- Идет! - сказал Шимп. - А теперь я объясню вам, что делать. Даю пять минут, чтобы вы сами сообразили, а если не сумеете, попрошу вас потом не вякать, что это очень просто и не стоит лишних денег.
Пять минут глубоких размышлений не принесли внезапного озарения мистеру Моллою, который вне избранной им сферы продажи фальшивых нефтяных акций доверчивой публике особыми дарованиями не отличался.
- Ну, ладно, - сказал Шимп, - значит, так: вы идете к типу, который снял дом, и просите, чтобы он уступил его вам.
- Ну, такого идиотства я еще не слышала! - визгливо воскликнула Долли, и даже мистер Моллой почти что скептически усмехнулся.
- Думаете, не пройдет? - продолжал Шимп, и бровью не поведя. - А теперь слушайте дальше. Сперва к этому типу приходит Долли. И разыгрывает удивление, что ее отец еще не пришел.
- Ее… кто?
- Ее отец. И начинает обольщать этого типа на всю катушку. Если она не утратила перчику с тех пор, как в последний раз такое проделывала, тип уже совсем доспеет для второго действия к тому времени, как поднимут занавес. - И тут являешься ты, Елей.
- Я что - ее отец? - спросил мистер Моллой в некотором недоумении.
- Ясно, отец. А почему бы и нет?
Мистер Моллой, несколько болезненно относившийся к разнице в возрасте между собой и своей молодой женой, решил, что Шимп утратил свою обычную тактичность, но пробормотал только то, что подсеребрит себе виски.
- А потом что? - спросила Долли.
- А потом, - сказал Шимп, - Елей втирает ему очки. Мистер Моллой повеселел. Он знал, что втирание очков - его стихия.
- Елей говорит, что родился в этой берлоге в незапамятные времена.
- То есть как это - в незапамятные времена? - подскочив, спросил мистер Моллой.
- В незапамятные времена, - твердо повторил Шимп, - до того, как ему пришлось эмигрировать в Америку, а дорогой его сердцу отчий дом был продан. Он хранит сладкие воспоминания детства о лужайке, на которой резвился малым дитятею, и обожает там каждый кирпич. Все любимые его родственники откидывали копыта в комнатах наверху, и все такое прочее. И вот что, - с нажимом заключил Шимп, - если в этом типе есть хоть капля чувств и если Долли заранее его размягчит, он клюнет.
Наступило насыщенное электричеством молчание.
- Сработает, - сказал Елей.
- Может сработать, - сказала Долли более осторожно.
- Сработает, - повторил Елей. - Я буду в форме. Этот пентюх начнет у меня утирать платком слезы через три минуты.
- Многое зависит от Долли, - напомнил ему Шимп.
- Об этом не беспокойся, - сказала дама твердо. - Я тоже буду в форме. Но вот что: для этого представления мне нужно одеться. И тут никак не обойтись без шляпы с пером райской птицы - я ее утром видела на Риджент-стрит.
- Почем? - на едином дыхании вопросили остальные члены синдиката.
- Восемнадцать гиней.
- Восемнадцать гиней! - сказал Шимп.
- Восемнадцать гиней! - сказал Елей.
Они тоскливо переглядывались, не слушая, как Долли напоминает, что, не разбив яиц, яичницу не зажарить.
- И новое платье, - продолжала она. - И новые туфли, и новый зонтик, и новые перчатки, и новую…
- Помилосердствуй, крошка, - взмолился мистер Моллой. - Немножечко благоразумия, лапочка.
Долли не дрогнула.
- Девушка, - сказала она, - не может воздать себе должное в лохмотьях. Сами знаете. И знаете не хуже меня, что джентльмен сразу же смотрит на копыта дамы. Ну а перчатки, да вы только поглядите на это старье и спросите себя…
- Ну ладно, ладно, - сказал Шимп.
- Ладно, - повторил за ним мистер Моллой.
Их лица посуровели. Эти мужчины были мужественны, но они страдали.
14. Чириканье
Мистер Ренн внезапно вздрогнул и поднял голову от тарелки, в его глазах замерцал ужас. Старые театралы, присутствуй они в комнате, тут же вспомнили бы покойного сэра Генри Ирвинга в "Колоколах".
В "Сан-Рафаэле" был час завтрака, и, как всегда во время этой трапезы, атмосфера была наэлектризованной. В пригородах за завтраком всегда так. Над пиршеством тяготеет призрак уносящегося вдаль поезда, превращая обычно уравновешенных людей в комок нервов. Познакомившись с мистером Ренном на Флит-стрит после дневной трапезы, вы сочли бы его очень приятным, спокойным пожилым джентльменом, если и грешащим, то только мягкостью. За завтраком у него могли бы многому поучиться бенгальские тигры.
- Этблгдк? - ахнул он на утреннем диалекте пригородов, когда слова прорываются сквозь поджаренный хлеб с мармеладом.
- Нет, это не был гудок, милый, - заверила его Кей. - Я же говорю, у тебя еще масса времени.
Немного успокоившись, мистер Ренн продолжал питаться. Он расправился с хлебом и потянулся за чашкой с кофе.
- Ктрычс?
- Еще только четверть.
- Ты уврна, твчасы нврт?
- Я вечером их проверила.
В этот миг издали донесся еле слышный гармоничный перезвон.
- Вон куранты колледжа пробили четверть, - сказала Кей.
Лихорадка слегка отпустила мистера Ренна. Раз еще только четверть, ему нечего опасаться. Можно посидеть и поболтать. Можно даже мешкать и мешкать. Он чуть-чуть отодвинул стул и закурил сигарету.
- Кей, дорогая моя, - сказал он. - Я все думаю… про этого молодого Шоттера.
Кей подскочила. По странному совпадению она в этот момент тоже думала про Сэма. Ее раздражало, что она думает о Сэме, но она то и дело ловила себя на этом.
- Мне кажется, нам следует пригласить его как-нибудь пообедать у нас.
- Нет!
- Но он так ищет дружбы! Не далее чем вчера он спросил, нельзя ли ему как-нибудь заглянуть к нам попросить садовую тележку. Он сказал, что, насколько ему известно, в пригородах это обязательный первый ход для установления добрососедских отношений.
- Если ты пригласишь его на обед, я куда-нибудь уйду.
- Не понимаю, почему ты питаешь к нему такую антипатию.
- Питаю, и все.
- А он как будто чрезвычайно тобой восхищается.
- Да?
- Все время заговаривает о тебе - спрашивает, какой ты была в детстве, так ли причесывалась или по-другому и еще всякую всячину.
- А!
- Я бы предпочел, чтобы ты относилась к нему помягче. Мне бы хотелось встречаться с ним и в нерабочие часы. Я нахожу его очень приятным юношей, а редакции он крайне полезен. Избавил меня от странички Тетушки Исобель. Помнишь, как я ненавидел ее писать?
- И это все, что он делает? Мистер Ренн весело усмехнулся.
- Отнюдь, отнюдь, - сказал он с улыбкой.
- Чему ты смеешься?
- Я вспомнил, - объяснил мистер Ренн, - вчерашний случай. Ко мне явилась Корделия Блэр с одной из своих обычных претензий…
- Только не это! - сказала Кей с сочувствием. Она знала, как донимают ее дядю авторы женского пола, являющиеся в редакцию "Домашнего спутника" Пайка со своими обидами; и из всех этих даровитых созданий мисс Корделия Блэр внушала ему наибольший ужас. - Что случилось теперь?
- Оказывается, иллюстратор "Пылающих сердец" нарисовал Лесли Мордайка в смокинге, а не во фраке.
- Почему ты не ставишь этих баб на место, когда они начинают тебя допекать? Ты не должен быть с ними таким обходительным.
- Ничего не могу поделать, дорогая, - жалобно сказал мистер Ренн. - Не знаю почему, но достаточно одного вида чем-то расстроенной дамы-романистки, и у меня душа уходит в пятки. Иногда я жалею, что не я редактор "Милых крошек" или "Наших пернатых друзей". Не думаю, чтобы к Мейсону врывались возмущенные детишки или негодующие канарейки - к Мортимеру… Но я хотел тебе рассказать… Когда я услышал ее голос в приемной, то быстро ознакомил с фактами молодого Шоттера, и он благороднейшим образом вызвался пойти туда и успокоить ее.
- Не представляю себе, как он мог бы кого-нибудь успокоить.
- Ну, на мисс Блэр он, во всяком случае, повлиял самым поразительным образом. Заглянул в кабинет через десять минут и сообщил, что все улажено и она удалилась в прекрасном настроении.
- А он рассказал, как ему это удалось?
- Нет. - У мистера Ренна вырвался еще -один веселый смешок. - Кей, это невозможно… ты же не воображаешь… ты же не думаешь, что он, невзирая на краткость их знакомства, поцеловал ее, а?
- Я бы сказала, что это вполне вероятно.
- Ну, должен признать…
- Не смейся этим жутким, людоедским смехом, дядя!
- Ничего не могу с собой поделать. Я ничего видеть не мог, ты же понимаешь. Я ведь был в кабинете, но слышал вполне определенные звуки, которые позволяют заключить…
Мистер Ренн умолк. Вновь до его ушей донесся дальний мелодичный перезвон. Но теперь воздействие было отнюдь не успокоительным. Мистер Ренн превратился в клубок лихорадочной энергии. Метался по комнате, схватил шляпу, уронил ее, подобрал, уронил портфель, поднял портфель и уронил палку. К тому времени, когда он вылетел из дверей со шляпой на голове, портфелем в руке и с палкой, свисающей с локтя, могло показаться, что по "Сан-Рафаэлю" пронесся смерч, и Кей, проводив его, вышла в сад, чтобы немного прийти в себя.
Утро было солнечным, приятным, и она направилась к своему любимому местечку в тени ветвей могучего дерева, простиравшего их над краем лужайки, - благородного дерева, такого раскидистого, как то, что некогда укрывало деревенского кузнеца. Строго говоря, оно принадлежало "Мон-Репо", ибо его корни находились в земле этого владения, но его ветви тянулись далеко над изгородью, а потому "Сан-Рафаэль", вопреки всякой справедливости, что так часто случается в делах человеческих, бесцеремонно пользовался всеми благами его тени.
Кей села там и, пока легкий ветерок поигрывал ее волосами, предалась размышлениям.