– Разреши, государь, за зернышком сбегаю. Чай, не все ворон склевал.
Голос Курицына вернул Иоанна Васильевича в светлицу. Государь смотрел на дьяка и не понимал: шутит тот или говорит серьёзно.
– Ну, беги.
Дьяк вмиг обернулся. Разжал руку: посреди ладони – ржаное зёрнышко. В глазах государя загорелись искорки.
– Дай я сам.
Он взял зерно, поднял узкую холёную руку над столом и медленно разжал кулак. Зерно покатилось по листу и остановилось.
"Монастыри присвоят себе новые земли…", – прочитал Иоанн Васильевич и изумлённо посмотрел на Курицына. Он долго молчал, наконец, промолвил.
– Помогает твое гадание в голове порядок навести. Будешь приходить три раза в неделю. Вечера ныне длинные – вместе их будем коротать. Но сначала по монастырям поедешь. Первой посетишь Кирилло-Белозерскую обитель.
Уходил новый любимец Иоанна Васильевича в добром расположении духа. На руку дьяку было поручение государя. Давно хотел Курицын съездить к монахам кирилловским: себя в вере испытать и со старыми знакомцами увидеться. Обитель жила по уставу монастырей афонских, а, значит, строго придерживалась правил Вселенских соборов и положений, установленных ещё зачинателем монашества Афанасием Египетским. Знакомцы, отец Гурий, и отец Ефросин, могли и в государевом, и личном деле подсобить. У Гурия, в миру Григория Тушина, соседа по отцовской вотчине, дела земельные лучше выяснять, чем у нового игумена отца Венедикта. С Ефросином Курицыну итак встретиться не терпелось – хотелось обсудить повесть о Дракуле. Вкусом старого переписчика Федор Васильевич дорожил больше, чем мнением иного князя или боярина. Потому и доверил сначала "Лаодикийское послание" переписать, теперь – повесть о Дракуле. Да и другие книжники интерес вызывали, славился монастырь летописными сводами и библейскими книгами.
– Так ты, Ефстафий, полагаешь, что рай земной находится не на небе, а на острове в море-океане, как писано в книге Космы Индикоплова? – говоривший эту фразу обладал солидным басом, видать, что в монастырском хоре место находил.
– Именно, так, на острове, – вторил ему другой голос, тонкий и высокий. – И расположен он в том месте, где небо с землёй прикасается.
Голоса принадлежали двум молодым монахам-переписчикам Кирилло-Белозерского монастыря. Оба проходили первую проверку на пригодность к переписыванию книг, оба хотели удивить друг друга знаниями. Стал Федор Курицын, корпевший над монастырскими отчетами, невольным слушателем их тихого спора. Вот уже неделю он разбирался в земельных наделах обители, а все больше бумаг и договоров оставалось еще перечесть. Читальня находилась в избе-библиотеке, являвшей собой приземистое здание, выложенное из камня, – единственное на всю округу. Здесь находилось главное монастырское сокровище – старинные книги, которые начал собирать еще отец-основатель Кирилл. Белозерские монахи боялись пожаров, часто охватывающих соседние монастыри, все постройки которых выполнялись из дерева.
В большой зале, сразу за сенями, сидели писцы, летописцы и переписчики книг. Писцы подчинялись эконому и занимались повседневной деятельностью обители: составляли хозяйственные договоры, купчии на вновь приобретенные угодья, документы по судебным разбирательствам, коих было немало, – на землю монастырскую многие глаза открывали. Помимо экономических знаний от них требовалось хорошо знать судебник – свод законов Московского княжества. Судебные писцы сидели сразу возле дверей за небольшими столами. Это было удобно – заказчики сразу из сеней попадали в объятия умудрённых житейскими делами иноков.
Дальше за длинными столами располагались летописцы – они составляли летописные своды Кирилло-Белозерского монастыря и всего княжества Московского. Летописцы были в меру начитаны и образованы, знали летописи, составлявшиеся в других монастырях, хорошо разбирались в сложных династических и политических отношениях, как внутрироссийских, так и международных. Летописцы формально подчинялись игумену, но фактически находились под опекой государева дьяка Василия Мамырева. С недавних пор Великий князь решил положить конец независимому летописанию и поставить его в зависимость от государства. Поскольку монастырь находился далеко от Москвы, Мамырев редко проведывал эти места – потому кое-какая самодеятельность монахов иногда допускалась.
Самой образованной частью кирилло-белозерской братии были переписчики книг. Многие из них владели греческим и латинским языками, едва не наизусть знали Библию и послания апостолов, читали сочинения отцов церкви, труды Аристотеля, Иосифа Флавия, Плутарха. Книгопереписчики были разбросаны по укромным уголкам зала. Они сидели в нишах, сотворённых в каменных стенах, в закутках, образованных сводчатыми потолками и колоннами, возле стрельчатых окон – их занятия требовали уединения.
Два монаха, ведущие неспешный разговор о грехах земных и их искуплении, сидели как раз за тонкой стенкой, отделявшей писцовый зал от читальни с книгохранилищем. Курицын, между делом, продолжал вслушиваться в их беседу.
– А ты почитай изборник преподобного Кирилла. Там написано, что земля с небом не соприкасается.
– Да ну!
– Вот послушай: "Земля не есть ни четырёхугольна, ни треугольна, ни дискообразна, но устроена яйцевидной. И представляется по образу яйца, у которого внутри желток, а снаружи скорлупа. Земля – это желток в середине яйца, а небо и воздух – белок и скорлупа яйца. Как скорлупа окружает внутренность яйца, так небо и воздух отовсюду Землю окружают – и сверху, и снизу, отовсюду. Земля же, словно некое перо носится в самой середине, ибо насколько отстоит небо от верхней поверхности Земли, настолько же отстоит оно от нижней поверхности, и на востоке, на западе, на севере и на юге. Отовсюду отстоит Земля от неба и не прикасается к нему".
– А как далеко она от неба отстоит? Что про это написано в изборнике преподобного?
– Написано так: "Таково расстояние, каковое, согласно халдеям, проходит человек за пятьсот лет".
– Как же слова наши до Бога долетают?
За стенкой установилась тишина…
Тут Курицын не выдержал: он тихо кашлянул, поднялся из-за стола, потянулся, разминая спину, и вышел из своего закутка к монахам.
– А где мне, братья, увидеть отца Ефросина, скоро ли придёт? – спросил он, как ни в чём не бывало. Однако жаль ему было монахов. Как видно, и у стен уши бывает. Не ровен час, услышит какой недоброжелатель речи их, осудит за крамолу, а там и память Кирилла очернить кому-то вздумается.
– Отец Ефросин в келье книги переписывает, сюда редко заходит, когда сверить что-нибудь хочет по старым пергаментам.
– Проведи, брат, к Ефросину, – попросил Курицын.
По скромности быта келья Ефросина ничем не отличалась от обычной монашеской кельи. Не скажешь, что её хозяин начальствует над всеми переписчиками монастырскими. Комната – узкая и тесная, как ножны для меча. Все как обычно. Жесткая кровать, стол и лавка. На стене образа. Единственное отличие: на столе листы пергамента, гусиное перо и флакончик с чернилами. Да еще полка с книгами над кроватью.
– Давно, батюшка, из Москвы? – пропел Ефросин.
– Прости, отче, что сразу не зашёл, – Курицын покраснел и почему-то стал оправдываться перед стариком.
– Это ты меня прости, Федор Васильевич. Долго повесть твою переписывал. Чай, новую книгу принёс? Уж я все силы приложу.
– Нет, Ефросин. Меня другое заботит: дойдут ли до людей книги мои?
– Не от нас сие зависит, – улыбнулся Ефросин тихой улыбкой. – Понравятся творения твои, в других монастырях перепишут – тогда по всей Руси разойдутся. А не будут по душе – так на "нет" и суда нет. Ты скажи мне, Федор Васильевич, почему повесть о Дракуле своим именем не подписал? Или тебя сомнения какие одолевали?
Курицын задумался. Видно, вопрос старца не был для него праздным.
– Писал ее с тайной задачей. Для человека одного.
– А он просил об этом?
– Нет.
– Так для чего все же писал? В назидание, чтобы не повторил тот человек, что читать будет, злостей Дракулы или, наоборот, в оправдание деяний его, нынешних и будущих?
Курицыну показалась, что Ефросин понимает причину его недосказанности.
– Скорее второе, – бросил он коротко.
– Понятно, – Ефросин поднял на дьяка печальные глаза свои. – Тогда не жалею о содеянном. Давеча царевна Софья присылала гонца за книгами. "Дракулу" в числе прочих отправил. Значит, и тот человек прочитает, о котором ты говорил, Федор Васильевич. Может, и хорошо, что имя свое не поставил. Хотя намек ты сделал ясный, что книга в королевстве Венгерском писалась. Кто знает о посольстве твоем к королю Матфею Корвину, поймет.
– Софья уже поняла. Говорили мы с ней про Дракулу. А вот тот человек…
– Не волнуйся, придет черед, прочитает тот человек, – Ефросин вздохнул. – Только есть Божий суд. За злые дела ответ держать придется.
– Есть ли черта, отделяющая злые дела от добрых? Знать бы ее, черту эту, многое по-другому делалось бы, – Курицын задумался.
– А вот скажи, Ефросин. Если добро во зло идет, тогда как быть? Вовсе не делать? Или творить?
– Понятие сложное. Черта эта в душе у каждого. Только у одного – она через все сердце идет, у другого – лишь малой черточкой отмечено. Не заметишь, как переступишь.
– А всё же, если правитель Богом над нами поставлен, значит, дают ему право высшие силы, как на добро, так и на зло?
В келье установилась минутная тишина.
– Не в осуждение скажу, Федор Васильевич, – Ефросин перекрестился. – Правители приходят и уходят, Бог отец, Сын Его и Святый Дух – вечны.