– Вавочка умеет. Без этого скучно… Особенно если сама увлечется… А вы, слава богу… чего лучше мужчина! Разумеется, для вас первого она пожертвовала супружеским долгом и познала настоящую любовь… и, верно, развода хочет с постылым Иваном Николаичем и с вашею Софией Николаевной… одним словом, роман… Но только вы этому не верьте… Когда она вам говорила или писала – она верила. А затем… Много было этих первых жертв… знаете ли, по привычке, как боцмана прежде ругались… Ну, и интереснее каждому любовнику быть первым… Но… на кой черт ей бросать мужа?.. Содержание ничего себе… Вернется, и ему хватит. И не приедет она в Нагасаки. И вы, милый человек, не впадайте в меланхолию… Я вот давно привык… Ничего не поделаешь… Есть же такие женщины… большого сердца… Верьте, не приедет сюда… И знаете ли почему?
– Почему?
– Вавочка теперь подковывает Нельмина… Того и гляди, еще женит на себе… Ну, будьте здоровы, Александр Петрович.
С этими словами Кауров ушел.
XIV
– Здорово, молодцы!
Адмирал крикнул свое приветствие громко, отрывисто и щеголевато весело, видимо уверенный, что одно появление его обрадует команду крейсера "Воин", выстроенную во фронт, в это погожее солнечное утро на рейде Нагасаки. Даже и немногие немолодцы немедленно станут молодцами после этого подбадривающего оклика во всю силу густого, зычного голоса.
Он обходил фронт решительной походкой и взглядывал на матросов орлом, приподняв голову в белой фуражке с большим козырьком, к которому по временам прикладывал три пальца своей громадной белой руки.
Огромного роста, атлетического сложения, с крупными чертами моложавого и еще очень красивого, свежего и румяного лица, с большой окладистой русой бородой, Пармен Степанович Трилистников имел необыкновенно мужественный, молодецкий вид энергичного, властного адмирала.
При виде его никто и не подумал бы, что он находится в позорном повиновении адмиральше, трусит ее и с большим апломбом повторяет ее слова, считая их собственными.
Матросы рявкнули, словно оглашенные, как один: "Здравия желаем, ваше превосходительство", но в энергическом и отрывистом вскрике ста шестидесяти человек только слышалось: "рааар, двааа, ство!"
И напряженно выпученные глаза их так впились в адмиральское лицо, точно действительно хотели съесть его от радости – до того хорошо были выучены матросы "Воина" встречать и провожать начальника эскадры.
Адмирал был доволен от произведенного им впечатления. Недаром же, здороваясь с матросами, он называет их молодцами. Но не на всех судах его эскадры так восторженно вскрикивают.
Адмирал даже забыл в эту минуту, о чем наказывала ему адмиральша; он не хмурил бровей и не делал глубокомысленно-глупых глаз. И, словно бы желая осчастливить и капитана, который как шарик катался за величественной фигурой его превосходительства, адмирал, полуотвернувшись, сказал капитану на ходу:
– Молодцы у вас, Алексей Иваныч…
– Точно так, ваше превосходительство. Молодцы!
– Главное: дух, Алексей Иваныч!.. Дух-с!
Сопровождаемый капитаном, старшим офицером и молодым мичманом, адмиральским флаг-офицером, адмирал спустился вниз осматривать крейсер.
Матросам скомандовали разойтись.
Все молодые, приодетые в чистые рубахи и штаны, с новыми фуражками на головах и более тщательно вымытые, подстриженные и побритые по случаю "внезапного" посещения адмирала, обыкновенно узнаваемого на судах эскадры накануне, матросы разбились по кучкам на баке.
По обыкновению, разговоры начали с адмирала, которого уже давно не видали на крейсере и которого матросы на эскадре прозвали фамильярной и, казалось, совсем несоответственной здоровенному и мужественному виду адмирала, кличкой "Пармешеньки".
Придумал эту кличку рулевой Векшин.
Пустивши ее, он объяснил на баке, что услыхал кличку на берегу от ребят с "Олега". И никто, конечно, не сомневался.
Это был смирный, тихий и усердный чернявый матросик, худощавый и невзрачный, с едва уловимым лукавством в блеске его сторожких карих глаз и необыкновенно боязливый перед начальством. Вел он себя, как сам говорил: "очень аккуратно, чтобы не вышло каких-нибудь неприятностей".
И в то же время Векшин любил пофилософствовать, и предпочтительно насчет порядков на службе и начальства. Трусил, как заяц, всяких "неприятностей", даже малодушно лебезил – и все-таки предавался мечтаниям и на начальстве изощрял свою выдумку на клички, предоставляя славу авторства кому-то неизвестному. Но зато про себя радовался, что прозвища господ нравятся на баке и разносятся по судам эскадры. И он удовлетвореннее мурлыкал какую-то песенку, вдумчиво поглядывая на бездонное небо.
Только с своим закадычным другом, марсовым Бабушкиным, делился Векшин своими, как он выражался, "загвоздками", которые лезли в его беспокойную душу. Но даже и другу не признавался в выдумке.
И теперь, когда начальство было внизу, Векшин подошел к Бабушкину и, оглядевшись, где боцман, спросил, понижая голос:
– Видел?
– А что?
– Слепые вы все разве?.. Ведь вовсе полагает о себе, быдто и взаправду "орел"… И форц-то какой…
– И диковина, братец ты мой! Обмозгуй-ка.
– Про что, Нил?
– Такой ахтительный бык и позволяет помыкать собой бабе… Хучь бы молодой… А то… "пучеглазая ведьма"!.. Как это понять?
– И очень даже пойми… "Пучеглазая" недаром у нас за адмирала. Она мужчинского характера и с умом и с амбицией… В строгости держит своего "Бык-Быкыча", даром что с лица не лестней акул-рыбы… Чуть что – и по загривку… Не смей бунтовать. Я, мол, княжеского рода и богатеющая шла за тебя… А окромя бычьего твоего вида никакой, мол, у тебя амуниции. Адмиральский вестовой обсказывал, как "Пучеглазая" его учит. Я, мол, с большим понятием, а тебе, говорит, милуше, богом отпущено в обрез только, говорит, едва хватит для лейтенантского звания. Ты, говорит, из-за меня и в адмиралы вышел… Показывай себя, какой ты у меня "тамбурмажористый" человек, а говорить не говори… Только похвали или поругай. И кушай, говорит, до отвала, какую хочешь скусную пищу, дуй, говорит, самые дорогие вина, играй в карты, одно слово… Денег, говорит, у меня много, и дом у меня в Петербурге – вроде быдто дворца… Знай пользуйся – и только чтобы находился в постоянном моем повиновении и состоял, говорит, при своей верной супруге в самом полном законе. Чтобы никаких подлостей… И что бы, говорит, вышло без меня из такого статуя?
– Что ж он?
– Что ж ему? Знает, мол, "Пучеглазую", молчит. И какая ему жизнь без нее?.. И какой ему ход?.. И опять: уж зазнался в богатстве, что вошь в коросте… Как-никак, а все-таки – надо правду сказать, – "добер", если бы не "пучеглазая". То-то и пойми, братец ты мой! – закончил Векшин, завидя подходившего боцмана.
Нечего и говорить, что Векшин, передавая слова адмиральского вестового, пользовался ими как канвой, на которой рисовал узоры своей фантазии. Но как бы то ни было, хотя бы адмиральша в действительности и не "учила" адмирала так, как рассказывал Векшин, но его выдумка не лишена была художественной правды и отвечала потребности возмущенного и трусливого сердца.
Тем временем адмирал заглянул на кубрик, в машинное отделение и в лазаретную каюту. Там адмирал подбодрил чахоточного умирающего матроса тем же окриком: "Здорово, молодец!" и, поднявшись наверх, взошел на мостик и приказал забить артиллерийскую тревогу.
Артиллерийским учением смотр и окончился.
Адмирал поблагодарил капитана за порядок на крейсере, за ученье и за то, что матросы – молодцы.
– С такими молодцами… Вы понимаете, Алексей Иваныч?
Капитан ответил, что вполне понимает.
Тогда адмирал приказал завтра сняться с якоря и не без торжественности прибавил:
– Посылаю вас в крейсерство на Север…
– Слушаю-с, ваше превосходительство! – далеко не весело ответил капитан.
– Цель назначения…
Адмирал, верно, вспомнил наказ адмиральши не особенно много говорить и знал, что инструкция прислана из морского министерства, и надо только переписать ее. И, не докончив объяснения, продолжал:
– Прошу пожаловать сегодня ко мне обедать, Алексей Иваныч… Вы получите инструкцию, и я вам объясню, что надо… Верно, надоело отстаиваться на якоре?
Алексей Иваныч должен был сказать, что надоело…
Адмирал заметил, что он и раньше бы послал Алексея Ивановича, но надобно было ждать нового старшего офицера.
С Артемьевым адмирал еще не сказал ни слова. Он только пожал ему руку при встрече.
И теперь он любопытно взглядывал на него, стоявшего в нескольких шагах на мостике, как распорядителя "аврала", и на лице адмирала, казалось, было что-то смущенное и нерешительное.
Но приказание "адмиральши" разнести Артемьева было категорическое, и добродушие адмирала не смело спорить против привычного послушания.
Вдобавок он вспомнил, что "умница Бетси" высказала весьма основательные причины высшего соображения, требующие строгого выговора начальника эскадры старшему офицеру. Припомнил и несколько раз повторенные адмиральшей слова, которые, верно, "энергичный Парм" (так звала наедине адмиральша Пармена Степановича) захочет сказать Артемьеву…
И брови адмирала вдруг нахмурились, а лицо приняло глубокомысленно-серьезный вид.
Адмирал спустился в капитанскую каюту.
– Прикажите, Алексей Иванович, послать ко мне старшего офицера.
Капитан поднялся наверх и встревоженно шепнул Артемьеву:
– Идите к адмиралу, Александр Петрович. Главное, не перебивайте его и тому подобное…