- Кто там? - послышался из глубины квартиры тихий голос; Недобыл буркнул свое имя, дверь приоткрылась, и из темноты выглянуло изменившееся от волнения, тонкое лицо ученого. - Входите, пожалуйста, я ждал вас, меня предупредили о вашем приходе; только тихо, очень прошу, потише, мои дочери не должны… - или не должна?.. Вероятно, не должны - не так ли? - ни о чем знать, - приложив палец к губам, шептал Шенфельд, старательно выбирая обороты, как все интеллигентные немцы, добросовестно изучившие чешский язык. Он подал Недобылу руку, очень холодную, хотя был в домашней белоснежной барашковой курточке мехом внутрь. - Шенфельд, - представился он и, не выпуская руки Недобыла, повёл его через темную, кривую переднюю в свой кабинет - маленькую комнатку с огромным столом в стиле барокко, настолько заваленным книгами и журналами, что непонятно было, как ученый за ним работает. Груды книг и журналов лежали также на круглом столике посреди комнаты, ими были набиты и простые деревянные полки вдоль всех стен, книги громоздились на кушеточке, боком приставленной к столу, на подоконнике единственного окна, на полу, на стульях, под их тяжестью прогибалась и откидная доска библиотечной стремянки. К ручке высокой узкой двери была подвешена за горло фигурка святого Иосифа с младенцем на руках; отнюдь не склонный к сентиментальности Недобыл испугался, когда, не глядя, протянул руку, чтобы закрыть за собой дверь, и вдруг нащупал голову странного висельника.
- А почему ваши дочери не должны об этом знать? - спросил он, пока ученый, перекладывая книги на пол, освобождал для него один из стульев.
- Не должны! - повторил за ним Шенфельд с явным удовлетворением. - Значит, все-таки говорится "не должны"! Я иногда делаю ошибки, у вас очень трудный язык. Почему не должны знать? Я воздержусь - или воздерживаюсь? - им это говорить, пока акции Генерального банка, в которые я вложил свой капитал, снова не поднялись, пока они, как, кажется, говорят в финансовом мире, не ревалоризованы. Поэтому я вынужден продать эту… этот… Meierhof, скажите, пожалуйста, как по-чешски Meierhof?
- Усадьба, - подсказал Недобыл. - Но простите, не скажете ли вы, прежде чем мы приступим к переговорам, почему этот святой висит на дверной ручке?
Шенфельд, который между тем уселся в кресло, повернув его от письменного стола к посетителю, растерянно заморгал голубыми глазами.
- Висит… в самом деле, висит; а почему, собственно? Он уже давно там висит, не помню, с каких пор. Пока он стоял, все время падал, то и дело валился на бок, вот я его и повесил. Пан Борн говорил мне, что вы хотите купить мою усадьбу, мою "Большую и Малую Крендельщицу", и дадите за нее хорошую цену.
За стеной, словно принесенные ветром издалека, под руками девушки брызгами рассыпались звуки арфы.
- Конечно, я всегда даю настоящую цену. Но, как вам известно, цены на земельные участки сильно колеблются; сейчас, Например, после венского краха, они заметно снизились. Я не хочу обидеть ни себя, ни вас, пан доцент, и потому скажу вам то, чего не сказал бы, не будь вы другом моего родственника пана Борна: не продавайте эту усадьбу. Подождите с продажей, сейчас время неподходящее. Это не в моих интересах, пан доцент, но, как порядочный человек, я считаю нужным предупредить вас.
У доцента Шенфельда на лбу выступили капельки пота.
- Но я вынужден! - приглушенно, с отчаянием в голосе воскликнул он. - После венского краха я совсем без денег!
Этого-то признания и ждал Недобыл. "Эх ты, ягненок! - подумал он. - Вот уж действительно проглотить тебя ничего не стоит!"
Нежное пение арфы проникло сквозь старинную стену, напоенную тысячелетней тишиной. "Хоть бы перестала, - думал Недобыл, - сейчас мне необходимо собраться с мыслями".
- Это весьма прискорбно, пан доцент, мне вас очень жаль. В таком положении оказались многие владельцы недвижимости, пострадавшие от венской черной пятницы, потому-то, как я вам сказал, цены на земельные участки стремительно падают. Это катастрофа, настоящая катастрофа! Мне самому принадлежит усадьба "Комотовка", под горой Жижки. Еще недавно мне предлагали по двадцать гульденов за квадратную сажень. А сейчас дают десять - двенадцать. Между тем "Комотовка" гораздо ближе к городским стенам, чем ваша "Кренделыцица", значит, расположена много выгоднее.
Глаза у Шенфельда были испуганные, он дрожал, как в лихорадке.
- Aber das ist entsetzlich! - воскликнул он и так судорожно переплел тонкие, холодные пальцы, что хрустнули суставы. - Пан Борн говорил по этому поводу совсем другое, не то, что вы, пан… пан…
- Моя фамилия Недобыл, - мрачно сказал Мартин, подумав: "Ну и стервец этот Борн!"
- Пан Борн уверял меня, - донельзя взволнованный Шенфельд перешел на немецкий язык, - что у этих участков большое будущее, так как городские стены вскоре снесут.
"Ах ты, скотина, - мысленно выругал Борна Недобыл, - франт напомаженный, пакостник, трус поганый!"
- Снесут! - с грустной усмешкой воскликнул он тоже по-немецки. - Снесут! Почему станут сносить пражские стены, если парижские до сих пор стоят? Следствием венского краха будет застой, сокращение общественных капиталовложений и государственного бюджета. Постройка моста под Вышеградом, которую должны были начать в этом году, отложена, прокладка туннеля под Летной - тоже, а Борн, этот чудак Борн, убеждает вас, что стены будут сносить! Он говорит это, конечно bona fide но уверяю вас, пан доцент, он ошибается.
Деликатный слух ученого слишком страдал от немецкой речи Недобыла, и он опять заговорил по-чешски:
- Извините, я в этом не разбираюсь. Пан Борн утверждает одно, вы - другое, один из вас, конечно, прав. Но мне необходимо приданое для старшей дочери, которая выходит замуж, а нам с младшей тоже надо на что-нибудь жить, пока акции поднимутся, так что я должен выгодно продать усадьбу. Пожалуйста, не говорите больше ничего, а дайте за нее тридцать пять тысяч гульденов.
- Тридцать пять тысяч! - воскликнул Недобыл и возвел глаза к потолку, как бы говоря: "Господи, ты слышишь и допускаешь это!"
- Да, тридцать пять тысяч, - задыхаясь, повторил ученый, - Я говорил пану Борну, что мне надо получить тридцать пять тысяч; он сказал, что это настоящая цена, ее-то я и должен у вас просить, и внушал мне, чтобы я не уступал. Для меня это вопрос жизни, поэтому мне необходима эта сумма. Я должен выплатить приданое Лауре, затем спокойно дописать свою работу "Philosophie der Gegenwart", издание которой тоже будет стоить немало денег, я должен содержать младшую дочь… Словом, они мне нужны, а пан Борн говорил, что у вас денег… как это он выразился?.. куры не клюют.
"Верно, верно, деньги у меня есть, - думал Недобыл, - но сколько я трудился, что испытал, пока их заработал! А что ты делал в то время, пока я ездил из Праги в Рокицаны и из Рокицан в Прагу, туда и обратно, в стужу, в снег и в дождь? Что ты делал, когда я лежал, привязанный к скамье, и меня так секли, что до сих пор видны шрамы на заднице? Писал свои роскошно переплетенные книги в тишине и тепле, а сейчас тебе нужны мои деньги, чтобы продолжать эту писанину?"
- Поймите, мне действительно необходимы эти тридцать пять тысяч, - робко моргая детскими голубыми глазами, сказал ученый, напуганный мрачным молчанием Недобыла.
- Верю, что они вам нужны, - ответил Недобыл. - Но мне ваша "Кренделыцица" по такой цене, право же, не нужна! - "Вру я, - думал он при этом, - она нужна мне, нужна!" - Пан Борн, который рассказывал вам, пан доцент, сказки о моих финансовых возможностях, информировал меня о том, что некий архитектор, некий предприниматель, не знаю кто, предлагал вам в свое время за "Крендельщицу" двадцать пять тысяч. Охотно верю, что эту сумму он вам предлагал, хотя это бешеные деньги, и предлагаю столько же, несмотря на то что цены на землю, как я вам уже сказал, упали. Пан доцент, через неделю после венского краха двадцать пять тысяч за маленький, запущенный виноградник - это уйма денег, такие с неба не падают!
"На тридцати сойдемся", - подумал он. Однако они не сошлись.
- Да, но мне необходимы тридцать пять тысяч! - в отчаянии воскликнул Шенфельд. - Поверьте, я не требовал бы их, не будь они мне действительно очень необходимы! Я должен выплатить приданое и…
- Тридцать тысяч, - перебил его Недобыл. - Это мое последнее слово, пан доцент.
- А на что я буду жить, когда отдам приданое? - возразил философ. - Как допишу свою книгу? На что буду содержать младшую дочь? Нет, мне необходимы тридцать пять тысяч.
"Боже мой, - думал Недобыл, - с этим идиотом невозможно торговаться. Сказал тридцать пять тысяч - и ни в какую! Теперь следовало бы уйти и подождать, пока он сам ко мне не притащится. Но уходить и ждать нельзя, возможно, что Герцог уже направляется сюда, а он наверняка даст ему тридцать пять тысяч, даст и сорок, если он потребует, даст все пятьдесят!"
- Ваша младшая дочь - это та барышня, которая играет на арфе? - спросил он.
Да, это Мария, - ответил Шенфельд, пораженный внезапной переменой темы. - Ну, так как же? Как? Уверяю вас…
Уверяю вас, что в жизни ничего подобного не видел, - с горьким смехом перебил его Недобыл. - И прошу поверить, что никогда больше не буду покупать недвижимость у философов. Складываю оружие, пан профессор, я побежден и соглашаюсь на ваше требование.
Философ облегченно вздохнул, его бледные щеки заметно порозовели.