Весть о его смерти громким эхом прокатилась по всему Филиппинскому архипелагу, разожгла еще большую ненависть к прогнившим насквозь колониальным порядкам, вызвала новую мощную волну восстаний, небывалый приток всех слоев населения в революционную армию. Натиск был могуч и неотразим: через полтора года после казни Рисаля народная революция победила; в июне 1898 года Филиппины провозгласили независимость. Однако упоение свободой было недолгим: через полгода филиппинскому народу вновь пришлось с оружием в руках отстаивать свободу, теперь уже против более мощного хищника - Соединенных Штатов Америки. Борьба затянулась на многие годы.
Но это уже другая глава истории филиппинского народа, который выдвигал и выдвигает из своей среды все новых и новых героев борьбы за полную независимость филиппинского государства от колонизаторов, за свое национальное и социальное освобождение.
Есть люди, имя которых умирает вместе с ними. И есть такие, как Хосе Рисаль, - они становятся знаменем борьбы, синонимом гения народа; жизнь и деятельность подобных людей, даже сама смерть, рыцарски прекрасная, служат опорой, источником моральных сил для целых поколений.
М. Колесников
Флибустьеры
Можно подумать, будто некий флибустьер тайными чарами понуждал клику святош и ретроградов, чтобы они, невольно выполняя его замысел, проводили и поощряли политику, устремленную к одной цели: распространить дух флибустьерства по всей стране и убедить всех филиппинцев до единого, что нет для них иного спасения, как отделиться от матери-родины.
Фердинанд Блюментритт
ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАМЯТИ
священников дона Мариано Гомеса (85 лет), дона Хосе Бургоса (30 лет) и дона Хасинто Самары (35 лет), казненных на Багумбаянском поле 28 февраля 1872 года.
Церковь, отказавшись лишить вас сана, выразила сомнение в вашей преступности; правительство, окружив ваше дело тайной и глухими намеками, посеяло подозрения, что в тяжкую минуту им была совершена роковая ошибка; а Филиппины, свято чтя вашу память и называя вас мучениками, не признают вас виновными.
И пока не будет доказано ваше участие в кавитском восстании, пока не выяснится, были вы или не были патриотами, поборниками справедливости и свободы, я вправе посвятить мой труд вам, павшим жертвами того зла, с которым я пытаюсь бороться. В ожидании дня, когда Испания оправдает вас и объявит себя непричастной к вашей гибели, да послужат эти страницы запоздалым венком из увядших листьев, который я возлагаю на безвестные ваши могилы! И всякий, кто бездоказательно чернит вашу память, да прослывет убийцей, запятнанным вашей кровью!
X. Рисаль
I
На верхней палубе
Sic itur ad astra.
Декабрьским утром по извилистому руслу реки Пасиг, пыхтя, поднимался пароход "Табо", везший многочисленных пассажиров в провинцию Лагуна. Его неуклюжий, бочковатый корпус напоминал табу, откуда и произошло название; он был грязноват, но с претензией казаться белым, и, благодаря своей медлительности, двигался торжественно и важно. И все же в округе относились к нему с нежностью, - не то из-за тагальского названия, не то из-за его сугубо филиппинского характера, главное свойство коего неприятие прогресса. Казалось, это был вовсе не пароход, а некое не подвластное переменам, пусть несовершенное, но не подлежащее критике существо, которое кичится своей прогрессивностью только потому, что покрыто снаружи слоем краски.
И в самом деле, этот благословенный пароход был истинно филиппинским! При некотором воображении его можно было даже принять за наш государственный корабль, сооруженный попечением преподобных и сиятельных особ.
В лучах утреннего солнца, серебрящих речную зыбь, под протяжный свист ветра в прибрежных зарослях гибкого тростника плывет вдаль его белый силуэт, увенчанный султаном черного дыма. Что ж, говорят, государственный корабль тоже изрядно дымит!.. "Табо" ежеминутно гудит, хрипло и властно, как деспот, призывающий окриками к повиновению, и столь оглушительно, что пассажиры не слышат один другого. Он угрожает всему на своем пути. Вот-вот он сокрушит саламбао - хрупкие рыболовные снасти, которые качаются над водой, точно скелеты великанов, приветствующих допотопную черепаху; очертя голову грозно устремляется он то на тростниковые заросли, то на ящериц карихан, притаившихся среди гумамелей и других цветов, подобно нерешительным купальщикам, которые, уже войдя в воду, никак не отважатся нырнуть. Следуя по фарватеру, отмеченному в реке тростниковыми стеблями, "Табо" преисполнен самодовольства. Но вдруг сильный толчок едва не валит с ног пассажиров: наскочили на перекат, которого здесь раньше не было.
Если сравнение с государственным кораблем кажется еще не совсем убедительным, взгляните, как разместились пассажиры. На нижней палубе смуглые лица, черные шевелюры; здесь, среди тюков и ящиков с товарами, теснятся индейцы, китайцы, метисы, тогда как на верхней палубе, под сенью тента, расположились в удобных креслах несколько монахов и одетых по-европейски чиновников; они курят сигары, любуются пейзажем и словно не замечают, с каким трудом капитан и матросы преодолевают речные препятствия.
Капитан, пожилой человек с добродушным лицом, - бывалый моряк, который в молодости плавал на более быстроходных судах по более обширным водным просторам, а теперь, на склоне лет, вынужден сосредоточивать все свое внимание на том, чтобы осторожно обходить ничтожные помехи. Каждый день одно и то же: те же илистые перекаты, та же махина парохода, застревающего на тех же поворотах, как тучная дама в толпе; и почтенному капитану то и дело приходится стопорить, пятиться, убавлять пары и посылать полдесятка матросов, вооруженных длинными шестами, то на бакборт, то на штирборт, чтобы помогли рулевому одолеть поворот. Ни дать ни взять ветеран, водивший некогда отряды в смелые атаки, а в старости приставленный гувернером к капризному, строптивому увальню!