- А что они с ними делают? - поинтересовался Борн. Продают из-под полы людям, которым угрожает судебное преследование за злостное банкротство, а те заносят их в свои фальшивые балансы, как будто приобрели эти бумаги еще за их полную стоимость… Это - обычное дело, забавно, не правда ли? Так вот, наш милый маркиз однажды купил за бесценок целый ящик акций обанкротившегося горнозаводского общества, и вдруг произошло чудо! Было обнаружено новое месторождение, цена акций поднялась, и мосье Жантруа - такое некрасивое имя носил тогда наш маркиз - за одну ночь разбогател. Вот каков современный мир, господин Борн! Или взять хотя бы нашего хозяина еще вчера он был нищим, а сегодня? К примеру, за картину Бодри, что висит вон там, он заплатил двадцать пять тысяч франков.
- Двадцать пять тысяч франков! - вздохнул Борн и закрыл глаза.
- Олорон считает, что он может себе это позволить, - озлобленно произнес де Шалюс с ненавистью человека, потерпевшего в жизни крах. - В Париже полно людей, которые полагают, что они могут позволить себе все… и первый среди них сам император, считающий, что он может позволить себе разрушить Париж. "После нас хоть потоп!" Этот старый безнравственный лозунг кое-кого из придворных кругов сейчас стал лозунгом любого новоиспеченного франта, которому грош цена; для такого щеголя модный портной, прогулка по Булонскому лесу, свой кружок, метресса, осенняя охота и бега - верх всего, что только может желать человек. Вот, например, Вантрассон, который сейчас беседует с вашей прелестной женой. Честное слово, я отдал бы день жизни, лишь бы дать ему пинка под зад! У этого imbecile собственный рысак, вернее, полрысака, так как, к счастью, папа держит сынка в ежовых рукавицах; вторая половина злополучного рысака принадлежит другой молодой знаменитости, папаша которого так же скуп, как и старый Вантрассон. Рысак носит имя Набоб, и Вантрассон лично участвует в скачках с препятствиями. О, видели бы вы, как он красуется перед трибунами в жокейском костюме, в сапогах с отворотами и красной куртке - не день, неделю жизни я не пожалел бы, только бы наподдать ему! Однако он опасный дуэлянт, фехтует, как дьявол, стреляет, как бог, у него на счету уже три успешные дуэли… Что он здесь делает? Наставляет рога нашему хозяину, мадам Олорон содержит его, он обходится ей в тридцать тысяч франков в год. Пожалуй, мадам Олорон не позволит ему так долго развлекать вашу жену… Ну, разве я не говорил вам? Она уже направляется к ним! Паф! Вот, уже увела! Ах, таково общество!
Барон умолк, так как в эту минуту возле них остановился, опершись о карниз камина, господин Олорон, измученный своими обязанностями хозяина.
- Позвольте и мне погреться немножко, - сказал он - В Париже я постоянно мерзну. Единственное место в мире, где можно жить, это Южная Франция, вам не кажется, барон?
- Нет, не кажется, - хмуро ответил барон. - При нынешнем правительстве во Франции нигде жить нельзя, ни на юге, ни в Париже, ни на севере.
- Мне думается, вы видите только черную, заднюю стену, а белую не видите, - сказал Борн. Он не мог припомнить, как по-французски будет изнанка или оборотная сторона медали, и потому прибег к столь неуклюжему выражению. - У нас тоже есть черная стена, но нет вашей славы, наш император тоже деспот, но он - не Наполеон. А затем язык, господа, язык! Понимаете, язык, parler francais вы французы, и ваш император - француз, вы не знаете, как это существенно!
Ни барон, ни Олорон не уловили смысла с таким трудом произнесенной речи Борна.
- Ну и что? - спросил Олорон. - Ведь ваш император не может быть французом!
- Конечно, нет, - с горечью ответил Борн. - Он немец!
- Eh bien? - удивился Олорон. - Но и вы немец, не так ли?
Салон постепенно наполнялся гостями, черными фраками мужчин и дамскими вечерними туалетами всех цветов радуги, щебетанием и смехом, матовыми пятнами декольте, блеском брильянтов и жемчуга, замысловатыми прическами. Крупнейшие мировые творцы мод, ювелиры, парикмахеры и цветоводы из кожи лезли вон, напрягали умы, чтобы придумать для кучки этих блестящих, ленивых и расточительных женщин наряды самые невероятные, украшения самые оригинальные, декольте самые смелые. Кринолины вышли из моды, стали непопулярны ткани с расписными замысловатыми узорами, ленты, тяжелое золотое шитье; "подчеркивать естественные линии" - новый девиз элегантных парижанок; туалеты дам от этого не стали дешевле, счета их портних и белошвеек по-прежнему разоряли мужей. Слава величайших умов тогдашней Франции, будь то Бодлер или эмигрант Виктор Гюго, Ренан или Тэн, Доре или Курбе, Пастер или Литтре, не могла сравниться с мировой известностью короля парижских мод Борта, о фантастических творениях которого, о "белом туалете, расшитом листьями плюща и морскими цветами, окропленном дождем брильянтов" или о "неотразимом наряде нимфы, погружающейся в волны", писали больше, чем о новых романах, операх, научных открытиях.
"А я, - думала Гана, - я дерзнула соперничать с ними какими-то жалкими разрезами на корсаже, я так этим гордилась!" Но унижение ее длилось недолго; баронесса де Шалюс, импозантная дама с усиками, с волосами, собранными в эбеново-черный узел, казалось, почувствовала к Гане неизъяснимую симпатию, называла ее "chere enfant" - "милое дитя" - и обещала свести к своему портному, к своей белошвейке, к своему перчаточнику, мастеру зонтов, модистке, сапожнику.
"А этот нахал посмел утверждать, что барон де Шалюс потерял все свое состояние!" - возмутилась Гана. Ей и в голову не могло прийти, что баронесса водит "к своему портному, к своей белошвейке, к своему перчаточнику, мастеру зонтов, модистке, сапожнику" всех богатых иностранок, с которыми ей удается познакомиться, и получает проценты с их заказов.
- Как жаль, - говорила баронесса, - что вы приехали в Париж сейчас, chere enfant, а не в разгар сезона! Ваша красота, поданная должным образом, вызвала бы в свете землетрясение, вы - из тех женщин, которые созданы для того, чтобы о них говорили повсюду, писали в рубриках газет, посвященных светской жизни. Сейчас нетрудно привлечь внимание, ведь Париж жаждет новых лиц, новых открытий! Посмотрите на маркизу де Данжак, женщину в голубом туалете, которая прогуливается с моей дочерью и, вероятно, развращает ее, - она прославилась именно этим оттенком голубого цвета, который настолько ярок, что даже глазам больно, - "лазурь Данжак" называют теперь этот цвет; маркиза ввела его в моду в прошлом году, а нынче лазурь можно увидеть на любой продавщице, и ей, бедняжке, придется вдохновиться и придумать что-нибудь новое… Наша милая хозяйка, мадам Олорон, три года тому назад прославилась своей дерзкой манерой смотреть в лорнет, но ее слава длилась недолго, ей начали подражать, и сейчас каждая гусыня из предместья дерзко лорнирует вас. Ах, какая вы милая, chere enfant, как приятно поговорить с вами! Обратите внимание, сколько завистливых взглядов обращено на вас… и я объясню почему! Потому, что вы не употребляете косметики. Это невиданно, честное слово, это оригинальнее, гораздо необычнее и оригинальнее, чем лазурь Данжак или дерзкая манера смотреть в лорнет, у вас то преимущество, что вам нечего опасаться, никто не станет вам подражать, - ведь ни у кого нет такого цвета лица, как у вас.
В эту минуту в дверях, ведущих в столовую, появился важный слуга в черном и торжественно доложил мадам Олорон, что кушать подано.
- Madame, est servie,