Токио живёт. Впрочем, нет, именем "Токио" мы лишь условно называем гигантский организм, который, непрерывно исторгая мусор, выхлопные газы, сточные воды, тепловую энергию, радиоволны, шумы, пустые разговоры, поддерживает своё существование и, конвульсивно дыша, всё расширяется и расширяется. Так размышлял Сёдзо, вспоминая окутанную смогом панораму города, представшую пред ним, когда он стоял на мусорной горе. В сущности, Токио - не что иное, как огромная, пребывающая в бесконечном коловращении система. Её никто не создавал, не приводил в действие. И холодные в своей прочности высотные здания, и массивные надземные автострады являются порождением этой системы, в ней они дышат, задыхаются, содрогаются, мужают, а потом стареют, покрываются трещинами.
Подобно тому, как при сильной диарее кажется, будто внутри всё ходит ходуном, Сёдзо ощущал, что всё вокруг, включая его самого, пребывает в каком-то странном медленном шевелении. И вместе с этим шевелением что-то корежится, изнашивается в нём самом. А когда он окончательно износится и превратится в хлам, тогда, наверное, сквозь тень грядущего распада пробьётся сияние жизни, и он сможет поведать миру свою историю.
- У нас имеется также оборудование для переработки крупногабаритного мусора. Хотите взглянуть?
Сёдзо уже порядком устал, но пренебречь любезным предложением гида было неловко, и он коротко ответил:
- Разумеется.
Это было сооружение, напоминающее небольшую силосную башню, куда по конвейерной ленте поступал крупногабаритный мусор: диваны, холодильники, кровати, - и вращающийся механизм дробил их на части. В отдельном отсеке находилась диспетчерская, оснащённая несколькими мониторами, на экранах которых можно было отслеживать этот процесс. Массивные и прочные на вид вещи поддавались разрушению с неожиданной лёгкостью.
Вдруг у равнодушно глядевшего в монитор Сёдзо перехватило дыхание: из тёмных недр башни среди клубящейся пыли и обломков выплыла голова и заняла собою весь экран. Разумеется, он сразу понял, что это голова манекена. Через несколько секунд изображение исчезло с экрана, и всё же он успел разглядеть, что это была женская голова, без волос, но с ярко накрашенными губами, а поскольку на этом лице не было ни единой царапины, оно казалось живым. И не потому, что напоминало человеческое лицо. Напротив, было совершенно ясно, что это лицо манекена, и, тем не менее, оно казалось живым. Заведомо неодушевлённый предмет воспринимался как одушевлённый. При мысли о том, сколь зыбкой оказалась граница между этими понятиями, Сёдзо охватила жуть. Но в самой этой жути было что-то такое, от чего сладко кружилась голова. Поймав себя на этом двояком ощущении, Сёдзо почувствовал ещё большую жуть.
Нечто подобное он однажды уже испытал. В памяти у него с абсолютной отчётливостью всплыла, казалось бы, забытая картина: поздний вечер, деловая улица, витрина с ожившими манекенами - и странная молодая женщина, автор этой композиции.
"Она обращалась с манекенами как с людьми, - вдруг подумал Сёдзо, - а это значит, что к людям она относится как к манекенам. И к себе самой, должно быть, в первую очередь".
Сёдзо почудилось в этом что-то очень знакомое. Похоже, они с ней одного поля ягоды. Его, например, всю жизнь влекло к высотным зданиям. И если это ненормально, стало быть, они оба больны.
- И что, такое часто бывает? - спросил Сёдзо по дороге к джипу.
- Что вы имеете в виду? - обернулся сопровождающий.
- Голову манекена. Помните, как она появилась на дробильной установке?..
- Правда? А я и не заметил, - с недоумением произнёс тот.
Джип выскочил из идущего по дну моря туннеля. Обширный участок насыпной земли - так называемая тринадцатая зона - уже окрасился в закатные цвета.
Вежливо поблагодарив своего гида, Сёдзо зашагал по залитому багровыми лучами пустынному шоссе к автобусной остановке, находившейся неподалёку от Морского музея. Несмотря на физическую усталость, им владело сильное душевное волнение.
По левую руку от Сёдзо простирался поросший бурьяном пустырь, где он бродил несколько дней назад. Ещё тогда он обратил внимание на торчащие из земли обрывок проволоки и краешек женского кимоно, но теперь он знал, каким образом была создана эта земля и что погребено под нею.
На глубине десяти, а может, и пятнадцати метров покоятся груды вещей, в каждой из которых заключена частица чьей-нибудь жизни. Сёдзо казалось, что всё это заросшее дикими травами пространство дышит, а по асфальту у него под ногами пробегает мелкая зыбь.
Сёдзо чувствовал, как в груди у него сумрачно и гулко бьётся жизнь.
Обозначившиеся на фоне вечернего неба силуэты токийских небоскрёбов казались ужасно далёкими.
6
И сегодня тоже вечер на искусственной земле выдался великолепный. Здесь, в тринадцатой зоне, нет ни единого строения, кроме нескольких плоских пакгаузов, тянущихся вдоль восточного побережья. Правда, в южной стороне одиноко высится вентиляционная башня подводного туннеля, ведущего к центральному волнолому, куда Сёдзо недавно ездил на экскурсию, но пока там не завершились насыпные работы, это - самая обширная и самая пустынная из отвоёванных у залива территорий.
Не встречая на своём пути никаких преград, свет вечернего солнца ровно растекался по всему пространству. Над внезапно зазеленевшим пустырём повисла голубоватая дымка, подсвеченная розовыми закатными лучами, и это сиреневое марево превращало окрестный пейзаж в фантастическое видение.
Сёдзо присел на краю пустыря, где из земли уже пробилась кустистая молодая трава, и стал смотреть на шоссе, по которому взад-вперёд гоняла группа мотоциклистов. Шоссе находилось метрах в пятидесяти от него. Когда мотоциклисты проносились мимо, раздавался страшный грохот, но через несколько мгновений всё стихало. Видимо, при отсутствии резонирующих плоскостей звуки рассеивались в пространстве и растворялись в туманной дымке.
Мотоциклистов было человек десять. Судя по всему, они съехались на это прямое, пустынное шоссе, чтобы устроить нечто вроде соревнований. Все машины были крупногабаритными и мощными. Когда, сбившись в кучку, они пролетали мимо, Сёдзо ощущал вибрацию почвы. Скорость у них была просто-таки умопомрачительная - наверное, больше ста километров в час.
Едва завидев на шоссе эту команду, Сёдзо напряг зрение, пытаясь определить, нет ли среди них знакомой ему девушки. Но в одинаково объёмистых шлемах и одинаковых костюмах мотоциклисты так мало отличались друг от друга, что было невозможно даже сказать, кто из них мужчина, а кто - женщина. Да, конечно, тогда, в Харуми, она тоже мчалась на большой скорости, но всё же не на такой безумной, как эти ребята, да и вообще, каким бы опытным водителем ни была женщина, она никогда не стала бы подвергать себя такой опасности. К тому же, судя по общему впечатлению, та девушка не могла принадлежать к этой компании самоубийц.
"Увы, её здесь нет", - с некоторым сожалением констатировал Сёдзо. Однако это не помешало ему с интересом наблюдать за молодыми людьми, - мало-помалу проникаясь их настроением, он понимал, почему для своих лихих гонок они выбрали именно это место. В отличие от автомобилиста, человек на мотоцикле непосредственно, всем телом ощущает пространство. А такого свободного пространства, как здесь, даже в окрестностях Токио, наверно, уже не сыскать. Очевидно, в какой-то момент мотоциклист полностью сливается с окружающим пространством, ощущая его уже не как пустоту, а как гибкую, пружинящую, заряженную невидимой энергией субстанцию…
"И всё же такая езда связана с огромным риском", - подумал Сёдзо. Как ни широко шоссе, десять с лишним мотоциклистов на своих огромных машинах мчатся впритирку друг к другу. Если один из них хотя бы чуть-чуть заденет или толкнёт соседа, всё моментально смешается и превратится в груду тел и металлолома.
Возникнув на миг из сиреневой дымки, мотоциклисты тотчас исчезали из виду, словно промчавшийся по полю чёрный вихрь. В этом было что-то нереальное, и чем плотнее становилась завеса тумана, тем более неправдоподобным казалось это зрелище. Однако мотоциклисты опять появлялись на той же дороге и опять исчезали. Каким же упорством надо обладать, чтобы снова и снова проделывать один и тот же трюк!
Сёдзо был настолько поглощён своими ощущениями, что даже после того, как в шеренге гонщиков, только что пронёсшихся мимо него, произошёл какой-то сбой и две крайние машины, отскочив от дороги, взлетели в воздух, он не сразу поверил в реальность происходящего. Медленно описав широкую дугу, оба мотоцикла вместе с седоками вылетели на пустырь. Сёдзо вскрикнул и невольно вскочил на ноги, но даже в этот миг ему казалось, что эти действия совершает не он, а кто-то другой.
Одна из машин приземлилась сравнительно недалеко от дороги, другая же - на значительном расстоянии. Водитель последней несколько раз перевернулся на земле, после чего на удивление легко поднялся, привёл свой мотоцикл в вертикальное положение и, оседлав его, прямо по траве выехал на дорогу и пустился догонять скрывшуюся вдали остальную группу.
"Вот это да! - мысленно воскликнул Сёдзо. Он стоял как вкопанный, не в силах поверить собственным глазам. - Но как же эти ребята могли уехать, бросив своих товарищей?" Сёдзо надеялся, что они вскоре вернутся, но на дороге не было слышно ни звука, хотя бы отдалённо напоминающего рокот моторов.
Поскольку отброшенный на пустырь мотоциклист отделался лёгким испугом, второй и подавно не должен был пострадать, - решил Сёдзо и не стал к нему подходить. Однако тот почему-то не поднимался, а по-прежнему лежал ничком на земле рядом со своей завалившейся набок урчащей машиной. Тем не менее, Сёдзо был уверен: заметив, что отбившийся от группы товарищ не пытается их догнать, мотоциклисты непременно повёрнут назад, - и поэтому ничего не предпринимал.