Он сказал это равнодушным тоном. Ксавье спросил его: разве ему не нравится в Ларжюзоне? Ребенок, казалось, не понял вопроса. На тростник рядом с ним села стрекоза с голубовато-лиловыми крыльями. Он поднес к ней руку и внезапно, резким движением, схватил ее за трепещущие крылья большим и указательным пальцами, крикнул: "Поймал", - а потом стал щекотать травинкой тельце стрекозы.
- У нее щипчики в конце хвоста. Но меня ты не ущипнешь, стрекозища!
- А там, куда ты поедешь, тоже будут животные? Ты будешь жить в деревне?
Мальчик ответил, что не знает, ни на секунду не отрывая при этом взгляда от насекомого, которое дергало ножками и извивалось всем своим длинным кольчатым тельцем.
- А почему ты не останешься здесь?
Мальчик разжал пальцы: стрекоза улетела не сразу. Он сказал:
- Ее свела судорога.
Но Ксавье не отступал, он в первый раз назвал его по имени:
- Ролан, скажи, почему ты не останешься здесь?
Он пожал плечами:
- Я им осточертел.
В его интонации не было ни печали, ни обиды, ни сожаления. Он просто констатировал, что в Ларжюзоне он всем надоел.
- Но ведь мадемуазель Доминика тебя любит?
Он впервые поднял глаза на Ксавье:
- Ее здесь тоже не будет. - И добавил: - А то бы я... - но оборвал фразу на полуслове.
Ксавье пытался вытянуть из него:
- А то бы... что? - Но тщетно. Мальчик не отвечал. Он снова сел на корточки, отвернувшись от Ксавье, который продолжал его расспрашивать:
- Она добрая, мадемуазель Доминика?
- Ей надо было вернуться в школу второго октября, - сказал мальчик, - но ей дали отпуск из-за плеврита...
- У нее плеврит?
В этот момент Мишель, уставшая ждать Ксавье на аллее, подошла к ним и спросила, смеясь:
- Вы бросили меня ради этого малыша? Вы, видно, любите детей, но, предупреждаю вас, от этого мальчишки толку не будет. Я сделала все, что могла...
Понизив голос, он сказал с возмущением, что нехорошо так говорить при ребенке. Она не рассердилась.
- Уверяю вас, он ничего не понимает. Промочишь ноги, так тебе и надо! - добавила она, повернувшись к мальчику. - У тебя ведь нет других ботинок.
У Ролана изменилось выражение лица, оно тут же стало упрямым и замкнутым. Словно насекомое, которое притворяется мертвым. Он снова подошел к ручью и сел на корточки.
- Я обожаю детей, - сказала Мишель, - но Ролан лишен всякого обаяния, уверяю вас, он совсем неинтересен.
Они вернулись на аллею. Помолчав, Ксавье сказал:
- А вот мне он интересен.
- Но я прождала вас все утро не для того, чтобы говорить о нем. Так как же: уезжаете вы или остаетесь?
Она остановилась посредине аллеи и, наклонившись к Ксавье, стала пристально разглядывать его, словно хотела вынуть у него соринку из глаза. А он увидел, что на ноздре у нее какая-то черная точка, что в уголках губ прорезались морщинки, а на чересчур полной шее остался красный след от прыща.
- Это вам решать, а не мне, я в вашем доме, мадам. Если вы пожелаете, я сегодня же уеду.
- О нет, - возразила она, - это не в традициях Ларжюзона. Мы все же более гостеприимны.
Она засмеялась, и он увидел у нее во рту матовый, почти синий зуб.
Он молчал. Он шагал рядом с ней, но уж лучше бы он совсем ушел. Она вдруг воскликнула:
- Да, я была не права! Я была не права...
Ксавье, казалось, проснулся и поглядел на нее.
- Я не должна была так говорить при мальчике. Извините меня, мсье. Я никогда не умела разговаривать с детьми. Этому учишься, наверно, со своими. А я?
"Лишь бы она не заплакала!" - подумал он. Но она не заплакала.
- Если вы решите остаться, то только ради нас, чтобы нам помочь, теперь я уверена в этом. Но тогда вам надо знать нашу историю с самого начала. Мы полюбили друг друга еще детьми... Каким был Жан в пятнадцать лет, какое это было чудо!..
- Я учился в том же коллеже, что и он, только десять лет спустя, - сказал Ксавье. - Но и при мне еще ходили легенды о Мирбеле, о его бунте, о тех наказаниях, которыми опекун пытался его обуздать.
- Но настоящей трагедией были для него отношения с матерью. Он ее просто боготворил. Она была ужасной женщиной... А главное, она ему открыла... Нет, я не имею права рассказывать вам это. Вы верите, - вдруг спросила она, - что он когда-нибудь излечится?
Но Ксавье не слушал Мишель. Он глядел на Доминику, которая шла им навстречу, таща за руку мальчика; он хныкал и был весь в грязи, с головы до ног.
- Не понимаю, - сказала Доминика со вздохом, - как это его угораздило свалиться в такой ручеек! Посмотрите, в каком он виде!
Икая от холода, Ролан оправдывался, что хотел перебраться на ту сторону.
- По той переправе, которую мы вчера с вами построили, помните? Но большой камень пошатнулся...
- Ну что ж, - с раздражением сказала Мишель, - идите переоденьте его.
Девушка возразила:
- Я ему не нянька. Да и есть ли у него во что переодеться?
- Тогда пусть обсохнет. Сейчас не холодно. Сядь на солнышко и не мешай нам.
- Нет, - сказал Ксавье, - так нельзя. Я его вымою. - Он взял мальчика за руку и добавил: - Я к этому привык, в воскресной школе на меня часто оставляли по пятьдесят ребятишек. Веди меня к себе в комнату, малыш.
- Я пойду с вами, - заявила Доминика.
Он стал уверять, что не стоит беспокоиться, что он сам прекрасно справится.
- Неужели вы думаете, что я вам не помогу!
- Я тоже пойду, - сказала Мишель.
Они вчетвером повернули к дому. Ксавье по-прежнему держал Ролана за руку, женщины шли следом. На каменном крыльце в плетеном кресле восседала закутанная в большую шаль Бригитта Пиан; глаза ее, как всегда, были скрыты темными очками, на ногах лежал плед; возле нее стоял Жан де Мирбель.
- Сколько раз мне повторять, моя милая Доминика, - воскликнула она, - что я вас вызвала в Ларжюзон не для того, чтобы вы возились с этим ребенком. Мадам де Мирбель взяла его на свою ответственность. И нечего спихивать его на других.
- На этот раз я займусь им, мадам. - И Ксавье рассмеялся.
Доминика сказала:
- Я пройду вперед.
Они не закрыли за собой двери прихожей. Мирбель посмотрел им вслед.
- Куда они отправились? - спросила старуха.
- К Доминике, - сказала Мишель. - Я слышу их голоса.
- Надеюсь, - проворчала Бригитта Пиан, - что у него все же не хватит нахальства зайти к ней в комнату... Это было бы постыдно.
- Не волнуйтесь, - сказал Мирбель, - с ними Ролан.
- А я ни на что не намекала, - заверила Бригитта Пиан и тяжело откинулась в кресле. - Они оба, как он, так и она, не способны...
- Уж она-то, во всяком случае, только об этом и думает, если хотите знать, - сказала Мишель. Глаза ее пылали гневом.
- Доминика? Да ты с ума сошла, детка!
- Можете не сомневаться, что у нее есть виды на Ксавье. И меня нисколько не удивило бы, если бы я узнала, что вчера она уже начала к нему подкатываться. Но я наведу порядок, поверьте мне.
- Нет, не ходи к ним, а то дело кончится скандалом. Уж лучше я пойду, - сказал Жан.
Она помедлила, потом села.
- Ты мне расскажешь, что ты там увидишь. Наблюдай за ними внимательно.
Бригитта Пиан пожала плечами.
- Бедняжка, о чем ты говоришь! Что он увидит! Увидит, что они моют коленки Ролана и переобувают его!
- Ну знаете! - воскликнула Мишель. - В конце концов мне вообще на это плевать!
Но она все же подняла голову и стала прислушиваться.
Мирбель остановился у дверей комнаты Доминики. В тишине был слышен только приглушенный голос Ксавье. Мирбель заглянул в замочную скважину, ничего не увидел, но разобрал обрывки фраз:
- И тогда братья сказали друг другу: "Вот идет сновидец, в этой красивой разноцветной одежде он похож на разодетую обезьяну. Давайте избавимся от него..."
- Они его убили? - взволнованно спросил Ролан.
- Нет, сейчас узнаешь, не перебивай, - сказала Доминика.
- Сперва они решили бросить его в ров - там как раз был ров, и он умер бы в нем от голода.
- Они его не бросили?
Жан де Мирбель постоял еще у двери: он тоже слушал рассказ Ксавье. Потом ушел, думая о том, что почувствовал старый Иаков, когда сыновья принесли окровавленную одежду Иосифа. Мирбель удивился: прошло столько лет, а он еще помнит про детскую одежду, замаранную кровью козла.
Когда он вернулся на крыльцо, Бригитта Пиан по-прежнему сидела в кресле. Мишель стояла подле нее.
- Вы не поверите! Он рассказывает мальчишке историю... историю Иосифа и его братьев.
- В самом деле? - удивилась Мишель. - И Доминика тоже слушает? Она не того ожидала. Представляю, какой у нее вид! Пойду-ка сама погляжу, - вдруг решила она.
Мирбель ринулся за ней, умоляя идти на цыпочках. Они стояли очень тихо; долгие минуты из-за двери доносилось лишь неразборчивое бормотание, но вдруг голос Ксавье окреп:
- Это были его братья, он узнал их, но они... разве они могли узнать в этом молодом господине ненавистного им когда-то мальчика? Сдерживая слезы, он стал расспрашивать об их дряхлом отце, который был еще жив. Сердце у него разрывалось от нежности...
- А ведь они хотели его убить, они продали его в рабство!