- Нет, пусть сначала путем в себя придет, сам глаза откроет. Видишь же, не хочет с нами говорить. Или не может, вон кровищи-то че! - это оно.
- Вот и я говорю, - опять тот первый тощий голос.
- А может, я сначала его к себе возьму, больной ведь он…
- Машенька, а тебе слова никто и не давал! - ласково так, оно.
- Не, ну просто, он ведь не протянет долго и сам, чахотка, что-ль?
- Маша, заткнись! - оборвало Оно бесцветно. Девушка вздохнула. Ей что, жаль меня? Может, она одна, кому жаль? Они еще что-то говорили, а я лежал, затаившись. Выходит что же, я до бабки добежал, а она меня этим сдала? А я-то, дурак! Она ж с ними заодно, чего я хотел, на что расчитывал? Дамир же сказал, старуха хоть и единственная живая в деревне, но бражку им варит. А на черта мертвым бражка? И вообще, на черта они все тут? Шляются, бухают как путёвые, девки эти их гнилые - я вспомнил струйку, поспешно стертую с губ той девицей с рваным боком. И мне стало так тоскливо, так бессмысленно. Жить, умирать - ерунда! К чему это все? Есть ли смысл, и есть ли разница? И я открыл глаза, обречённо. Да, все как я и знал: тот самый дом, только я лежу не на полу, а на кровати. Жестко, но достаточно удобно. А оно проклятое, сидит на табуретке возле меня, скрестив ногу на ногу. И равнодушной насмешки в глазах больше нет. Черная бездна, как она есть, ничего не выражает… в человеческом понятии, а тому, что в ней есть, нет определений. Я смотрю как прикованный в эти адские глубины, и не могу ни о чем думать. Он молчит. Я тону.
- Ну, все, хватит! - он смаргивает, и наваждение спадает, я вскрикиваю, будто ударили, мне холодно и больно везде сразу.
- Вот видишь, как больно без ада, как к нему привыкаешь! - ни тени улыбки, или иронии, или хоть какого-нибудь чувства. Я ёжусь, и пытаюсь натянуть на себя одеяло. Кое-как закутавшись, не чувствую себя легче, но как-то привычнее, что ли. Обретаю способность оглядеться:
- А где все? - голос больной и хриплый, отзывается в груди тяжелым кашлем.
- Кто?
- Ну, здесь были… Маша, Да…Дамир… еще кто…кто-то!
Господи, как больно говорить! И как хочется ЗВУКА! Я боль всегда глушил портвейном с "Биолимом", "колёсами" и музыкой, громкой, оглушающей, панк-роком, песнями исковерканных душ.
- Музыки я тебе не дам, а то ты способность соображать хоть чуть-чуть утратишь! А Машку и всех прочих я выгнал.
- А… кха-кха…
- Хочешь про бабку спросить?
Я слабо кивнул - именно это.
- Ты не был там. Ты никуда не бежал, как упал здесь, так и провалялся. Кровью харкал, лицо себе ободрал, локти расшиб. Припадок у тебя случился. Кстати, ты в курсе, что ты псих? Глюки это все. А мы подождали, когда кровью исходить перестанешь, и на кровать кинули. Мы - это я и слуги мои. Да-да, Маруся, Дамир, и еще много-много всяких. Не только мертвых людей, но тебе это ни к чему.
Я молчал, скорчившись. Мне будто плохо, но в то же время и всё равно. Как понять это всё, а с другой стороны понимать-то нечего.
- Нравится тебе Машка?
Я кивнул машинально, она ведь так похожа на милую мою гадину Король.
- Ну, так вот, и бери ее себе. Ты ей тоже глянулся - живой, как будто, пока!
Я слабо запротестовал: а Дамир?
- Дамир мудак! Какой, на хрен, Дамир? Твое, чтоль, дело? - он впервые вспылил, надо же.
- Но ведь Маша - мертвая, - тихо прошептал я. Не было сил возражать.
- А ты, чтоль живой? - зло рассмеялось оно.
- Вот не обольщайся! Одна видимость. Я - живее тебя. Целее уж точно. Ты кровью харкаешься, а уж печень - просто нечего сказать, и мозги не на месте, буквально, башкой треснутый. Легкие вообще гнилые. Чахотка у тебя нехилая, знаешь, да? И Король заразил давно.
Он замолчал. Я, скрючившись, еще сильнее, почти не дыша, замер. Слезы навернулись на глаза: эгоист, урод чёртов! Ну, как я мог не думать о Король? Сам-то подохну - и хрен со мной! - от этой мысли по щекам потекли ручьи и в груди сдавило. А вот Король, малышка моя, только в том и виновата, что со мной связалась! Да если бы она знала, небось, и близко не подошла! О, как же больно! С огромным усилием перевесился на пол, и схаркнул снова. Я чудовище. Я ее убил.
- Дурак ты, Шут. Убил! Тоже мне, киллер! Вылечится она, у нее-то все путем будет. Она девка здоровая. Еще, таких, как ты кучку и ведро замучает!
Я помотал головой - да пошел он! Я не дам кому попало, хоть он из самой преисподней, трогать мою любовь!
- Нет, Шут, фигня это все. Ты мне лучше вот что скажи: умереть хотел?
Я открыл глаза и уставился на него - и что?
- И хочешь, да?
Я смотрел, выжидая.
- Нет, ты скажи! - нажал он.
- Да.
Что, убивать наконец-то будет? Нет, от него не хочу!
- Давай я сначала скажу, а ты подумаешь! Дело все в том, что без твоей воли никто здесь тебя не убьет! Ты ведь не утонул. То, что ты хочешь умереть, еще мало. Ты должен разрешить это сделать. Мне, Дамиру, еще кому-то! Но если, допустим, Дамиру, то он сначала должен ко мне придти и спросить. И знаешь почему?
Я помотал измученной головой.
- Потому что я - Хозяин.
Я тупо смотрел - ну и что?
- Я - Хозяин! - повторил он, и меня будто ударило!
- Хо… Хозяин? Хозяин - ты? К которому за смертью идти? - я сказал это слишком громко, и снова закашлялся. Он удовлетворенно кивнул.
- Да. А теперь слушай с особым вниманием. Вот все как есть, с самого начала. Это озеро - один из входов в ад. Непосредственных и практически прямых. Неслабо, да? Сам Дьявол из него пил. Не веришь? Ну, и дурак. Не важно, важно другое. Я жил давным-давно, люди еще под князьями ходили, первыми, слово такое - "князь", только появилось. Шлялся по свету, безродный, с мечом в руках. От одного к другому переходил, наемником. Так и звали меня - Блуд. Послали меня на разведку, я через лес на озеро вышел, хотел умыться - глядь - сидит человечек. Низенький такой, черноглазый. Я много повидал, всюду пошлялся, и потому для меня - ничего особенного. Ну, не похож на местных, ну, и мне-то? Мало ли, не отряд же их! "Что - говорит - пить хочешь? Пей!" Я попил, а он мне и говорит: "Вижу, мол, я подлым делом ты живешь, человече! Это хорошо!" Я хотел было его тут же и зарубить, а он меч у меня, как у ребенка из ручонок вынул, и об коленочку тощую разбил. "Эх, говорит, дурачина, на кого машешь прутиком своим? Но что человечка мелкого ни про что зарубить хотел - тоже хорошо! Грязное это дело. Вижу, говорит, жить ты очень хочешь, да не просто жить, а подольше, да быть поглавнее! А что, если вечно?" Удивился я, как, мол, вечно-то? А он смеется. "Я, - говорит, - знаешь кто? Сам Чернобог! И обитаюсь аккурат под этим озерцом. В него нырнешь - больше не вынырнешь, если я не отпущу. Только очень уж редко люди здесь ходят, не тонет никто. Не творит неправды, не страдает, не гибнет. Крови хочу и подлости человеческой! Согласись мне служить, и будешь большим Хозяином! Карать и миловать, и жить вечно будешь!" Не сказал, что помереть сначала надо, гад. Согласился я, а он башкой меня в воду. А как захлебнулся, он меня встряхнул, я глаза и открыл. Смотрю, свет будто переменился. Не то все вокруг совсем. Как бы навыворот. Ну, ты увидишь сам, коль согласишься. Вот, встал я, а он мне и говорит: "Пойди теперь да приведи сюда князя своего с людьми, утопи их всех, они твоей дружиной станут". А мне что ж, пошел и привел. Место тихое, любо-дорого, они купаться полезли, и все, как один, перетопли. Потом мы их и поделили с Чернобогом, кого он забрал, других мне отдал. А Чернобог-то велел мне деревню здесь заложить, мы и заложили. Люди стали приходить и оседать здесь. Те, дружинники надоели мне, сгнили совсем, и есть просили, шлялись тут по ночам, утаскивали кое-кого, чуть весь народец мне не распугали. Я от них избавился - положил в землю, так они там и сгнили. А сверху камни поставил для издевки - мол, первые герои-основатели! Да и черт с ними. Обосновался я, значит, прочно. Люди приходили сюда жить - и топли. Много топли. Вот ты и спроси - а чего ж не бросили это все, не сбежали, деревню не уничтожили? - он криво усмехнулся на мой немой вопрос. - А вот то! Кто ж им даст? Они здесь жили, как будто ничего не соображая. Как во сне. Атмосферка здесь такая, дух особенный. Вот и ты же вроде как сразу почуял, куда попал, а умом-то не принял. Вроде так и надо, ну, мертвые - и чё? Верно же говорю? То-то и оно. Вот и они так жили. До старости мало кто дотягивал - жадничали мы с Чернобогом. Порой крепко спорили при дележке новеньких топленных, они свежие, каждому охота побольше таких. А деревни как бы две стало - живых и мертвых, знаешь, как если бы день и ночь в одно время сойтись могли. Кто из живых знал - сами бегали ко мне тайком, просили повидаться со своими. Я разрешал, а что ж? Они долго не задерживались потом: тосковали очень, сами топиться бежали. Глядишь, потонет парень, туды-сюды, уже девку свою ко мне ведет: вот мол, милка моя, ко мне сама притонула. Ну, что ж, я их благословлю - пусть вместе гниют! Одно не ладно - жрать просят, нет-нет, да и уворуют кого. Ну, я их отправлю то в соседнюю деревню, то на дорогу, чтоб своих сильно не пугать. Так и жили. И всем было не то, чтоб есть на что жаловаться. И Крещение пережили, и Ивана Грозного. Кого не надо - никогда не пускали сюда. Живым-то и лучше с нами было. Они нам жертвы иногда: отдадут пару-тройку своих, да и то - как сказать, отдадут? Приходи, милуйся, коли не страшно! Все ж рядышком. Зато спокойно, ничего не трогает по большому-то счету. Что в большом мире творится, мы только от пришлых узнавали. Только и того, что кто к нам придет - больше не уйдет. Вот, как ты.
Тут он снова зловеще сверкнул немигающими глазами, от чего в груди отозвалось больно.