Какое-то время спустя я снова увидела заинтересовавшего меня незнакомца. Он ходил у нас по коридорам, курсировал из кабинета в кабинет, и, судя по этим перемещениям, действительно курировал выпуск издания. Мимоходом я отметила, что туда, куда другие заказчики несли полные сумки "подарков" (взяла это слово в кавычки потому, что это были взятки), он входил с пустыми руками, видимо, успешно решал там вопросы и выходил, долго не задерживаясь. Двигался торопливо, но без суеты, стремительно, но без рывков и при этом всегда был погружен в себя, имел вид человека, пребывающего не здесь.
При встречах, которые иногда случались, он меня не замечал, даже когда я делала попытки поздороваться с ним. Это задевало, но не очень. Я пресекла свои попытки расстроиться и тоже начала делать вид, что не вижу его. Возможно, он и в самом деле не замечал тех, на кого не был нацелен.
Посещения им типографии становились все реже и реже, и однажды совсем прекратились.
Сейчас я не могу объяснить, почему мне не пришло в голову спросить о нем у директора или у сотрудников других отделов, например, производственного или бухгалтерию. Невероятно! Чувствовать его неординарность, думать о нем, ждать встреч, даже мечтать - и не сделать попыток к тому, чтобы узнать, кто он.
Как будто мне было предопределено хранить в себе все, чем я наполнялась от него, не признаваться никому, как магически он на меня влияет, держать это подальше от других, словно тайну, мне одной предназначенную к разгадке. Я вела себя так, будто окружающий нас с ним мир жил в измерениях серых и безветренных, и не способен был постичь великое чудо зарождающегося духовного родства.
Но все, о чем я так подробно рассказываю, было только мигом, пронесшимся божественным веянием над полем рутинных сражений, составлявших мою жизнь. Принужденная воевать мыслями, душой и сердцем, прикованная к этой безрадостной, изматывающей судьбе, я вскоре забыла об этом миге, как и о самом незнакомце, навеявшем его.
2. Вдали от дома
Поезд из Днепропетровска отправлялся поздно вечером, совсем поздно, когда уже не только выдохся дневной зной, но асфальт, дома и люди успели немного остыть под мягким, охлаждающим дуновением ветерка. Ехали мы всю ночь и наутро оказались в новом, странном для меня городе.
Это была моя первая встреча с Бердянском.
Объездившая, в пору работы в науке, всю Великую Родину (пишу с большой буквы, потому что имею в виду СССР, который в то время еще пребывал во славе, ибо не знаю, как мне теперь называть эту территорию), я почти не знала городов Украины. Удивительного в этом ничего не было - я работала в научно-исследовательском институте союзного значения, принадлежащего металлургической отрасли, и по Украине почти не ездила. Бывала разве что в Днепродзержинске и в Кривом Роге, даже в Запорожье не пришлось побывать. Но зато - Липецк, Сургут, Новокузнецк, Челябинск, Нижний Тагил… Ах, моя молодость необъятная!
Ночные поездки не утомительны, они похожи на перелет на ковре-самолете. Я относительно любила их, когда приходилось куролесить по полмесяца в ежемесячных командировках: легла спать в одном городе, а проснулась - вот уже и тут. Относительно - потому что оказаться на новом месте с утра предпочтительнее, чем к ночи.
Но когда едешь в отпуск, то хочется адаптироваться к новому месту и к новому состоянию - отдыха - постепенно, хочется по пути медленно впитывать происходящие перемены, не только ландшафта, но и всего, что к нему привнес человек, а также лиц и обычаев.
Оказавшись - вдруг, резко, сразу - утром в Бердянске, я почувствовала легкое разочарование и удивление.
Во-первых, на меня обрушилась досада от вида маленького, сонного, захолустного местечка. Бердянск оказался застроен густо стоящими, старыми, покосившимися и прилепившимися частными домиками, построенными, что называется, из подручного материала - необрезная доска, шифер, жесть, еще невесть что. Все это сочеталось в невероятных комбинациях и создавало жалкую архитектуру бесчисленных самодеятельных ремонтов и пристроек. От города, имеющего известность курорта, я этого не ожидала.
Во-вторых, что явилось продолжением "во-первых", меня поразило, как мог уцелеть за эти годы унификаций, стандартизаций, урбанизаций, нивелирования и массовости, местный колорит, хотя бы он только и был выражен в частных постройках. Татарские мазанки, своеобразная форма крыш и такая же своеобразная форма покрывающих их черепиц, были совершенно изумительны, и повергли меня в уныние от осознания собственного невежества. Но ведь это запорожские земли, которые еще недавно - каких-нибудь полвека! - были днепропетровскими! Причем здесь эти восточные мотивы?
Но я не успела впасть в окончательную меланхолию ни от неожиданности впечатлений, ни от обнаруженных пробелов в образовании - нас встретили прямо на вокзале знакомые и отвезли прочь от людей почти на конец Бердянской косы в пансионат "Меотида", принадлежащий местному Стекольному заводу.
Мы поселились в уютном номере второго этажа с видом на море. Тут была горячая вода! - редкость в здешних местах, свой кинотеатр, отличный пляж с чистым песком, море воздуха, море комаров и… море воды, конечно. На все двадцать четыре дня мы затерялись от глупой людской суеты на узкой полоске земли, уходящей далеко в Азовское море и отсекающей от него теплую, рапную, лечебную отмель - лиман. Азовские лиманы слывут обителью комаров, но зато, какие в них водятся бычки: простодушные, они хватают крючки даже без наживки! Но мы редко переходили на эту сторону косы - рыбалка оставляла нас равнодушными.
С отпуском нам повезло. Устраивало все: отдаленность от мира, бездумность существования, однообразие дней и пейзажа. Казалось, мы погрузились во временну'ю паузу, окунулись в девственность простора. Стояла чудесная погода - солнечная и безветренная. Ленивые потоки воздуха, где-то выше над Ногами перемешивающие испарения земли и моря, ветром назвать было нельзя.
Все дни мы лениво проводили на пляже. Ни возня и неуемность ошалевших детей, ни окрики родителей, ни мячи и музыка подростков - ничто не мешало нам. Словно будучи извечной принадлежностью этих песков, мы млели под солнцем, изредка переворачиваясь с боку на бок.
На Азовском море - первозданный покой. Мелководное, оно не гудит глубинами, не шумит, не рокочет, не плещет, не бьет волной. Как прирученное животное, оно добродушно лижет вам ноги, обнимает и колышет в своем лоне, или шаловливо отталкивает от себя вдруг набежавшей волной. Прогреваясь до самого дна, исторгает из себя, выбрасывает в свои испарения всю мощь мирового океана - его пряность и аромат, сообщая им остроту и тягучесть, делая их обволакивающими и целебными. Тонким слоем, конденсируясь из надводной части на вашем теле, оно растекается по нему, защищая от палящих лучей солнца, пропуская к порам кожи только то, что ей полезно, и отражая от нее лишнее. Под его благодатным воздействием вы покрываетесь темным загаром, который не шелушится, а держится долго-долго и почти через всю зиму проносит запах лета.
Домой я возвращалась неотразимо красивая - темная блестящая кожа; бледный, еле просвечивающий, румянец на щеках, сообщающий лицу девичью одухотворенность; худая, стройная и длинная фигура с копной густых соломенных волос, уложенных в замысловатый узел где-то высоко над землей, на макушке.
Описывая, так воодушевлено, собственную внешность, я вовсе не боюсь показаться самовлюбленной. Легко понять, что в этом отношении к себе я выражаю отношение к миру. Ибо принадлежу к людям, которые прежде остального замечают свое окружение, явления внешнего мира, и воспринимают их как неизбежную непререкаемость, в первую очередь и во всем отдавая ему предпочтение. Только наглядевшись и изучив объективную реальность, я обращаю внимание на себя: долго и предвзято присматриваюсь, гожусь ли этому миру, вписываюсь ли в него, соответствую ли.
Глядя на себя со стороны, я иногда думаю, что в этом сказывается где-то глубоко упрятанный комплекс неполноценности, неуверенности в своих возможностях или, на-оборот, чрезвычайная деликатность натуры, гипертрофированная ответственность перед живущими за тот след, который я оставляю по себе. Не знаю. Но я у себя не стою на первом месте.
Женщине не пристало бы в этом признаваться потому, что эта черта не делает ее счастливее, она - скорее несчастье, которое надо скрывать. Но сейчас я не женщина, я - повествователь. И задача моя не в том, чтобы заботиться, какое впечатление произведу сама. Мой долг - донести до читателя, преломив через призму своей индивидуальности, образ другого человека. Хочу открыть для понимания, какова эта призма и как происходило это преломление внутри ее.
Следовательно, о внешности своей я говорю для того, чтобы подчеркнуть: если уж я себе так понравилась, то вообразить не трудно, каким прекрасным мне представлялось все, что было вне меня.
Душа пела и ликовала в интуитивных предощущениях чего-то волнующего, значительного. Мне все казалось безукоризненным, без изъянов и недостатков, без темных сторон, двусмысленностей и подводных течений, без скрытых значений. Я принимала жизнь как праздник, как вечную гармонию стремлений и свершений, достижений и новых замыслов.
Какое чудо производит с нами безмятежно проведенный отпуск!
Нет, не о себе я пишу эти строки, а о том, кого не называю по имени, потому что еще не знакома с ним, совсем не знаю, кто он, что за человек, что собой представляет. Я только видела его несколько раз. Помните?