Мы имели удовольствие вмешиваться друг другу в тексты. Я показал Илье рассказ об античном мальчике, нашедшем среди морской гальки алмаз с убивающим излучением. В пяти примерно фразах Кормильцев вежливо доказал мне, какая это пышная пошлость и самообман и я рассказ стёр отовсюду. Зато ему нравилась повесть про баррикады и сценарий про Курдистан. Илья посоветовал написать финальные титры на футболках расстреливаемых. Интересовался песнями курдских партизан, а точнее, хотел, чтобы телефон будил его такими песнями.
Я правил его статьи, манифесты и заявления, охотясь в них за опасными двусмысленностями. Часто речь там шла об исчерпанности гуманизма и вообще о финише человека в его прежнем состоянии. Переделать себя, чтобы создать новый мир. Переделать в самом что ни на есть биологическом и техническом смысле.
В последний раз мы говорили с ним, отправившись за пластиковыми стаканчиками для презентации книжки "Бизнес Владимира Путина". Илье нравилось такие вещи делать самому. Стаканчиков поздно вечером на удивление нигде не продавалось и было время обсудить перенос штаб-квартиры прямо на струну Гринвича. Через месяц он написал: "Леша, издательству пиздец" и жаловался на невозможность дойти до ближайшего парка. Ещё через месяц Илья Кормильцев умер, не дожив неделю до большого концерта в свою поддержку. Для большинства он останется автором песен с бутусовским голосом. Сам Илья этих хитов, конечно, стеснялся, выбрав быть переводчиком и провокатором событий. Прекращение "УК" это очередная печальная победа власти и нормальности над бунтом и воображением. Но я не преувеличиваю роль брэнда в истории и думаю сейчас о том, где и как издать всё то, что мы не сделали, но собирались. Таких возможностей остается всё меньше и потому игра становится всё увлекательнее.
Однажды в офисе издательства вдруг выключился ток. Погасли лампы, экраны, жалобно пискнуло нечто аварийное в стене, смолк кондиционер, принтер подавился страницей дневника политзаключенного. "Вот так вот однажды вдруг, без афиш, и кончится жизнь" - пошутил я. Илью это возмутило. Он был решительно против банального изображения смерти, как неожиданной темноты. Мы стали выдумывать более точную сцену. Комната наблюдателя, конечно, остается, а не тонет во тьме. Никуда не девается и вид за окнами. Исчезает тот, кто смотрит. Происходит это не мгновенно т.к. целостность наблюдателя - фикция. Наблюдатель ходит по комнате, раскладывая свои части по ящикам. Записывает все воспоминания и навыки на диск. Аккуратно кладет глаза в шкатулку, а голову, сняв, оставляет в большом ящике стола. Продолжает расшнуровываться. Сохраняя ещё немало способностей, ноги ставит в шкаф. Руки накрывают торс коробкой, а сами прячутся на полках. Теперь мы имеем комнату, в которой есть на что, но больше некому смотреть.
*Дженезис Пи-Орридж – современный британский маг, шаман, композитор и теоретик. Основатель "индустриальной музыки" (группы "Пульсирующий хрящ" и "Психическое телевидение"). Ввел богемную моду на пирсинг, а недавно хирургически изменил своё тело, обзаведшись объемной женской грудью.
Глава двадцатая:
Просто второе августа…
Митинг против отмены льгот не обещал ничего особенного. Меньше тысячи человек
собрались у скалы Маркса подписываться за референдум и слушать предсказуемых, как повторяющиеся рекламные ролики, красных лидеров. Я хожу на такие митинги вот уже ровно половину своей жизни и знаю все их речи наизусть. Площадь с фонтаном была оцеплена, милиция тщательно обыскивала при входе всех желающих протестовать. Депутат Виктор Илюхин механически кивал, попав в объятия покрытого красными значками старичка в буденовке. Зюганов неподвижно хмурился на грузовике. Из старых колонок разносились знакомые песни про "Готовьте списки…". В таких местах, где глазу не за что зацепиться, невольно начинаешь размышлять о происходящем. Свои представления о коммунистическом образе жизни я давно и кратко сформулировал в неаккуратном, зато искреннем стишке:
Быть коммунистом –
Любить Вагинова и Мандельштама,
Дюшана, Бретона, Годара, фон Триера, Ханса Хааке,
И многих других,
Известных настолько меньше,
Что называть их здесь это уж явно "слишком".
Драться с милицией в толпе "не стильных" пенсионеров.
Внимательно слушать рабочих, какую бы хуйню они не советовали.
Неделями жить в лондонском сквоте на мексиканских грибах,
Считая их партизанами, отменяющими имущество.
Задавать идиотские и некультурные вопросы из зала.
Знакомиться с бывалыми людьми в камерах ночных отделений.
Трахаться так, чтобы идеология распространялась половым путем.
Повесить на стену портрет Гудрун Энслин.
– Какая-то кинозвезда, из 60-ых? – спрашивают все.
На другой стороне листа, если перевернуть
(Никто этого так и не сделал)
Другая Гудрун, прижатая проводом к сетчатому окну камеры 720.
Ноги, не трогающие пола, напоминают о преодолении притяжения.
Не понимать "очевидного", считая его противником.
Укрывать у себя разыскиваемого по обвинению в бескровном теракте.
Обсуждать рекламу, забыв о её условности.
Прочесть Писание, как будто к нему нет комментариев.
Расстраивать женщин, готовых на всё это в артистических дозах.
Отказывать мужчинам, если им не до коммунизма.
Играть со своим ребенком в умную обезьяну, придумавшую огонь.
Ехать на поезде без билета туда, где началась революция.
Совсем не та революция, в которой ты обязан участвовать.
Быть коммунистом –
Писать на стене очень крупно и очень просто
Организовать забастовку в своем офисе.
Ходить в посольства проклятых стран
Не интересоваться концом света и клубной жизнью.
Быть коммунистом –
Ради более важных дел вовремя прервать этот текст.
У меня в руках были листовки, в цифрах объясняющие суть и стоимость отмены льгот. Люди брали их охотно, но никто ни разу не спросил, что, собственно, нужно делать, или наоборот, не поделился своим опытом конкретной успешной борьбы. Спрашивали совсем другое: "Ребята, а вы чьи будете?", "Кто у вас главный?", "Вы за кого?". И делились совсем другим: "Надо ******* (назывались самые разные фамилии) поддерживать, он честный, остальные продались".
По-моему, социализм (я уж молчу про коммунизм, вообще не предполагающий государства) это синоним самостоятельности и самоорганизации людей. Меньше всего для нового общества нужны толпы правильно голосующих кукол. База революции – наша организация вокруг реальных проблем и проектов, не связанная ни с какими, раскрученными в медиа, лидерами.
Три года назад Боря Куприянов, человек, знавший всё обо всех книгах на пять лет вперед и назад, сказал историческую фразу: "мы создадим магазин-коммуну!". Что и было сделано. Коммунары сломали лишние стены, выкрасили потолок в морковный "конструктивистский" цвет, и начали раздавать рекламные флаеры с порнозвездой, спрашивающей: "Умеешь читать?".
В "Фаланстере" c самого начала решили обойтись без должностей, зарплат и начальников: каждый коммунар получал свой процент прибыли, исходя из отработанных трудодней, и являлся совладельцем. Все решения принимались консенсусом, а если согласия не получалось, меньшинство не должно было подчиняться большинству. Эта творческая анархия исправно работала и быстро добилась успехов и известности. Отчуждения от труда и от других работников в таком режиме не возникает, а ионизированный свободой воздух не заменишь никаким рекламным ароматизатором. Группа оказалась одинаково верным выходом как из толпы, так и из одиночества. Практиковался бук-кроссинг, т.е. коммерческий Обмен соревновался со Свободным Даром. Ассортимент "Фаланстера" устраивал и взыскательного гуманитария и просто модного тусовщика. Цены ниже, чем в больших магазинах. Кроме книг-газет-журналов тут можно было найти палестинский платок и майку с автографом Лимонова. Эксклюзивная экзотика: видео с кубинскими клипами про Че Гевару и всяких новомодных сапатистов, компакты с do it-музыкой и песней "замучен тяжелой неволей" на языке идиш. По окончании торговли под шелест пластиковых стаканчиков "Фаланстер" окончательно превращался в радикальный клуб: выступление палиндромиста Кедрова смыкалось с собранием антиглобалисткого движения АТТАК, израильский конспиролог Изя Шамир сменял молодых литераторов, делающих книги вручную. Переехавший из Парижа Толстый (Котляров) выставлял свои "картины для чтения", а Витухновская клеила свои плакаты прямо на потолок. Можно было прийти на веселых поэтов Емелина и Родионова из группы "Осумасшедшевшие безумцы", а попасть на лекцию об оккупации Ирака или наоборот, на семинар сербо-хорватских славистов.
Сначала под морковным потолком на крюке висел макет винтовки М16, обернутый в куфию. Но пришла милиция с обыском и попросила снять: "с улицы в окно вид слишком экстремистский". Винтовку сменил акварельный портрет никому не известной женщины. По секрету, на ухо и только своим здесь рассказывали, что это знаменитая немецкая бомбистка Ульрика Майнхофф, тайно вывезенная в 70-ых в СССР и доныне живущая по поддельному паспорту где-то под Саратовом. Работает в поликлинике. Круг своих, впрочем, непрерывно расширялся, отдельные коммунары переженились между собой и даже завели детей, а это что-нибудь да значит. Магазин-коммуна успешно пережил пожар и переезд и возобновил обмен денег на книги по новому адресу. Половина книг спаслась от огня благодаря эстетской привычке коммунаров хранить их в ящиках из-под гранатометов. Обгоревшие тома с уникальной печатью: "Последствия взрыва в магазине Фаланстер" быстро стали библиофильской редкостью. Эта печать и пахучая копоть делают весомее любой текст.