Когда я это объявил, хозяин гостиницы отступил от меня на три шага, как от зачумленного, - а бедный Ла Флер, напротив, приблизился ко мне на три шага тем движением, каким добрая душа прибегает на помощь человеку, с которым приключилось несчастье, - парень покорил им мое сердце; по одной этой черте я так основательно узнал его характер и мог так твердо на него положиться, как если бы он верой и правдой служил мне семь лет.
- Mon Seigneur! - воскликнул хозяин гостиницы, но, опомнясь при этом возгласе, сейчас же переменил тон. - Если у мосье, - сказал он, - (apparemment) нет паспорта, то, по всей вероятности, у него есть друзья в Париже, которые могут ему достать этот документ. - Нет, я никого не знаю, - отвечал я с равнодушным видом. - Так вас, certes , - сказал он, - отправят в Бастилию или в Шатле, au moins . - Ба! - сказал я, - французский король - добрая душа, он никому не сделает зла. - Cela n'empeche pas , - сказал он, - вас непременно отправят завтра утром в Бастилию! - Однако я снял у вас помещение на месяц, - отвечал я, - и ни для каких французских королей на свете не освобожу его даже за день до срока. - Ла Флер шепнул мне на ухо, что никто не может противиться французскому королю.
- Pardi! - сказал хозяин, - ces Messieurs Anglais sont des gens tres extraordinaires , - сказав это и утвердив клятвой, он вышел вон,
ПАСПОРТ
ПАРИЖСКАЯ ГОСТИНИЦА
Я не нашел в себе мужества расстроить Ла Флера серьезным отношением к постигшей меня неприятности, почему и разговаривал о ней так пренебрежительно; а чтобы показать ему, как мало я придаю значения этому делу, я вовсе перестал им заниматься и, когда Ла Флер прислуживал мне за ужином, с преувеличенной веселостью заговорил с ним о Париже и об Opera comique. - Ла Флер тоже был там и шел за мной по улицам до лавки книгопродавца; однако, увидя, что я вышел оттуда с молоденькой fille de chambre и что мы направились вместе по набережной Конти, Ла Флер счел излишним сделать еще хотя бы шаг за мной, - по некотором размышлении он избрал более короткий путь - и, явившись в гостиницу, успел разузнать о деле, начатом полицией по поводу моего приезда.
Но когда этот честный малый убрал со стола и пошел вниз ужинать, я начал немного серьезнее раздумывать о своем положении. -
- Я знаю, ты улыбнешься, Евгений, вспомнив о коротеньком диалоге, который произошел между нами перед самым моим отъездом, - я должен привести его здесь.
Евгений, зная, что я обыкновенно так же мало бываю обременен деньгами, как и благоразумием, отвел меня в сторону и спросил, сколько я припас в дорогу; когда я назвал ему сумму, Евгений покачал головой и сказал, что этого будет мало, после чего достал кошелек, чтобы опорожнить его в мой. - Право же, Евгений, для меня будет довольно, - сказал я. - Право же, Йорик, будет мало, - возразил Евгений, - я лучше вашего знаю Францию и Италию. - Но вы упускаете из виду, Евгений, - сказал я, отклоняя его предложение, - что не проведу я в Париже и трех дней, как непременно скажу или сделаю что-нибудь такое, за что меня упрячут в Бастилию, где я месяца два проживу на полном содержании французского короля. - Простите, - сухо сказал Евгений, - я действительно позабыл об этом источнике существования.
И вот обстоятельство, над которым я подшучивал, угрожало причинить мне серьезные неприятности.
Глупость ли то была, беспечность, философский взгляд на вещи, упрямство или что иное, - но в конце концов, когда Ла Флер ушел и я остался совершенно один, я не мог заставить себя думать об этой истории иначе, чем я говорил о ней Евгению.
- А что касается Бастилии, то весь ужас только в этом слове! - Изощряйтесь, как угодно, - думал я, - а все-таки Бастилия не что иное, как крепость - крепость же не что иное, как дом, из которого нельзя выйти. - Несчастные подагрики! Ведь они два раза в год оказываются в таком положении. - Однако с девятью ливрами в день, с пером, чернилами, бумагой и терпением человек, даже если он обречен сидеть в заключении, может чувствовать себя очень сносно - по крайней мере, в течение месяца или шести недель, по прошествии которых, если он существо безобидное, его невиновность раскроется, и, выйдя на свободу, он будет лучше и мудрее, чем был до своего заключения.
Когда я пришел к этому выводу, мне зачем-то понадобилось {а зачем, я забыл) выйти во двор, и помню, что, спускаясь по лестнице, я был очень доволен убедительностью своего рассуждения. - Прочь мрачную кисть! - сказал я хвастливо, - я не завидую ее искусству изображать бедствия жизни в суровых и мертвенных тонах. Душа наша приходит в ужас при виде предметов, которые сама же преувеличила и очернила; верните им их настоящие размеры и цвета, и она их даже не заметит. - Правда, - сказал я, - исправляя свое рассуждение, - Бастилия не из тех зол, которыми можно пренебрегать - но уберите ее башни - засыпьте рвы - удалите заграждения перед ее воротами - назовите ее просто местом заключения и предположите, что вас держит в ней тирания болезни, а не человека - как все ее ужасы рассеются, и вы перенесете вторую половину заключения без жалоб.
В самый разгар этого монолога меня прервал чей-то голос, который я принял было за голос ребенка, жаловавшегося на то, что "он не может выйти". - Осмотревшись по сторонам и не увидев ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, я вышел, больше не прислушиваясь.
На обратном пути я услышал на том же месте те же слова, повторенные дважды; тогда я взглянул вверх и увидел скворца, висевшего в маленькой клетке. - "Не могу выйти. - Не могу выйти", - твердил скворец.
Я остановился посмотреть на птицу; заслышав чьи-нибудь шаги, она порхала в ту сторону, откуда они приближались, с той же жалобой на свое заточение. - "Не могу выйти", - говорил скворец. - Помоги тебе бог, - сказал я, - все-таки я тебя выпущу, чего бы мне это ни стоило. - С этими словами я обошел кругом клетки, чтобы достать до ее дверцы, однако она была так крепко оплетена и переплетена проволокой, что ее нельзя было отворить, не разорвав клетки на куски. - Я усердно принялся за дело.
Птица подлетела к месту, где я трудился над ее освобождением, и, просунув голову между прутьями, в нетерпении прижалась к ним грудью. - Боюсь, бедное создание, - сказал я, - мне не удастся выпустить тебя на свободу. - "Нет, - откликнулся скворец, - не могу выйти, - не могу выйти", - твердил скворец.
Клянусь, никогда сочувствие не пробуждалось во мне с большей нежностью, и я не помню в моей жизни случая, когда бы рассеянные мысли, потешавшиеся над моим разумом, с такой быстротой снова собрались вместе. При всей механичности звуков песенки скворца, в мотиве ее было столько внутренней правды, что она в один миг опрокинула все мои стройные рассуждения о Бастилии, и, понуро поднимаясь по лестнице, я отрекался от каждого слова, сказанного мной, когда я по ней спускался.
- Рядись как угодно, Рабство, а все-таки, - сказал я, - все-таки ты - горькая микстура! и от того, что тысячи людей всех времен принуждены были испить тебя, горечи в тебе не убавилось. - А тебе, трижды сладостная и благодатная богиня, - обратился я к Свободе, - все поклоняются публично или тайно; приятно вкусить тебя, и ты останешься желанной, пока не изменится сама Природа, - никакие грязные слова не запятнают белоснежной твоей мантии, и никакая химическая сила не обратит твоего скипетра в железо, - поселянин, которому ты улыбаешься, когда он ест черствый хлеб, с тобою счастливей, чем его король, из дворцов которого ты изгнана. - Милостивый боже! - воскликнул я, преклоняя колени на предпоследней ступеньке лестницы, - дай мне только здоровья, о великий его Податель, и пошли в спутницы прекрасную эту богиню, - а епископские митры, если промысел твой не видит в этом ничего плохого, возложи в изобилии на головы тех, кто по ним тужит!
УЗНИК
ПАРИЖ
Образ птицы в клетке преследовал меня до самой моей комнаты; я подсел к столу и, подперев голову рукой, начал представлять себе невзгоды заключения. Мое душевное состояние очень подходило для этого, так что я дал полную волю своему воображению.
Я собирался начать с миллионов моих ближних, получивших в наследство одно лишь рабство; но, обнаружив, что, несмотря на всю трагичность этой картины, я не в состоянии наглядно ее представить и что множество печальных групп на ней только мешают мне -
- Я выделил одного узника и, заточив его в темницу, заглянул через решетчатую дверь в сумрачную камеру, чтобы запечатлеть его образ.
Увидев его тело, наполовину разрушенное долгим ожиданием и заключением, я познал, в какое глубокое уныние повергает несбывшаяся надежда. Всмотревшись пристальнее, я обнаружил его бледность и лихорадочное состояние: за тридцать лет прохладный западный ветерок ни разу не освежил его крови - ни солнца, ни месяца не видел он за все это время - и голос друга или родственника не доносился до него из-за решетки, - его дети -
- Но тут сердце мое начало обливаться кровью, и я принужден был перейти к другой части моей картины.