцать лет, а в жизни столько соблазнов для юноши... Я не знаю, можно ли - вот - при молодом человеке...
- Не стесняйтесь. Это мой друг.
- Видите ли, моему сыну нужна женщина...
- Вы уверены?
- Мы же с вами современные люди... Представляете, ему вчера опять приснился бесполый чертик...
- Какой чертик ему приснился?
- Бесполый.
- Он так и сказал?
- Так сказал, да.
- А как он это определил?
- Ну, должно быть, чертик был без штанов, я не знаю. Вот. И я очень боюсь, что какая-нибудь такая, вы понимаете, что я имею в виду, вот, что ли, соблазнит его... Старая какая-нибудь...
- Мало ли что? Мое ли это дело?
- Так вот. Для вас это вряд ли будет таким уж сильным потрясением, вы свободная богемная женщина... Я...
- Что ж вы хотите?
- Я хочу, чтоб этой женщиной были вы.
- Как вы сказали?
- Я сказала - вы моя соседка, я знаю вас много лет, вам я могу доверить своего сына.
- Вот что - уходите.
- Но я могу надеяться? Я буду надеяться. Я знаю, вы великодушная.
- Все, до свиданья.
А как только дама ушла, я обернулась к попику.
- Ну?
- Что такое? Все естественно. А вы чего бы хотели?
- Сейчас я бы хотела провалиться сквозь землю. Вот он.
- Кто?
- Мальчик.
- Здравствуйте. Извините, здесь только что была моя мама...
- Ты что, знаешь, зачем она приходила?
- Знаю... Вы...
- Мальчик, ты псих?
- Может быть, вы все-таки...
- Я здесь вообще ни при чем. Пойдемте пить чай, пока ребенок будет смотреть выставку.
- А что вы улыбаетесь? - спросил попик.
- А я представила себе, как сальный человечек гоняется за хлебным человечком. Если догонит, получится бутерброд, который вам достанется. Вы его съедите и станете умным и сильным, да.
- Вы, стойте!
- Это ты мне?
- Я сказал, стойте.
- А что тебе надо?
- Ну хотя бы надо спросить.
- Спрашивай быстро.
- Вот вы тут такая гордая, на меня даже не глядите, а на картинах спокойно себя голой рисуете, да еще с такой рожей. С такой вот. Вот только не надо прятаться за своего кавалера, он вас под руку не толкал...
- Мне, извини, неприятно разговаривать с развязным подростком.
- Я развязный? Я честный. Мне эта ваша живопись... Мы когда маленькие были - у вас тогда мастерская была в подвале - мы с ребятами через окно туда влезали и, знаете, чем занимались?
- Онанизмом, да?
Я сделала каменное лицо и, не краснея, смотрела на него, ожидая, что он опустит глаза. Невольно моя рука схватилась за полу поповского пиджака. Попик рванул пиджак, и моя рука сжалась в кулачок.
- Ага, онанизмом. Так что не стройте из себя, вы, можно сказать, наша дворовая... Ах, моя радость, вы стесняетесь. А юбки не стесняетесь носить с разрезом до этого места? Ножки ваши ничего, красивые...
Я никогда не чувствовала себя более отвратительно. Если бы поблизости был какой-нибудь более-менее острый предмет, я бы, наверное, проткнула себе горло или вспорола живот.
- Гнусненько вам? Ну что вы, я не хотел вас так обидеть, просто вы уж не зарывайтесь. Ладно, я пошел.
Я дошла с ним до выхода и еще долго смотрела ему вслед, словно желая убедиться, что он действительно уходит. Потом я вернулась.
Попик разглядывал картину (ту, с телефоном).
- Что ж, он не так уж не прав. Знайте свое место.
- Какое еще место?
- Вас кто просил ввязываться в эту игру? Вас заставили? Посмотрите сами на свои полотна.
- А мы с вами ужасно похожи. А, ничего. Разве это не вписывается очень удачно в концепцию сотворения мира, как вы ее понимаете?
- Вполне. Что сейчас должно быть по логике развития сюжета?
В зале не было посетителей. Смотрительница дремала в мягоньком кресле.
Он схватил меня за плечи и впился зубами в мои губы.
- Это вам от меня братский поцелуй.
- Пустите! Я буду кричать.
- Тихо! Только пикни! Мне терять совсем нечего.
У него глаза сделались, как у ненормального.
- Если Господь Бог гонит меня из церкви таким мерзким способом, значит, он хочет от меня чего-то другого. Тихо! Убью.
Мне стало страшно. Я опустилась перед ним на колени и сказала:
- Заклинаю вас именем Иисуса Христа - уходите.
- А что вы меня гоните? Недотрога. Встаньте.
Я встала. В ту же секунду он нагнулся, схватил край моей юбки и сильно потянул его вниз. Пуговица на поясе раскололась пополам, молния расстегнулась, юбка упала на пол, да и я еле удержалась на ногах. Я хотела отскочить, но опять чуть не свалилась, потому что ноги мои были, как в петле. Потеряв равновесие, я вскрикнула. В этот момент проснулась смотрительница, и одновременно на пороге появился немец. Попик отпустил юбку, я высвободилась и, не зная, куда деваться, спряталась за его спиной. Он ногой отбросил юбку подальше.
- Вот так и стойте, - сказал он мне.
Немец удивленно смотрел на скомканную юбку.
- Где она? - обратился он к попику.
- Ушла, - спокойно ответил тот.
Я прижалась к нему, надеясь, что немец меня не заметит.
- Здесь не хватает только того мальчика.
- Я здесь, я опять пришел.
- Ты пришел, мальчик? Вот и славно, все в сборе. Полюбуйтесь-ка на нее.
И он толкнул меня на середину зала. Я, как во сне, сделала несколько шагов и тут увидела совсем близко полуоткрытую дверь в туалет. Я бросилась туда, но не успела запереться, попик вбежал туда за мной и щелкнул задвижкой.
- Вот мы и дома.
- Не подходите ко мне!
- И не подойду.
- И не подходите!
- И не подойду. Все, что собирался, я уже сделал.
- Сейчас сюда придет милиция, и вас посадят.
- Возможно. А вот вы сегодня же покончите с собой, потому что не сможете перенести такого позора, так?
- Сволочь! Так.
Вдруг он заговорил совершенно другим тоном.
- Вы должны простить меня, я ведь только сыграл свою роль. Я знаю, у вас теперь нет выхода, вам придется умереть, и это величайший грех, причем ваш, а не мой. Знаете, в чем главное преступление Иуды? В том, что он повесился. Но у вас все равно нет другого выхода. Эй вы, там, не ломайте дверь, дайте нам объясниться!
Он посмотрел на меня грустными-прегрустными глазами.
- Я только не могу допустить, чтобы вы умерли некрещеной.
Я, кажется, тоже совсем успокоилась и внимательно, даже напряженно слушала.
- Вы должны креститься прямо сейчас.
- Здесь?