мать выведена как вымышленная киноактриса под именем "Майя Уманская".
Как бы то ни было, она вдруг упала на траву лужайки в разгар живописной церемонии. Это событие было увековечено на замечательном снимке, помещенном в "Архиве". На нем Флора запоздало стоит на коленях, пытаясь нащупать отсутствующий пульс матери; на нем можно видеть и мужчину колоссальной тучности и известности, который тогда был еще с Флорой незнаком: он стоит сразу за ней, с обнаженной и склоненной головой, и смотрит на ее ноги, белеющие из-под
[53]
[Четвертая (4)]
черной мантии, и на белокурые волосы под плоской академической четвероуголкой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
[54]
[Пятая (1)]
Д-р Филипп Вайльд был блестящий невролог, выдающийся профессор и человек весьма и весьма состоятельный; одного только ему недоставало - привлекательной наружности. Однако непомерная его толщина недолго поражала всякого, кто видел, как он семенит к кафедре на своих несообразно маленьких ножках, и кто слышал, как он с каким-то кудахтаньем откашливается, перед тем как начать очаровывать аудиторию блеском своего интеллекта. До интеллекта Лаура была не большая охотница, но ее завораживали его слава и состояние.
В то лето опять вошли в моду
[55]
[Пятая (2)]
веера - и тем же летом она решила женить на себе знаменитого Филиппа Вайльда, философии доктора. Она только что открыла boutique d'éventails вместе с одной сатгонской студенткой и художником из поляков Равичем, фамилью которого иные произносили как "Роич", а сам он как "Раич". Веера были черные и лиловые, были оранжево-лучистые, как брызнувшее из-за туч солнце, а были разрисованные китайскими бабочками-парусниками, и их поднимали как пыль, и однажды Вайльд зашел и купил сразу пять штук (она на пальцах показала, что - "пять", раздвинув их,
[56]
[Пятая (3)]
как складки веера), для "двух теток и трех племянниц", коих у него не было и в помине, но это неважно, такая расточительность была ему несвойственна. Робость его удивила и разсмешила Флауру.
Ее ожидали сюрпризы менее забавные. Теперь, через три года после их брака, она была по горло сыта и его состоянием, и его славой. В быту он оказался скрягой. В его особняке в Нью-Джерси катастрофически недоставало прислуги. В аризонском имении годами не переменяли обстановки. На вилле на Лазурном берегу не было бассейна для
[57]
[Пятая (4)]
купанья и имелась всего одна ванная.
Всякий раз, что она пыталась исправить такое положение вещей, он издавал какой-то негромкий писк или кряк и его карие глаза вдруг наполнялись слезами.
Ей воображались их путешествия
[58]
[Пятая (5)]
подобием рекламных картинок: длинные, белые, как пудра, пляжи, тропический бриз ерошит ее волосы и пальмовые листья; а он видел в них запрещенную ему снедь, растранжиренное время и чудовищные расходы.
Иван Воган
[59]
[Пятая 1]
Роман "Моя Лаура" был начат вскоре после завершения любовной истории, в нем описанной, кончен в течение года, напечатан три месяца спустя и тотчас же в пух разбит рецензентом одной из главных газет. Книга перенесла это стойко, и под аккомпанемент сдержанно кряхтевших трудолюбивых библиотечных Парок, незримо тянувших ее наверх, она вскарабкалась на вершину списка самых ходких книг, а потом начала оттуда сползать, но задержалась на отвесной ледяной стене на полпути
[60]
[Пятая 2]
вниз. Воскресенье шло за воскресеньем, и казалось, что "Лаура" каким-то чудом зацепилась за седьмую ступеньку (последнюю из числа заслуживающих внимания) или что, может быть, какой- то безымянный агент, нанятый автором, еженедельно скупает ровно столько экземпляров, сколько нужно, чтобы удержать "Лауру" на этом месте; но вот пришел день, когда выше стоявший скалолаз оступился и сорвался, увлекая за собой и седьмой, и восьмой, и девятый номера, и все они покатились вниз безо всякой надежды вернуться на прежние позиции.
Первое лицо книги - страдающий
[61]
[Пятая 3]
неврозами, неуверенный в себе литератор, который создает образ своей любовницы и тем ее уничтожает. Статически (если можно так выразиться) портрет правдив. Такие устойчивые подробности, как ее манера приоткрывать рот, вытирая полотенцем промежность, или прикрывать глаза, нюхая непахнущую розу, совершенно совпадают с оригиналом […]
[…] равно как и сухая проза автора,
[62]
с выполотыми пышными прилагательными.
Филипп Вайльд прочитал "Лауру",
[63]
где он показан сочувственно, как принято изображать "крупных ученых", и хотя ни одна из его физических черт в книге не упомянута, он выведен там с поразительной, классической отчетливостью под именем Филидора Соваж.
[ГЛАВА ШЕСТАЯ?]
"Таймс", 18 дек. 1975
[64]
"Энкефалин, присутствующий в мозгу, производится теперь синтетически". "Он подобен морфию и другим опиатам". Дальнейшие исследования покажут, как и почему "морфий веками используется для утоления боли и дает ощущение эйфории". (Придумать коммерческое название, напр. цефалопиум; найти термин взамен энкефалина.)
Я учил [вздумал] подражать самовластному нейромедиатору, грозному посыльному, с которым я передаю мозгу приказ о самоуничтожении.
[65]
[Д[невник?] 0-]
Самоубийство делается приятным, его соблазнительная пустота […]
[66]
[Д 1]
довольствуется одной строкой […] Учащийся, желающий умереть, должен сперва выучиться проэцировать мысленный образ самого себя на внутреннюю грифельную доску. Поверхность сия, в своем оптимальном, нетронутом виде, имеет глубокий, непроницаемый темно-сливовый (но не черный) оттенок и есть не что иное, как испод наших закрытых век.
Для того чтобы обеспечить максимально ровный фон, нужно тщательно удалять гипнагогические горгульи и энтоптические роенья, которые
[67]
[Д 2]
осаждают зрение, уставшее от чрезмерно долгого разглядывания коллекций монет или насекомых. Чтобы расчистить место, обычно бывает довольно хорошо выспаться и сделать примочку для глаз.
Засим следует мысленный образ. Приготовляясь к опыту над самим собой - долго продвигаясь на ощупь и допуская ошибки, избежать которых эти заметки должны помочь начинающему, - я разсматривал возможность набросать на своей приватной грифельной доске более или менее подробный, относительно узнаваемый автопортрет.
[68]
[Д 3]