Склоняюсь над его пахом, стараясь, чтоб из окошка меня видно не было. Член его проскальзывает мне в рот, касается задней стенки горла. Не задернуты ни занавески задних окошек, ни та, что отгораживает нас от сидений. Он запускает пальцы мне в волосы, наматывает их себе на пальцы. Конечно, заглянуть в кабинку трейлера, поднятую так высоко над землей, можно только либо из другого грузовика, либо из очень больших внедорожников, и сомнительно что-то, чтоб подобные средства передвижения вдруг появились здесь в этакое время суток. А хоть бы и появились – сиденья достаточно загораживают обзор, ни его, ни меня им не увидеть. Я взглядываю назад, в крошечное окошко в самом конце кабины, и вижу: солнце медленно поднимается все выше. С каждой минутой, с каждой пробегающей мимо секундой вращается планета. Колеса грузовика (резина на них не шипованная, Окабе мне объяснил, что дальнобойщики зимой резину не меняют) тихонько погромыхивают по земной тверди, и мир продолжает крутиться, Земля вращается в такт вибрациям грузовика. Чувствую что-то, пришедшее бог весть из какого далека. Звуки приходят издали – из мест, отстоящих отсюда неизвестно насколько. Каждый из этих звуков – иной, ни один не похож на другие. Птица скачет по ветке. Слышны голоса идущих в школу детей. Я поднимаю глаза.
Глаза наши встречаются, и в эту секунду меня с ног до головы пронизывает горячая волна смеха, достигает самых глубин моего существа, но я у него отсасываю, так что вырваться наружу бедному смеху никак не удается. Смех опускается ниже, впитывается в меня, подобно вчерашнему снегу. Люби меня.
Смех опустился ниже, впитался в меня. В моем теле – в истинном моем "Я" – более нет слов, в нем нет ничего, кроме вибраций, все, что надо, – заставить его чуть шевельнуться, сделать первый шаг, и оно постарается само найти направление движения. Это – не мысли, не значения. Нет. Это – нечто, подобное желанию или голоду; если перевести ощущения в слова, выйдет слишком просто – люби меня, люби меня, люби меня. Голоса трепещут в дрожащем сосуде, в который обратилось мое тело, голоса всплывают изнутри, вздымаются, замирают и снова движутся, плывут то туда, то сюда в теплой сонной тьме, не знающей мыслей и значений. Температура моего тела распалась на множество температур, у каждой части – своя, отдельная, но – неизвестно как – все эти разные температуры – точки кипения.
Фелляция?
Дистилляция?
Слова прорастают во мне подобно зернам, повторяются, напевают следом за далеким, чуть слышным голосом, который произнес: – Очищение.
Извлечение определенных компонентов из раствора при помощи высокой температуры. Наконец-то я вспомнила. Дистилляция. Очищение.
На сей раз я понятия не имею, вслух или нет произношу эти слова. Чувствую, все вокруг успокоилось, боль утихла. Перед глазами все плывет – и я падаю.
Я отключилась.
Первое, что замечаю, придя в себя, – сиденье откинуто, я – голая, завернутая в одеяло – лежу на мужчине, он одет, обнажены только гениталии. Снова сажусь, но мужчина не спешит подниматься, валяется себе на спине. Поднимаю верх его комбинезона. Любопытно, и когда это он успел новый презерватив надеть? Протискиваюсь назад, в тесное пространство между сиденьями. Собираю свои шмотки. Одеваюсь. Тело все еще помнит смех, налетевший подобно порыву ветра, пронесшийся сквозь меня. Но самоуверенная, сильная женщина, которой я была совсем недавно, уже исчезла, слетела с меня, точно сброшенная кожа, и снова влезть в эту кожу более не удастся.
Мужчина садится. Помню ли я, как его зовут? Окабе… а дальше? "Иероглиф "ки" – он ведь обычно надежду означает, а в вашем случае, значит, надо читать "така"? Весьма необычно, правда?" Иероглиф, означающий надежду, всплывает у меня в мозгу, становится на свое место в складывающемся паззле. "А имя свое вы как произносите?"
…Такатоши.
После ночного снегопада день всегда ясный. Указатели с названиями городов, через которые мы проезжали, с потрясающей регулярностью оставались позади. В каждом новом городе висели они под светофорами, но мне никак не удавалось связать надписи между собой, сообразить, в каком направлении мы движемся. В данный момент я представления не имела, ни куда Окабе едет, ни когда ему надо там быть, ни какую часть своей работы он сейчас выполняет. Я даже не знала, стоит ли мне ехать с ним или нет. Не знала, куда себя девать.
Снег, который падал в Токио ночью и растаял под утренним солнцем, здесь еще лежал. Поскольку дело тут явно было не в широте или в долготе, я довольно долго терялась в догадках, почему же он не тает, пока не уперлась носом в совершенно очевидный ответ: просто большие города производят гораздо больше тепла, чем эти крошечные городки!
– Мы в Ниигату едем? – спрашиваю просто для того, чтоб разговор начать.
– Нет, в Кавагучи.
– В Кавагучи?! – неожиданный ответ меня потряс.
– Я там груз шин хочу взять. Глупо мотаться с пустым грузовиком.
– Да, наверно, ты прав. Пустой грузовик – плохо, да?
Впереди возникает железнодорожная станция. Читаю указатель: "Мисато". Мы проезжаем транспортную развязку, мимо проносятся палатка с горячей лапшой, зал игровых автоматов, закусочная и пирожковая. А потом – впереди, позади – опять только безмолвная, безжизненная земля.
– Ты сам себе заказы находишь?
Домов здесь очень мало, расстояния между ними огромные, те немногие здания, которые мне удалось рассмотреть, либо бары с караоке, либо большущие залы с игровыми автоматами. Дорога все еще мокрая, покрытая слякотной грязью.
– Нет, заказы мне представители торговой компании подбирают.
– А я думала, ты сам на себя работаешь. Разве "свободный человек" не это означает?
– Так я ж в компании и не работаю. Просто дальнобойщику-частнику очень уж трудно получить коммерческий регистрационный код – ну, такая зеленая штука на водительских правах, которая нужна, если хочешь на машине денежку зарабатывать, понимаешь? Я ради нее контракт с компанией и заключил.
Когда он закончил грузить свои шины, было уже пять дня.
Я смотрю с эстакады вниз. Вижу, как на долгом речном берегу зажигаются один за другим редкие огоньки. Лучи заходящего солнца окрашивают тонкий покров еще не растаявшего снега и низко зависшие ближе к западу облака. Красивая картинка: городок словно парит в оранжевом пространстве! Стиснутое между двумя длинными до бесконечности полосами отраженного света небо наконец-то поменяло цвет с бледно-голубого на ультрамариновый.
– Мы в Ниигату поедем?
Хорошо бы все-таки знать, что со мной и как.
– Угу.
– А как мы туда доберемся? По скоростному шоссе Канецу?
– Нет, мы по обычным дорогам поедем. Мы ж дорожные пошлины из собственного кармана платим.
– А-а…
– Послушай-ка. Ты сказала, что просто покататься хочешь, так?
– В каком смысле?
– Понимаешь, я женат.
– Ну, женат. Мне-то что?
"Мне-то что?" Пытаюсь сделать вид, что мне вообще плевать с высокой горки, и ощущаю, что это правда, мне действительно абсолютно все равно. А с другой стороны – на меня словно ушат холодной воды выплеснули.
– Да ничего такого. Нет проблем.
– Что-то я тут заминочку уловила, – ехидно тяну детским голоском.
– Просто за мной довольно долго одна баба гонялась. Прямо преследовала, как маньячка какая. Я так понимаю, она маньячка и есть. Если честно, она и сейчас еще за мной бегает. Я тут подумал – хреново выйдет, если и ты из таких окажешься. Очень она настырная, баба эта.
Сказать на это мне нечего.
– А ты сама-то чем занимаешься? Вроде говорила…
– Я чем занимаюсь? Пишу.
– Ты в фирме, что ли, работаешь? -Нет.
– Значит, вроде меня – сама на себя? Тоже человек независимый? И платят сдельно, да?
Мы проезжаем Ноду, потом – Касукабе, потом я вижу дорожный указатель, на котором написано "Кисаи". Железная дорога сюда, должно быть, не добралась, потому что домики и лавчонки нигде не собираются группами, они просто разбросаны здесь и там, раскинуты в полном беспорядке. Снег лежит на жестяной крыше ветхого, бедного магазинчика, вывеска его облупилась и проржавела, надпись на этой вывеске выведена старинной каллиграфией. Между домиками проглядывают поля, поникшие стебли жалко торчат из оголенной мерзлой земли.
– А какие преимущества у независимого дальнобойщика?
– Ну, во-первых, ты ни с кем особо не связан. Потом, еще совсем недавно можно было получать реально денежные заказы. Сейчас, ясно, экономика наша в паршивом состоянии, и такой работенки больше нет. Или, скажем, есть у тебя груз мороженого тунца, а в кишках пакетики с коксом припрятаны, – ну вот, такие перевозки всегда частникам поручают. С таким товаром тебе никак не стоит засвечиваться с крупными грузоперевозочными компаниями, но, с другой-то стороны, неохота и рисковать, вручая такой товар какому-нибудь хмырю, которого впервые в жизни видишь, точно? Ну, вот. Значит, надо использовать связи, поспрашивать, понимаешь, через приятелей своих приятелей или через кого там еще, поискать ребят без прошлого, с чистой биографией, чтобы постоянный адрес был и все такое, и правильно, если так не поступишь – груз свой, считай, потерял. Кокс они в рыбу запихивают, пока суда еще в океане, где-то к югу от Кюсю, а поскольку рыбины эти мороженые, даже ищейкам, которых копы на наркоту натаскивают, запаха кокса не унюхать. Так вот, приходит корабль в гавань, а покупатели – не то что с нормальной рыбой – товар поджидают. И значит, посредники – я якудзу в виду имею – говорят: груз надо доставить в Токио как можно быстрее, прямо на рыбный рынок Цукидзи, так что они дорожные расходы оплачивают, пошлины для скоростных шоссе и все такое, пятьсот тысяч йен наличкой, прикинь? А когда приезжаешь на Цукидзи, ясное дело, тебя там уже ждут.