II
Тамара лежала на кровати, а Герман - на раскладушке, которую она поставила для него в своем бунгало. Оба не могли уснуть. Герман задремал было на минуту, но вздрогнул и проснулся. Раскладушка под ним скрипела и трещала. Герману что-то снилось, но он забыл, что именно, в памяти осталось только чувство страха. Тамара спросила:
- Ты не спишь?
- Усну как-нибудь.
- У меня есть снотворное. Если хочешь, я дам тебе таблетку. Я их тоже принимаю, но они больше не действуют. Я принимаю одну, другую, но все равно не сплю. А уж если засыпаю, то это не сон, а погружение в хаос. Подожди, дам таблетку.
- Не надо, Тамара, обойдусь.
- Что, так и будешь ворочаться всю ночь?
- Если ты пустишь меня к себе, то я засну.
Тамара долго молчала.
- А какой в этом смысл? Тебе нужна жена, а я, Герман, мертва. С мертвой спать невозможно. Хотя я тоже уже спала с мертвецами.
- Кто же тогда я, Тамара? Тоже мертвец.
- Что? Да, два мертвеца идут плясать… Я думала, ты, по крайней мере, верен Ядвиге.
- Я тебе обо всем рассказал.
- Да, рассказал. Когда-то я помнила все, о чем мне рассказывают, а теперь можно говорить со мной часами, но в голове ничего не остается. Слова потеряли свой смысл. Они скатываются с меня, как вода с жирной поверхности. Я понимаю каждое слово по отдельности, но все вместе не укладывается у меня в голове. Если тебе неудобно на раскладушке, иди ко мне. Что может случиться? Ничего.
- Ну…
В темноте Герман встал с кровати. Он почувствовал дрожь в коленях и слабость в ногах. "Что я делаю? - спросил он себя. - Это полная бессмыслица". Герман забрался под одеяло и ощутил тепло от Тамариного тела. От нее веяло чем-то, о чем он уже успел забыть за годы разлуки, - женщиной, матерью, родным когда-то человеком.
Тамара лежала на спине и не двигалась. Края одеяла были заправлены под матрас, образовывая то, что здесь называют конвертом. Герман улегся на бок лицом к Тамаре. Он не дотрагивался до нее, но ощущал полноту ее грудей. Герман сам не мог понять, испытывает ли желание по отношению к Тамаре или нет. Он лежал тихо и смущенно, как жених в первую брачную ночь. Годы, словно ширма, отделяли его от Тамары.
Одеяло мешало Герману, и он хотел попросить Тамару вытащить его из-под матраса, но ждал. Тамара сказала:
- Как долго мы не лежали рядом? Кажется, лет сто.
Ее голос задрожал. Герман подумал и сказал:
- Не прошло и десяти лет.
- Да? Ты прав. Мне они кажутся вечностью. Только Бог может вместить столько в такое короткое время.
- Ты все еще в Него веришь?
- Не спрашивай меня, не спрашивай. После того, что случилось с детьми, я перестала верить. Где я была в сороковом году в Судный день? Уже в России. В Минске. Шила белье на фабрике и зарабатывала на жизнь, как получалось. Я жила за городом у гоев. Когда наступил Судный день, я решила, что не буду поститься. Зачем? Для кого? Да и соседям не стоило показывать, что я религиозна. Но как только настал вечер и я представила, что где-то евреи произносят Кол-нидрей, у меня еда в горле застряла.
- Ты говорила, что Довидл и Йохведл приходят к тебе…
Герман тут же пожалел о собственных словах. Тамара не пошевелилась, только кровать заскрипела. Пружины матраса вибрировали и стонали, словно сама постель была потрясена этими словами. Тамара словно прислушалась и подождала, пока скрип прекратится, потом произнесла:
- А ты мне поверишь? Лучше я не буду рассказывать.
- Я верю. Те, кто во всем сомневаются, способны верить всему.
- Правда? Даже если я захочу тебе рассказать, я не смогу. Этому есть только одно объяснение: я сумасшедшая. Но безумный разум - это все-таки разум. Безумство тоже где-то рождается.
- Когда они приходят? Во сне?
- Не знаю. Я же тебе сказала, что не сплю, а погружаюсь в хаос. Иногда как будто падаю в бездну. Я падаю и падаю, а дна все не видно. Потом остаюсь висеть в воздухе. Это просто пример. Со мной столько всего происходит, что я всего не упомню, да об этом и не расскажешь. Дни я еще как-то проживаю, а ночи полны ужасов. Каждая ночь по-разному: другие страдания, другие страхи. Я знаю, с точки зрения нормального человека мне надо обратиться к врачу, к психиатру. Но чем он мне поможет? Все, на что он способен, - это дать болезни латинское название. Одно название, другое название. Я хожу к врачу за одним рецептом - на снотворное. Ты спросил о детях. Да, они приходят. Иногда я провожу с ними всю ночь.
- О чем они говорят?
- Они болтают ночь напролет, но когда я просыпаюсь, ничего не помню. А если и помню хоть пару слов, то потом забываю. Остается только чувство того, что они где-то здесь и хотят общаться со мной. Иногда я гуляю с ними или летаю, сама не знаю. Еще я слышу музыку, но это странная музыка, беззвучная. Мы доходим до черты, через которую мне не переступить. Они вырываются от меня и перелетают на другую сторону. Что там, я не помню. Гора или еще какая-то преграда. Иногда мне кажется, будто там лестница, что-то вроде винтовой лестницы, и кто-то выходит им навстречу, ангел или призрак. Что бы я ни говорила, Герман, все будет неправдой, потому что все это так странно, что никакими словами не опишешь. Конечно, если я сумасшедшая, то это часть моего безумного вымысла.
- Ты не сумасшедшая, Тамара.
- Ну, спасибо. Разве мы знаем, что такое безумие? Раз уж ты здесь, придвинься поближе. Вот так, чтобы мне не было страшно. Я не буду тебя сторониться. Я годами жила с мыслью, что тебя нет в живых, а с теми, кто на небесах, свои счеты. Когда я узнала, что ты жив, я уже не смогла обратно перестроиться.
- Дети никогда не говорят обо мне?
- Кажется, нет. Но я точно не знаю.
Наступила тишина. На улице стоял ночной покой, даже сверчки затихли. Герман различил журчание, напоминающее звук ручейка или водосточной трубы. Он долго прислушивался к нему. В животе заурчало, но он не знал, у него или у Тамары. Герман почувствовал зуд, ему хотелось почесаться, но он сдержался. Герман не думал, но какой-то процесс происходил в его голове. Вдруг он сказал:
- Тамара, я хочу тебя спросить.
При этом он сам не знал, о чем именно собирается спрашивать.
- Да? Ну, спрашивай.
- Почему ты осталась одна?
Тамара не ответила. Не слыша ее дыхания, Герман заподозрил, что она задремала. Он было решил, что не дождется ответа, но внезапно Тамара заговорила ясным и бодрым голосом:
- Я уже говорила тебе, что для меня любовь не спорт.
- Что это значит?
- Я не могу хладнокровно начинать отношения с тем, кого я не люблю. Очень просто.
- Значит, ты еще любишь меня?
- Этого я не говорила.
- За все годы у тебя не было мужчины? - спросил Герман с дрожью в голосе, стыдясь своих собственных слов и того смятения, которое они в нем вызывали. Ему показалось, что Тамара вот-вот разозлится на него и закричит, но Тамара только кашлянула.
- Зачем тебе это знать?
- По крайней мере, я имею право знать правду.
- Нет никакой правды.
- Брось эту философию. Отвечай просто и ясно.
Тамара помедлила.
- А что бы было, если бы у меня кто-то был? Ты выпрыгнешь из кровати и пойдешь пешком в Нью-Йорк?
- Нет, Тамара, я даже не стану тебя осуждать. Со мной ты можешь быть абсолютно откровенной.
- А потом будешь называть меня проституткой или не знаю кем еще.
- Нет. Раз ты не знала, что я жив, о какой проституции может идти речь? Самые праведные жены после смерти мужей снова выходят замуж.
- Да, верно.
- Так каков твой ответ?
- Почему ты так дрожишь? Ты совсем не изменился.
- Отвечай ясно и четко! - велел Герман.
- Да, у меня кто-то был.
Тамара выговорила это почти со злостью. Она быстро перевернулась на бок лицом к Герману и еще ближе пододвинулась к нему. Герман различил в темноте блеск ее глаз. Матрас принялся странно шуршать и трястись. Поворачиваясь, Тамара коснулась своим коленом колена Германа, и у него по спине побежали мурашки. Его сердце вздрогнуло, как перышко, и остановилось.
- Когда? Как?
- В России. Все там же.
- Кто это был?
- Мужчина, не баба.
В Тамарином ответе слышался сдерживаемый смех вместе с раздражением, даже презрением и злорадством. Герман с трудом выговорил:
- Один? Несколько?
Тамара нервно вздохнула:
- Тебе незачем знать все в подробностях.
- Если уж начала, рассказывай обо всем.
- Ну, несколько.
- Сколько?
- Правда, Герман, к чему это?
- Говори сколько!
- Подожди, сама не помню.
Наступила тишина. Тамара считала про себя. Германа пронизали боль, печаль и желание. Он лежал, стыдясь капризов собственного тела, возбуждения и мимолетных прихотей того, что называют нервной системой. Он удивлялся разладу внутри себя самого. Одна половина его существа горевала о страсти, которую уже невозможно обрести заново, о предательстве, которое, каким бы маленьким и ничтожным оно ни было по сравнению со всеми злодеяниями мира, оставит пятно греха на всех грядущих поколениях. Другая половина его существа жаждала погрузиться в порок, испить до дна и усугубить этот позор. Он услышал Тамарин голос:
- Трое.
- Трое мужчин? Ну…
- Я не знала, что ты жив. Ты плохо обращался со мной. Все эти годы ты мучил меня. Ты ушел от детей, отправился изучать философию.
- Да, да.
- Я знала, что, если бы ты был жив, ты бы сделал то же самое. И ты поступил так же - женился на маминой прислуге.