Повесть "Мастера мозаики" Жорж Санд сочинила для своего сына Мориса, когда ему было тринадцать лет. "Я хотела не только позабавить его, но и сообщить ему некоторые знания", - писала она, - и обратилась к реальному факту, известному в истории искусства. Она рассказала о жизни мастеров мозаики собора Святого Марка - о братьях Дзуккато, - вложив в их образы свое представление о том, каким должен быть истинный художник.
Для среднего и старшего школьного возраста.
Жорж Санд
Мастера мозаики
I
- Да, мессер Якопо, мне не повезло с сыновьями. Они меня опозорили, и я никогда не утешусь. Мы живем в век упадка, говорю я вам, люди вырождаются, семейные устои рушатся. В мое время каждый старался пойти по стопам отца… даже превзойти его. А ныне у нас не брезгуют никакими средствами, не боятся унизить свое звание, лишь бы разбогатеть. Дворянин превращается в торгаша, живописец - в подмастерье, зодчий - в каменщика, каменщик - в подручного. До чего же все они дойдут, пресвятая богородица!
Так говорил мессер Себастьяно Дзуккато, художник, забытый в наши дни, но в свое время пользовавшийся немалым уважением как глава школы живописи, - говорил, обращаясь к знаменитому маэстро Якопо Робусти, который нам более известен под именем Тинторетто.
- Ха-ха! - рассмеялся маэстро Робусти; он всегда был так поглощен своими замыслами, что порой отвечал не подумав, с удивительной непосредственностью. - Лучше быть хорошим подмастерьем, чем мастером средней руки; умелым ремесленником, чем заурядным художником, и…
- Эге, любезный маэстро, - воскликнул старик, слегка обидевшись, - уж не называете ли вы заурядным художником представителя корпорации живописцев, учителя стольких мастеров, прославивших Венецию? Они - ее блистательнейшее созвездие. Вы сияете в нем как самая большая звезда, но мой ученик Тициан Вечеллио блистает не менее ярко.
- О, маэстро Себастьяно, - невозмутимым тоном ответил Тинторетто, - если такие светила и созвездия отбрасывают сияние на республику, если из вашей мастерской вышли такие непревзойденные мастера, начиная с великого Тициана, перед которым я склоняю голову без зависти и неприязни, значит, мы не живем в век упадка, как вы изволили сейчас заметить.
- Что верно, то верно, - с раздражением подхватил уязвленный художник, - для искусства это великий век, прекрасный век. Но вот что меня огорчает: немало я приложил стараний, дабы он стал великим, а радости он мне не принес. Я взрастил Тициана, но мне-то какой прок, раз никто обо мне не помнит, не думает! А кто будет знать об этом лет через сто? Да и ныне-то знают лишь оттого, что великий живописец выказывает мне признательность, воздает мне хвалу и называет своим дорогим "кумом". Но толку от этого мало! Ах, почему небо не повелело, чтобы я был его отцом! Вот если б он звался Дзуккато или я - Вечеллио! Имя мое, по крайней мере, жило бы в веках. И через тысячу лет люди говорили бы; "Отец художника был отменным учителем живописи". А мои сынки бесчестят меня - они изменили благородным музам, а ведь у юнцов блестящие способности! Они прославили бы меня и, быть может, затмили бы и Джорджоне, и Скьявоне, и всех Беллини, и Веронезе, и Тициана, и даже самого Тинторетто… Да, я осмеливаюсь так говорить, потому что с их природными талантами да при тех советах, которые, несмотря на свой возраст, я еще в силах им давать, они бы стерли с себя пятно бесчестия, спустились с лесов ремесленника и возвысились до помоста живописца…
Так вот, любезный маэстро, снова докажите, что вы мне друг - вы ведь меня удостоили дружбой, - и вместе с мессером Тицианом сделайте последнюю попытку, постарайтесь образумить моих сыновей, отбившихся от рук. Если вам удастся вернуть на путь истинный Франческо, он поведет за собой и брата, ибо Валерио безмозглый вертопрах, и я бы сказал, что у него почти нет никаких способностей, если б он не приходился мне сыном да иной раз не проявлял кое-какой сообразительности, набрасывая фрески на стенах своей мастерской. Мой Чеко - другое дело: он владеет кистью, как маэстро, и одаряет своими высокими замыслами художников, даже вас, как вы сами говорили, мессер Якопо. При этом у него натура утонченная, деятельная, упорная, ищущая… Он обладает всеми качествами великого художника. Увы! Не могу примириться с мыслью, что он пошел по такому дурному пути.
- Извольте, сделаю все, что вам угодно, - ответил Тинторетто, - только прежде откровенно выскажу все то, что я думаю о вашем пренебрежительном отношении к искусству, которому посвятили себя ваши сыновья. Мозаика отнюдь не презренное ремесло, как вы считаете. Это истинное искусство, вынесенное из Греции превосходными мастерами. Нам должно говорить о нем с глубочайшим уважением, ибо лишь оно сохранило - еще более, чем живопись на металле, - утраченные приемы рисунка Византийской империи. Пусть искусство мозаики и передало нам эти приемы в измененном, искаженном виде, но, не будь его, мы уж наверняка потеряли бы их совсем. Холст не выдерживает губительного действия времени. До нас дошли только имена Апеллеса и Зевксиса . Какую благодарность питали бы мы теперь к великим живописцам, если бы они увековечили свои произведения при помощи хрусталя или мрамора! А вот мозаика сохранила нетронутыми краски древних мастеров, и, хотя ей далеко до живописи, у нее есть то преимущество, что ее нельзя уничтожить. Она сопротивляется и действию беспощадного времени, и разрушительному влиянию воздуха…
- А почему же, если она так хороша и всему этому сопротивляется, - сердито возразил старик Дзуккато, - Сеньория повелела восстановить своды святого Марка - ведь они голы ныне, как мой череп?
- А потому, что в эпоху, когда их украшали мозаикой, греческие художники в Венеции были редкостью. Они приходили издалека, оставались у нас недолго, наспех пекли учеников, - те работали по их указке, хотя и не знали толка в ремесле и не умели придавать нужную прочность мозаике. С той поры как это искусство стало у нас развиваться и улучшаться век от века, мы сделались такими превосходными мастерами, что и древним грекам до нас далеко. Работы вашего сына Франческо перейдут к потомству. Его будут превозносить за немеркнущие фрески на стенах нашей базилики . Полотна Тициана и Веронезе превратятся в прах, и настанет день, когда этих великих мастеров будут знать лишь по мозаичным работам Дзуккато.
- Превосходно! - заметил упрямый старик. - Таким образом, Скарпоне, мой сапожник, в величии своем превосходит господа бога, ибо моя нога - она божье творение - превратится в прах, а обувь сохранит форму и отпечаток моей ноги навеки!
- А краски! Мессер Себастьяно, а краски! Ваше сравнение неудачно. Какое вещество, сделанное человеческой рукой, сохранит подлинный цвет вашего тела на вечные времена? А вот камень и металл - созданные природой и неизменяющиеся вещества - сохранят, пока не превратятся в мельчайшие крупицы пыли, венецианскую краску, прекраснейшую краску в мире, перед которой пришлось отступить Буонарроти и всей его флорентийской школе. Нет, нет, вы ошибаетесь, маэстро Себастьяно! Вы несправедливы, раз не говорите: хвала чеканщику - создателю и блюстителю чистой линии! Хвала мастеру мозаики - стражу и хранителю цвета.
- Слуга покорный! - отвечал старец. - Благодарю за добрый совет, мессер! Прошу лишь об одном: проследите, пусть не забудут выгравировать мое имя на моей могиле, да укажите, что я был живописцем, пусть грядущие поколения знают, что жил-: был в Венеции Себастьяно Дзуккато и владел он кистью, а не лопаткой каменщика.
- Скажите-ка, мессер Себастьяно, - спросил добряк маэстро, удерживая старика, - разве вы не видели последних работ ваших сыновей там, в базилике?
- Избави меня боже увидеть, как Франческо и Валерио Дзуккато поднимаются по веревке подобно кровельщикам, режут смальту и набирают мозаику!
- А знаете ли вы, любезный Себастьяно, что эти работы заслужили наилестнейшие похвалы сената и получили наивысшие награды республики?