– Арестуете меня?! – вскрикнул Леон. – Не посмеете!
– Я… я начальник полиции!
Леон удержал свои чувства. Внушительно, но весьма деликатно он ответил:
– По-видимому, это действительно так.
Такой стилистический оборот был слишком тонок для кастельлегашийцев: никто в зале даже не улыбнулся. Что же касается комиссара, он просто приказал певцу следовать за ним "в канцелярию" и горделиво направил начальственные стопы к двери. Леону оставалось только повиноваться. Он это и сделал, тотчас придав лицу, после надлежащей пантомимы, выражение полнейшего равнодушия. Конечно, за обоими потянулась целая свита любопытных.
Тем временем мэр, который еще раньше вышел, уже поджидал комиссара у входа в канцелярию. Мэр во Франции является благодетельным противовесом придиркам полицейских и часто принимает граждан под свою защиту от их притеснений. Как выборное лицо мэр большей частью не зазнается, не особенно чванится своим общественным положением, бывает доступен, слушает и понимает то, что ему говорят. Между прочим, путешественникам полезно принять это к сведению. Когда же все, по-видимому, погибло, и ум начинал свыкаться с неустранимым фактом совершающейся несправедливости, у человека остается еще маленький рожок, в который, как говорится в предании, он может протрубить призыв о помощи, и тогда – как современный, вполне комфортабельный deus ex machina – является мэр города или деревенской общины спасать его от формальных представителей или, точнее, извратителей закона.
Так и мэр города Кастель-ле-Гаши, хотя и остался совершенно нечувствительным к искусству Леона и его музыке, ни на минуту не задумался взять притесненного артиста под свою защиту. Он тотчас повел атаку против комиссара в высокопарных и весьма энергичных выражениях. Глубоко уязвленный комиссар, бессильный на почве "принципов", упорно стоял на факте отсутствия письменного разрешения, и, казалось, победа клонилась уже на его сторону, как вдруг мэр объявил, что принимает на свою ответственность все последствия, и, повернувшись к комиссару спиной, посоветовал Леону возвратиться в кафе и завершить концерт.
– Становится уже поздно! – добавил он.
Бертелини не заставил его повторять благой совет. Он со всею свитой поспешил обратно в кафе "Торжества плуга". Но, увы, в его отсутствие толпа слушателей растаяла. Эльвира с сокрушенным выражением лица сидела на гитарном футляре.
Она видела, как посетители исчезали по два и по три, и это слишком продолжительное зрелище не могло не быть удручающим. Каждый уходящий, говорила она себе, уносит в своем кармане частицу ее возможного заработка. Она видела, что деньги и за ночлег, и на завтрашний железнодорожный билет, и, наконец, на завтрашний обед постепенно уходят из кафе, исчезая во мраке ночи.
– В чем дело? – спросила она мужа совершенно истомленным голосом.
Леон не ответил. Он смотрел вокруг себя на опустевший зал, на печальное поле поражения… Оставалось всего десятка два слушателей, и то самого малообещающего сорта. Минутная стрелка стенных часов была уже близка к одиннадцати.
– Это проигранная битва, – сказал он и, достав кошелек, вывернул его содержимое. – Три франка семьдесят пять! – воскликнул он. – Надо четыре франка за гостиницу и шесть на железную дорогу, а на лотерею не остается времени!.. Эльвира, это наше Ватерлоо.
Он сел и с отчаянием запустил руки в свои кудри.
– О, проклятый комиссар! Проклятый полицейский! – крикнул он вне себя.
– Соберем вещи и уйдем отсюда, – сказала Эльвира. – Можно бы еще спеть что-нибудь, но во всем зале не будет сбора и на полфранка.
– "Полфранка"?! – возопил Леон. – Полтысячи чертей им! Здесь нет ни одной человеческой души! Только собаки, свиньи и комиссары! Моли Бога, чтобы мы благополучно добрались до постели.
– Ну что ты выдумываешь! – воскликнула Эльвира, но сама невольно вздрогнула.
Они быстро начали укладываться. Коробки с табаком, чубуки, три картонных листа с цифрами, предназначенные для "беспроигрышной" лотереи, если бы она состоялась, – все это было увязано вместе с ножами в один узел; гитару заточили в ее старый футляр. Эльвира накинула тоненькую шаль на голые руки и плечи, и артисты направились к гостинице "Черная голова".
На городских часах пробило одиннадцать, когда они переходили базарную площадь. Осенняя ночь была черная, но мягкая; по дороге они не встретили ни одного прохожего.
– Все это прекрасно, – сказал Леон, – но у меня какое-то скверное предчувствие. Ночь еще не прошла…
Глава IV
В гостинице "Черная голова" не было ни одного огонька, даже ворота были заперты.
– Это прямо невиданно! – заметил Леон. – Гостиница, которая в пять минут двенадцатого уже закрыта! А в кафе ведь остались еще посетители, и между ними были коммивояжеры. Эльвира, сердце что-то щемит… Ну, позвоним!
Дверной колокол дал низкую, густую ноту, которая разлилась по всему зданию снизу до верху с гудящим, долго не замирающим звуком. Это как раз подходило к монастырскому виду здания, к впечатлению холода и поста, которое оно навевало.
У Эльвиры болезненно сжалось сердце; что же касается Леона, он имел такой вид, будто читает и прорабатывает режиссерские реплики к проведению пятого действия мрачной трагедии.
– Мы сами виноваты, – сказала Эльвира. – Вот что значит вечно фантазировать!
Леон снова потянул за веревку колокола, и снова торжественный гул разнесся по всему зданию. Лишь когда он совершенно замер, в окошечке передней блеснул огонек и раздался громкий, взбешенный голос.
– Это что такое? – кричал сквозь дверь хозяин трагическим голосом.
– Почти полночь, а вы шумите, точно пруссаки, у дверей тихой и почтенной гостиницы! Ага, я узнал вас! – крикнул он после мгновенного перерыва. – Бродяги-певцы, которые ссорятся с полицией! И вот, извольте видеть, теперь, точно господа, милорды и леди, являются в полночь! Вон отсюда!
– Позвольте вам напомнить, – возразил Леон громким, но дрожащим от волнения голосом, – что я ваш гость, я надлежащим образом записан в книге жильцов, я оставил в гостинице багаж на четыреста франков…
– Вы не можете его получить в этот час! – крикнул в ответ хозяин.
– Моя гостиница – не ночной трактир, не пристанище для воров, ночных распутников, шарманщиков и шарманщиц…
– Скотина! – крикнула ему Эльвира, задетая последним эпитетом.
– Я тре-бу-ю свой ба-гаж! – громко и внушительно проскандировал Леон с ударением на каждом слоге.
– Я не зна-ю ва-ше-го ба-га-жа! – тем же манером отвечал хозяин.
– Вы за-дер-жи-ва-е-те мой ба-гаж? Вы осмелитесь задержать мои вещи?! – крикнул Леон таким голосом, что хозяин, очевидно, счел за лучшее отступить.
– Да кто вы такой? – дипломатично ответил он вопросом на вопрос. – Я не могу вас узнать. Страшно темно…
– Ага! Отлично! Вы все-таки задерживаете мои вещи! – заключил Леон. – Вы за это ответите! Я испорчу вам всю жизнь. Я подам в суд, во все суды, и если во Франции есть правосудие, оно рассудит нас! И еще я из вас сделаю ходячее посмешище! Я сочиню про вас песню, – песню грубую, непристойную, которая сделается у вас здесь народной, которую мальчишки на улицах будут кричать, которую будут выть у ваших ворот в самую полночь!
Голос Леона с каждым оборотом речи все повышался и уже не встречал ответа: неприятель безмолвно отступил, заглохли его шаги, скрылся последний луч фонаря.
Леон обратился к жене, став в героическую позу.
– Эльвира! – торжественно произнес он. – Отныне у меня есть нравственный долг, цель жизни! Я должен уничтожить этого человека, как Эжен Сю уничтожил привратника-швейцара! Приступим к возмездию! Идем в жандармерию!
Он схватил прислоненный к стене ящик с гитарой, и оба с пламенеющими сердцами быстро двинулись по скудно освещенным улицам.
Жандармерия помещалась за телеграфной конторой, в самой глубине обширного двора, который граничил с садами. В этом дальнем и тихом углу мирно почивала вся местная стража общественной безопасности. Немалого труда стоило до нее достучаться и поднять на ноги одного из жандармов. Когда же он очнулся и выслушал, в чем проблема, то сперва помолчал, а затем произнес:
– Это не наше дело.
Ничего больше Леон от него не добился. Напрасно пытался он убедить жандарма, упросить, подействовать на его чувства.
– Вы видите здесь госпожу Бертелини, в бальном платье, с очень деликатным здоровьем, да еще в интересном положении.
Последнее фантастическое утверждение было сделано для лишь вящего эффекта, но полусонный жандарм ограничился ответом:
– Это не наше дело. Оно выходит из круга наших обязанностей.
– Отлично! – заключил Леон. – Значит, мы должны идти к комиссару!
Они поспешили в полицейскую канцелярию. Она, конечно, оказалась запертой, но квартира комиссара, как известно было Леону, находилась тут же, и он начал бешено трезвонить в колокольчик. В окне появилась фигура, похожая на узенькую полосу белой бумаги. Это была жена комиссара, которая объявила, что муж еще не возвращался.
– Нет ли его у мэра? – спросил Леон.
Она ответила, что в этом нет ничего невероятного.
– Позвольте спросить, как отыскать жилище мэра?
Она не отказалась дать Леону несколько указаний, хотя и довольно неопределенных.
– Оставайся здесь, Эльвира, – сказал Леон, – иначе я рискую с ним разминуться. Если я тебя здесь не найду, значит ты уже находишься на законном основании в гостинице "Черная голова". – И Леон бодро отправился на поиски начальства.