Сейчас картина была совершенно иной. Да и состояние, в котором находилась девушка, трудно было назвать обмороком в привычном понимании этого слова. Сёдзо даже казалось, что в данном случае речь идёт не столько о потере сознания, сколько, наоборот, о предельной, выходящей за обычные рамки его остроте. Когда волчок вращается на предельной скорости, узор на нём как бы смазывается, становится неразличимым. Нечто подобное произошло и с её сознанием - не замутнение, а разогрев до критической точки…
По ту сторону насыпи находилось море, но ни плеска волн, ни шума проплывающих мимо кораблей не было слышно. Время от времени с деревьев наверху доносились пронзительные крики цапель, а потом вновь воцарялась тишина, ещё более глубокая и концентрированная. Если что-то и нарушало её, то лишь чуть внятное жужжание вьющейся над землёй мошкары. Послеполуденное солнце светило в полную силу, и душный, пряный запах растений растекался в густом, знойном воздухе.
Стоило поднять голову, как на глаза сразу же попадались висящие повсюду тела мёртвых цапель. Кое-где в кронах деревьев виднелись и их гнёзда - некоторые были пусты, в других лежали яйца. Голубовато-зелёные и гладкие, как изысканный фарфор, они пленяли своей красотой и в то же время заставляли сердце замирать от жути.
Хотя всё вокруг, за исключением лежавшей под деревом девушки и густых зарослей кустарника, было залито ярким солнечным светом, в атмосфере чувствовалось что-то зловещее.
Сёдзо легонько похлопал девушку по щекам. Никакой реакции не последовало.
- Думаю, с ней будет всё в порядке. Пусть ещё немного полежит… Непохоже, чтобы она сильно ушиблась, - сказал он. Ничего другого не пришло ему в голову.
Внезапно веки девушки дрогнули, и она зашевелила губами. Сёдзо с мальчиком склонились над её лицом.
- Тяжело, тяжело… - простонала она, - умирать в подвешенном состоянии. - Судя по всему, она говорила не о себе. - А яйца по-прежнему ждут…
Голос её звучал по-стариковски хрипло и тоскливо.
Потом, без всякого перехода, она воскликнула своим обычным высоким голосом:
- Ну же, давай! Жми на полную! Давай, гони! Ну же!..
Глаза девушки оставались закрытыми, но мускулы лица напряглись, и она со скрежетом стиснула зубы.
Однако в следующее мгновение кровь медленно отхлынула у неё от лица, веки и губы застыли в неподвижности, дыхание стало почти неслышным. Черты её заострились и приобрели незнакомое выражение. Она чуть приоткрыла веки и закатила глаза.
Сёдзо немедленно обхватил пальцами её запястье - пульс явно прослушивался, но лицо утратило всякое выражение и сделалось похожим на маску с пустыми глазницами. Или, точнее, на лицо манекена.
"Где-то я уже видел это лицо", - подумал Сёдзо, но в этот миг маска ожила, дыхание девушки стало более глубоким, брови наморщились, и к ней вернулось прежнее страдальческое выражение.
Сёдзо изо всех сил старался не обнаружить перед мальчиком своего смятения, но у него предательски затряслись колени. Неужели человек настолько сложен, что может вот так совмещать в себе несколько разных обличий, голосов, темпераментов, сознаний?! Несколько разных сил, попеременно вторгаясь в тело и сознание этой девушки, манипулируют ею по собственной воле. С самого начала Сёдзо уловил в ней какую-то странную, тревожащую неопределённость. При свете дня она менялась до неузнаваемости, очертания её фигуры становились зыбкими, а на лице появлялось безжизненное выражение. В темноте же она как будто оживала, в ней закипала какая-то невероятная, просто-таки дьявольская энергия.
"Однако тут нет ничего такого, что свидетельствовало бы о ненормальности или неустойчивости именно её натуры, - вдруг с какой-то пронзительной ясностью понял Сёдзо. - Видимо, это свойство изначально присуще человеческой природе. Взять хотя бы меня. Всю жизнь я старался представать перед окружающими в каком-то одном образе, с одним и тем же лицом и голосом, но при этом отнюдь не считал, что это и есть моё единственное, подлинное "я". Тем не менее, я всеми силами цеплялся за этот привычный образ, не допуская, чтобы сквозь него проглянула какая-нибудь другая сторона моей индивидуальности. И делал это не только для того, чтобы завоевать симпатию или доверие окружающих, и не из одного лишь страха потерять работу, а с ней - и средства к существованию. Просто в реальном мире действуют некие неписаные правила, и мне вбили в голову, что "жить" - означает следовать этим правилам. Но тот, за кого я себя выдаю, отнюдь не исчерпывает моей сути. Это лицо и этот голос не принадлежат моему истинному, "я"".
Сёдзо крепко сжал простёртую на траве руку девушки, незаметно оказавшуюся в его ладони. Её рука внезапно похолодела и несколько раз резко дёрнулась, как будто в судороге.
Ещё совсем недавно Сёдзо решил бы, что перед ним - обыкновенная психопатка, но теперь он видел в девушке родственную душу. Он чувствовал это всем сердцем. С тех пор как Сёдзо забрёл на искусственную землю, он попал в сферу действия каких-то неведомых сил, сотрясающих и пронизывающих его. И сейчас он ощущал себя развалиной, пришедшим в негодность манекеном…
Внезапно он поймал на себе пристальный взгляд мальчика. Впрочем, нет: тот смотрел не на Сёдзо, а как бы сквозь него на что-то происходящее у него за спиной. Вид у мальчика был отрешённый, рот слегка приоткрыт, и только глаза сверкали, как у кошки в темноте.
Сёдзо обернулся и посмотрел назад.
Лес утопал в лучах послеполуденного солнца. Парной, пропитанный прелым запахом воздух колыхался и мягко струился прозрачными волнами. Всё вокруг обрело такую удивительную ясность, что можно было рассмотреть каждый отдельный листочек, каждую прожилку на нём. И вот, ни с того ни с сего, очертания древесных стволов и ветвей гротескно исказились, как будто Сёдзо увидел их через плохо отшлифованное стекло. Но в остальном картина оставалась прежней. "Видимо, это из-за лесных испарений, - подумал Сёдзо. - Или просто у меня устали глаза".
- Куда ты смотришь? Что ты там увидел? - раздражённо спросил он, повернувшись к мальчику.
Было душно и тревожно, как при резком перепаде атмосферного давления. Мальчик не ответил. Возможно, он не слышал обращённого к нему вопроса. Но глаза его ещё больше округлились.
Девушка шевельнулась. Её рука, лежавшая в ладони у Сёдзо, несколько раз конвульсивно вздрогнула.
- Умрут… Все умрут… Истлеют… - простонала она.
Сёдзо поспешно наклонился над ней, но она опять впала в забытьё.
Сёдзо вновь оглянулся назад.
Леса там уже не было, он рухнул - и не в результате землетрясения или урагана, а при ясном солнечном свете, - беззвучно и медленно опустился на землю, подобно тенту, из-под которого внезапно вытащили подпорки. Всё это выглядело так, как будто стволы деревьев внезапно утратили способность стоять, ветки - удерживать на себе листья, листья - простираться в воздухе, а кудрявые лозы - виться.
Сёдзо был не в силах вымолвить ни слова и лишь ошеломлённо смотрел по сторонам. Пальцы девушки в его ладони напряглись, словно в отчаянной попытке за что-то ухватиться.
Лес рухнул, но при этом деревья не треснули, не сломались, их коричневая кора оставалась такой же шершавой, листья - такими же изумруднозелеными, ветки - такими же гибкими и упруги ми, - просто они утратили объём и, словно тени, легли на землю, не превратившись, однако, в однородную массу. В воздухе не было видно ни клубящейся пыли, ни разлетающихся во все стороны листьев. Лес не перестал быть лесом, не исчез, не подвергся распаду - он всего лишь потерял свои привычные очертания. Но в нём сохранились те же запахи, та же способность поглощать солнечный свет, та же глубокая тишина, в нём по-прежнему, а может быть, даже с ещё большей силой ощущалась жизнь.
Лишившись формы, лес и его обитатели не лишились своих свойств. Белые шляпки грибов были по-прежнему скользкими от слизи. В земле по-прежнему копошились насекомые. Змей по-прежнему можно было узнать по извивам глянцевито-коричневой в чёрную полосу или тёмно-серой в яркую крапинку кожи; ящериц - по быстрому промельку: вот она пробежала где-то рядом, потом замерла на мгновение и снова юркнула куда-то вбок.
А над всем этим кружило и мерцало солнечное сияние…
Вдруг до Сёдзо донёсся протяжный крик мальчика. Что именно он хотел выразить своим криком, было неясно. Скорее всего, он и сам этого не знал. Но Сёдзо почувствовал, что эти звуки поднимаются из самой глубины его потрясённой и околдованной души - это был одновременно и горестный вопль, и ликующий возглас. Точно такой же беззвучный крик рвался из груди самого Сёдзо.
Ужас перед разрушением, отвращение к хаосу… Лес никуда не исчез, но он перестал быть лесом. Деревья, трава, змеи не превратились во что-то иное, однако они утратили свою физическую оболочку. И тем не менее, сущность леса как средоточия жизненной энергии заявила о себе с куда большей силой, чем прежде. В этой внезапной метаморфозе было что-то жуткое, пугающее и в то же время волнующе-прекрасное.
Горестный крик мальчика звучал, словно торжественная песня.
Сёдзо вспомнил, что однажды уже испытал похожее потрясение. Это было там, на месте сброса мусора, в такой же солнечный день, как сегодня. Он вспомнил сияние, исходившее от старых, выброшенных на свалку вещей, и свои размышления о том, что силы, понуждающие город безостановочно производить всевозможные отходы, созидают для него же новые территории. И наоборот: силы, созидающие эти новые территории, превращают всё, что производится в Токио, а, в конечном счёте, и сам Токио в мусорную свалку…
Это было похоже на сон, на глубокий, крепкий сон, в который человеку дано погрузиться лишь несколько раз за всю жизнь, а когда наступает пробуждение, в первые мгновения все вещи реального мира, в том числе и он сам, кажутся бестелесными призраками.