Непосредственно, в Музей Каллиграфии, кстати, ходить совершенно не обязательно. Гораздо более эффектные книги и письма с печатями есть в Музее Исламского Искусства, напротив Голубой Мечети: Коран, как поперечное сечение "джами", Коран-лабиринт, Коран - танец золотых змей, Коран, аяты которого вписаны внутри других аятов, снова вписанных внутрь других и сколько угодно далее. Первая буква Корана - ба, а последняя - с. Слово "бас" по-персидски означает "достаточно". Адам без крыльев смог попасть туда, куда не может войти ни один ангел - ему была известна тайна букв.
С уличной афиши тебя видит Малкольм Х - черный мусульманин с полумесяцем и звездой в перстне. Ты пытаешься отвечать на собственные вопросы:
Почему Роже Гароди - французский марксист с незапамятного года, автор множества книг, важных для международного левого движения, был-был марксистским диалектиком, да и принял ислам на старости лет?
Почему его примеру последовали многие ветераны "красных бригад" в Италии?
Как объяснить обращение Лероя Джонса, самого близкого тебе среди битников поэта, превратившего себя в Амири Барака?
Особенно такие вопросы важны при всполохах горящих небоскребов и попытках развязать новую мировую войну, мотивируя её "нейтрализацией зеленого фанатизма".
Набираешь в поисковике имя Ахи Эврана, жившего в четырнадцатом веке, и находишь на "суфийском" форуме человека, подписавшегося так. Он знает, кем назвался.
- Это же был настоящий социализм - пишешь ты.
- Зачем тебе слово "социализм", если у нас есть слово "ислам"? - отвечает тебе старинное имя по Интернету. "Вероотступничество" и "взимание процента" звучат одинаково в его языке.
Однажды тридцать птиц, повинуясь своему чувству Всевышнего, отправились на поиски пернатого царя Симурга. Птицы знали, что тот, кто умрет, не узнав имама своего времени - неверный. Им пришлось облететь землю, чтобы узнать, что они сами и есть "Си мург" - персидское "тридцать птиц".
"В судный день всякий скажет "я" и только Мухаммад произнесёт: "моя община"".
Красные пятиконечные постеры запрещенной Курдской Рабочей Партии на дощатых заборах пролетарских районов. Идейным курдом оказывается продавец бананов на пристани, целует твой палестинский платок и шепотом говорит "Оджалан" - имя их партизанского лидера, пожизненно заключенного на острове Имралы. На книжных развалах удивительно много турецких книг по анархизму, Че и палестинским боевикам. Квартиру лидера молодых марксистов в запутанном районе Аксарай найти легко: в окне черная статуя свободы на красном фоне держит в руке вместо факела натовский самолет. "Война - это варварство! Альтернатива - социализм!" - яркие антиамериканские плакаты с забинтованными детьми и смеющимися солджерами по всему городу. С теми, кто это клеит, ты и собирался тут встретиться в первую очередь.
Турецкие коммунисты на встречу в университет пришли в серых полушинелях, за отворотами которых "для своих" приколоты: Ленин, Мао, их собственный, казненный властями, Ленин по имени Мустафа Субки и всё тот же Оджалан. Один из пришедших недолго сидел за поджог полицейской машины и очень за это уважаем. Рассказывает за чаем о шести запрещенных в Турции подпольных партиях, которыми набиты тюрьмы. Во всех шести состоят одни и те же люди. Лидер одной из них - Четин Гюнеш недавно покончил в камере с собой, но в самоубийство никто не верит. Политические голодовки сотен заключенных - обычное дело. Другой товарищ часто ездит в Берлин на заработки: турецкая диаспора там активно рубится на профсоюзных демонстрациях, потом применяет на родине европейский опыт, за что, правда, и попадает на нары. Все они болеют за местный "Галатасарай" и шумно вспоминают, как 11-ого сентября 2001 года сорвали на стадионе официальную минуту траурного молчания.
Источником революционной нестабильности в Турции который год остается партизанский Курдистан, о котором они говорят, как верующие о Мекке. Курды живут там пять тысяч лет. Автономии им не дают, потому что автономия будет "красная". До недавнего времени у них было МЕD-TV, собственный спутник-телеканал, но его запретили. Нетипично коротко для Стамбула стриженная девушка сетует, что в стране кризис, профессор получает как мусорщик, и хотя им приходится перебиваться студенческой бузой и акциями против британских баз, но, если, например, Оджалана казнят, они готовы "перенести войну" в города. Эта девушка с веснушками и в стильных голубых очках вообще оказывается из них самой решительной и начитанной. Потом тебе шепнули, она из особой семьи: родители состояли еще в Дэв-Сол ("Революционная Левая"), основанной Оджаланом и, отсидев, эмигрировали, а она вернулась. "США поддерживают в Ираке лояльных к ним курдов, чтобы уничтожить наших, не лояльных" - переводит она собственную статью из их газеты. Речь заходит о полной зависимости турецкой экономики от западного заказа. Ты вспоминаешь голландца Гольбейна, который рисовал ковры с экстренной синевой, а делали их крестьяне тут, в горах, толстыми деревянными гребнями терзая своих белых овец и выкрашивая нити травами в любой угодный Гольбейну цвет. Это сравнение товарищи тебе прощают только как писателю. "Назым Хикмет" - иронично называет тебя их комиссарша. Сначала ты подумал, что это значит "полный идиот", но потом вспомнил, что Хикмет вроде бы классик турецкой литературы, написавший "Город без голоса", "Пить Солнце" и переводивший в тюрьме "Войну и мир". Сидел, конечно, за революцию.
Ты спрашиваешь, как они оценивают лозунг: "Коммунизм во имя Аллаха!". За тюрбаны в Универе боролись ведь вместе с исламистами. Неожиданно смущаются и начинают быстро тарабанить на турецком, забыв про тебя, а после признаются, что вообще-то они и есть те самые "алавиты", и могут сводить тебя к своему алавитскому "Деду". Алавиты не ходят в мечети и не соблюдают пост, а в пятничную ночь проводят "джемы" - до рассвета читают гимны имаму Али, пляшут и (!) пьют вино. Женщины у них равны мужчинам. После Корана их главная книга "Дед Коркут", никто не знает, в каком веке написанная. "Дед" - вообще их главная должность.
Возможно, это просто туристический аттракцион, позволяющий почувствовать себя героем "Матрицы", пришедшим за пророчеством. По виду малообитаемый дом из темного дерева. Сумеречный второй этаж. Ворчливые бабы в грязных юбках. Дед сидит один в инфантильной детской рубашке и смотрит перед собой. Коммунисты говорят ему что-то и он включается, как автомат, проглотивший жетон, ищет руками по столу. Стриженная девушка у тебя за спиной старается переводить. Дед быстро спрашивает и быстро, пока ты собираешься с мозгами, сам отвечает, читает свой рэп, шевеля ровно стриженной белой бородой. Ты понимаешь мало, потому что мысленно переводишь девушку уже на русский. Но, кажется, так:
У людей два хозяина - Иблис и Аллах. Но у всякого человека только один хозяин - Иблис либо Аллах. Кого бы ты ни выбрал, твой долг всё делить надвое. Половина твоего хозяина и половина чужого. Одна часть любой вещи пойдет в Джанна, а другая в Джаханам. Сначала ты будешь делить, а потом и тебя разделят. Как делить? Если всех, говорящих по-арабски, убить, язык не исчезнет, а замолчит. Если скосить все цветы, цветение не исчезнет, а спрячется. Это и есть вторая сторона всего, которая идет в Джанна и угодна Аллаху. Нужно отличать само цветение от того, что цветёт. Дух от глины. Неправильно отличающий это "ширк", а вообще не отличающий - "куфр". Иблис закрывает своим глаза и делает их рабами, а Аллах - открывает зрение и делает господами своих. Иблис не смеет ничего против Аллаха, он просто хочет, чтобы как можно больше вещей, не разделенных, пошли к нему в Джаханам.
И много чего еще. Задав все вопросы и ответив на них, Дед затихает. Тебя уводят. Запоминается, что за мизинец он был привязан ниткой, уходящей под стол и от этого становится нехорошо. Спрашивать у товарищей не хочется. Где аттракцион, а где откровение, в конце концов, всегда приходится решать самому.
Молодые коммунисты на следующий день никак не поясняют и вообще не упоминают Деда. Вы снова обсуждаете конкретные совместные планы и общую ситуацию.
Очень многие женщины на улицах - в очках. Это от слабого, маслянистого стамбульского электричества. Мужчины просто стесняются носить. Слишком яркий свет в домах вообще не очень-то принят. На ночь все топятся буржуйками и над черепичным хаосом сплошной дым. Стальные печки продаются рядами на пристани. Официальное телевидение, кроме бандитских сериалов, это задорная эстрада вроде нашей "Утренней Почты" 1980-ых, угадай-шоу с призами-утюгами и целомудренные комедии, похожие на Гайдая. Никакого западного культа тела: хорошие герои такие же полные, шумные и вихрастые мужики, как и их антиподы.
Электронный Ахи Эвран просит тебя ответить, как ты относишься к Талибан, а именно, к расстрелу каменного Будды?
Талибы демонстрируют пример контркультуры в мировом масштабе. Не смотря на все протесты ЮНЕСКО, грозные предупреждения "планетарных арбитров" и ласковые просьбы транснациональных буржуа по-хорошему Будду продать, слуги пророка методично расстреливали многометрового принца Гаутаму ракетами.