Нищий слепец
Из-за возов лейпцигского купца вышли на свет старуха и старик. Женщина шла впереди, старик, подняв чуть-чуть голову, словно прислушиваясь к громкому разговору у нашего костра, шел немного сзади.
Старик был слеп, это я сразу понял, как только взглянул на него. Казалось, что старуха тянула его за собой на веревочке. Но он, следуя за ней, шел совершенно безошибочно на запах жареного мяса и на гомон людских голосов.
Голова у старухи была повязана белым платком. Одета она была в шерстяную домотканую юбку и кацавейку. Слепой тоже был одет, как горец: на нем была черная маленькая шляпа, белые штаны и рубаха, а на плечи наброшен кожушок. Под кожушком он придерживал левой рукой волынку, рожок, который свисал вниз…
Почувствовав, что он уже близко к костру, слепой остановился, старуха же продвинулась еще немного вперед. Старик застыл на месте, и огонь освещал его неподвижное лицо, обрамленное белой бородой.
Никто из моих приятелей даже внимания на них не обратил. Только почтенный купец из Лейпцига, узнав их, рассмеялся:
- Тетушка Саломия, - обратился он к старухе, - ты все еще не избавилась от слепого деда? Как я погляжу, он ходит за тобой, как привязанный.
- Правда, правда, ваше степенство, - живо откликнулась она, но ее пронзительный голос прозвучал доброжелательно. - С той поры, как я вышла из Рэдэуци, он, словно тень, за мной увязался. Требует довести его до Ясс и там оставить. Вы можете подумать, - обратилась она ко всем собравшимся, - что он мне муж или брат. Но я уже давным-давно забыла и про мирскую суету, и про родственников. Только и дум у меня что о своих заботах. Я вот пристала к обозу господина купца, чтобы добраться до святой Параскевы - в стольном городе, положить ей на гроб серебряную денежку и поведать ей о моем горе. А он, убогий, потащился за мной… Вон даже храбрости набрался подойти поближе к вашему костру. Он старик хитрый и надеется, что вы прикажете ему сыграть что-нибудь на волынке. Я его уговаривала укутаться с головой в кожушок да и завалиться спать под телегой, но он и слышать не хочет.
Старик ухмыльнулся, обратив к огню слепые белки глаз.
- Люблю я, когда веселые люди собираются, - заговорил он низким приятным голосом. - Люблю я и молодое вино, и цыпленка, жаренного на углях. А больше всего люблю я слушать разные истории. Да и сам могу кое-что рассказать про минувшие времена. Господь бог решил меня наказать и лишил при жизни света очей моих, вынудив протягивать руку, чтобы у добрых христиан просить себе на пропитание. Уж такова воля господня, но и обо мне он заботится, как о земляном черве. И потому я понял, что грех мне жаловаться, а нужно принимать все как оно есть.
Конюший Ионицэ повернулся к слепому. Окинув его взглядом, он с удивлением спросил:
- Ты жалкий нищий, а говоришь, что любишь цыплят, жаренных на углях.
- Люблю, господин и брат мой, - раздался в ответ добродушный голос слепого.
- И вино любишь?
- И молодое вино, которое и теперь мне щекочет ноздри, тоже люблю.
- А истории всякие сказывать можешь?
- Могу, как и всякий другой человек. Что ж тут такого?
- Думается мне, что ты только хвастаешь, потому что таких историй, как я да мой друг капитан Некулай Исак, никто во всей Молдове не знает.
- В этом я вам перечить не буду, хозяин.
- Тогда молчи, а я вот расскажу самую интересную и самую чудесную историю, какую только можно услышать.
- Расскажи, хозяин, а я послушаю и буду прихлебывать молодое вино, которое ты теперь наливаешь в свою кружку. А тебе хозяйка другую кружку принесет и ты ее наполнишь. А если будет что-нибудь другое, что полагается к вину, так я с еще большим удовольствием буду слушать. А потом если ты соблаговолишь послушать меня, то я сыграю на волынке и спою песню.
- Значит, ты, слепой и убогий, не только есть и пить можешь, но еще и песни петь?
- Божьей милостью и это умею, хозяин. И еще кое-что могу.
- Ишь ты? А волынка твоя хорошо играет?
- Хорошо, господа и братья мои. Прямо как человеческим голосом.
- И так бывает. Ладно, ты мне сыграешь, что-то захотелось мне здесь, у Анкуцы, песню послушать. Время уже позднее, вон Большая Медведица высоко поднялась в небе. Слышу еще, как и петухи у Анкуцы хлопают крыльями и горланят. А того, у которого голос похуже, я хотел бы завтра утром в горшке со щами получить.
- Петухи поют, - назидательно произнес слепой, - чтобы отогнать злых духов и всякую нечисть, что бродит вокруг.
Общий разговор на минуту смолк, все прислушались, как хлопают крыльями и кричат петухи. Сначала они кукарекали только поблизости, во дворе у Анкуцы, потом петушиный крик послышался издалека, откуда-то из-за реки.
Анкуца принесла конюшему новую кружку.
- Брат Ионицэ, - произнес капитан Исак. - Тебе Анкуца подала новую кружку, а мне подарила улыбку. Значит, мне больше повезло, чем тебе.
Польщенная Анкуца засмеялась.
- Тогда прежнюю кружку, - решил конюший, - нужно отдать слепому, пусть он сыграет мне песню.
- Обязательно сыграю, хозяин.
Старуха, которая привела с собой нищего, казалось, рассердилась без всякого повода, когда старик, вытянув руки вперед, шагнул поближе к нам.
- Просто в толк не возьму, как это всякие увечные и нищие могут мешать людям, которые веселятся!
- Не сердись, сестра Саломия, - повернулся к ней слепой. - Всякая злость, она от нечистого.
- Никакая я тебе не сестра, - оборвала его старуха, поджав губы и отворачиваясь в сторону.
- Что ты мне не сестра, это правда, потому что сам я в этом мире всего лишь бедный странник. Красив он, этот мир, но я его уже не вижу. Цветет он, но я уже ничего не чувствую. Припомни лучше, Саломия, те времена, когда ты носила жемчужное ожерелье, будь доброй, как и тогда, и не сердись на меня.
Старуха замолчала, а Анкуца рассмеялась.
- Как? Разве ты знаешь, каким бывает жемчуг? - удивился конюший Ионицэ.
- Знаю. И мне довелось один раз увидеть, как блестит жемчуг, хозяин. Это драгоценный камень, который находят в море, в раковинах. Вот в такую же тихую осеннюю ночь, как и теперь, выползают раковины на берег и раскрываются при лунном свете. Та, в которую попадет капелька росы, захлопнется и уйдет в глубину. Из этой-то росинки и родится жемчужина.
- Да этот слепой мудрец, как я погляжу! - проговорил купец, расправляя свою бороду и склоняясь над кружкой.
Все заерзали, словно хотели придвинуться поближе к огню. Слепой отвернулся и хлебнул вина. Потом он снова обернулся к нам, и бесконечная ночь, в которой он пребывал, осветилась улыбкой. Он поставил кружку на землю и уселся по-турецки рядом с ней. Подтянув к себе ближе волынку, он глубоко вздохнул и стал надувать ее меха. Прижав инструмент левым локтем, он надавил на него, и волынка издала короткий стон, словно ей стало больно. Потом старик что-то забормотал и стал напевать старинную песню.
- Это песня про овечку, - проговорил слепой, поворачивая к нам свое улыбающееся лицо. - Если желаете какую-нибудь другую, хозяин, эту я могу спеть потом.
- Пой эту! - решительно и мрачно произнес чабан. Капитан Исак, усмехнувшись, посмотрел куда-то поверх наших голов.
Музыкант еще туже надул мех, и пальцы его быстро забегали по отверстиям дудки, извлекая из нее старинную печальную песню. Подняв невидящие глаза к звездам и выпустив рожок волынки, старик запел. Он пел про трех чабанов, которые гнали свои отары с гор. Двое из них задумали недоброе против самого молодого:
Среди гор, высоко,
Слышно издалека -
Чабаны гуторят,
Словно громко спорят.
Слышен шум и гомон -
Овцы идут к дому…
Волынка издала старинный призыв. У меня было такое ощущение, что во мне бьется сердце людей, которые некогда жили, а теперь исчезли с этой нашей земли. Я впервые в жизни слышал эту пастушескую песню. Я слушал про овечку, которая жалобным человеческим голосом предупреждала хозяина о злом умысле…
Тайно меж собою
Сговорились двое:
Только тьма настанет,
Как тебя не станет.
Ляжет тень на кручи,
Соберутся тучи
Над горой, над речкой -
И заснут овечки…
Остальные стихи я слышал как бы сквозь плотный туман, среди которого раздавался жалобный голос волынки. Я все еще прислушивался, хотя сморщившиеся меха волынки, словно никому не нужный зверек, лежали уже у ног слепого, а он сам жадно отрывал зубами мясо от куриной ножки и заглатывал большие куски сразу. Невидящие белки, казалось, стали еще больше в его темных глазницах. Опорожнив до конца и кружку, он снова затих, повернувшись к ним лицом.
И мрачный, простодушный чабан из-под Рарэу, и монах, который направлялся к святому Хараламбие, плакали, не стыдясь своих слез. Значит, и я могу без стеснения рассказывать об этом событии, когда и у меня чужие вымыслы вызвали слезы.
- Если желаете, хозяин, я могу спеть и другие песни, получше этой, - заговорил нищий.
- Если знаешь такие, что лучше этой, так зачем же ты тогда эту пел? - прозвучал сердитый голос конюшего Ионицэ из Дрэгэнешти.
- А вот почему, братцы мои и господа, - ответил старик. - Ведь я ослеп, когда был совсем мальчонкой. Пришлось мне покинуть родное село и пойти по людям. Случилось мне как-то зимой наткнуться на берегу Прута на огромную отару. Пригрелся я возле старых пастухов, около их огня, который никогда не потухал. Эти старые пастухи в степи, сидя у костра, и научили меня этой песне. Но они с меня взяли клятву, чтобы я ее никогда не забывал и всегда, как стану играть на волынке, перво-наперво играл эту песню.