Заявили о себе животные инстинкты, обозначились бескультурье и алчность, и некоторые начали строить себе вместо умеренных домов по потребности настоящие замки по возможностям. Широко размахнулись, да не дотянулись. Впоследствии эти дома остались либо недостроенными и постепенно разрушились, либо хозяева продавали их баснословно дешево, чтобы вернуть для умеренной жизни хоть что-нибудь. Вернуть деньги, вложенные в них, еще долго не удастся, если вообще такая возможность появится, ибо на все существует мода и над всем царит целесообразность. Как эти с размахом начатые дворцы впишутся в будущее, предсказать трудно. Кроме того, нищета основной массы населения, продающего свое последнее добро ради куска, хлеба наводнила рынок дешевой недвижимостью.
С дорогими импортными машинами, что охотно покупались бесшабашными удальцами, происходило аналогичное. Слабые навыки в управлении скоростными авто, жажда куража и приспособленность наших дорог к езде с простой целью, а именно - чтобы не топко было под колесами, - все это приводило к авариям. В лучшем случае за ними следовали дорогие ремонты, но случалось и худшее. Угоны и рэкет, возврат угнанных машин с целью получения выкупа стали обычным явлением, превратились для недочеловеков в статью дохода. Короче, тенденция к разрушению и деградации набирала обороты по всем направлениям.
Нувориши, вкусившие первых благ, прожигали жизнь по-разному: отправлялись на престижные курорты; возили любовниц за тысячи километров поглазеть конкурсы красоты, а потом бросали их, сравнив с конкурсантками. Распоясавшиеся и самоуверенные, они безжалостно оставляли старых жен и заводили новые семьи с размахом, с поздними детьми, закладывая в свою судьбу неожиданности, которыми и без того чревато всякое будущее. Зыбкое, неустановившееся и не устоявшееся время, воспринятое этой частью населения всерьез, подсовывало им все новые соблазны, выкачивало из них деньги с той же легкостью, с какой позволяло заработать.
Но многие понимали, что человеку на земле ничего не принадлежит - он все блага арендует на временной основе. Такие распоряжались деньгами не столь бездарно. Не отказывая себе в удовольствиях, эти, другие, умели распорядиться ими мудро. Они вкладывали накопления в людей, воспитывая себе будущих партнеров, единомышленников, сторонников, а то и вовсе бескорыстно - ради светлого будущего на Земле. Конечно, в этом тоже был щекочущий нервы элемент игры, заключающийся в наличии риска. Была вероятность сделать ставку не на того, сделать выбор в пользу неперспективного человека, ошибиться. Специальных исследований ведь не проводили, так - мерекали навскидку и все. Можно было вместо партнера в будущем заполучить неблагодарного конкурента, даже своего могильщика. Да мало ли вариантов таит риск? Но иногда эти вложения приносили и редкие плоды - успех. Или просто благодарность тех, на кого падал выбор. Разве это удовольствие не стоит того, чтобы за него заплатить? Мы сажаем дерево - радуемся; творим и что-то создаем - радуемся; рожаем детей - радуемся. А ведь немедленной пользы от этого никогда не получаем, чаще ее вообще получают наши потомки. А тут - судьбы людей, в которых ты, как конструктор, проводишь новые линии. Разве в этом мало упоения? Никем не принуждаемо, самоповелительно, дерзко вносить поправки в тексты, писанные для кого-то грозным Роком - это тоже кружит голову! Кто может позволить себе такое? Дарующие, дающие? Или возгордившиеся и дерзнувшие мериться силами с самим Творцом? Вершинные люди...
Попала ли я на золотоносную жилу удачи и теперь золотые самородки река сама вымывала из пустых песков рядом со мной или встали на моем пути те, о которых сказано в Святом Писании, дающие ли, возгордившиеся ли? - не знаю.
Состоялся факт, из головокружительной массы потенциального мрака экспромтом вывернулся в реальность случай, и заключался он в том, что к приезду Круглов из Москвы я приняла облюбованный им магазин на свой баланс, а работников зачислила в свой штат. Все проблемы были решены без него, и он остался в стороне от того, чему положил начало. Он мог бы заподозрить меня в неискренности, в том, что я намеренно оттягивала решение вопроса до того момента, когда он будет отсутствовать. И это было бы понято, потому что внешне походило бы на правду.
Впрочем, я тоже могла заподозрить его в том, что он подыграл Лобановой в избавлении от нерентабельного магазина и слинял из города, когда она подала ему знак…
Кто же мог знать, как мало в этом зависело от меня, что почти ничего не зависело? Меня можно было обвинить в коварстве, хитрости, использовании чьих-то слабостей. Тем более что как ни пытался теперь, он не уговорил меня на создание новой совместной фирмы. Я ему твердила, что насущная надобность в этом отпала и не стоит городить искусственную городьбу.
После измотавших меня событий, градом посыпавшихся неожиданностей и проблем, их обескураживающих и внезапных разрешений, дикого разгула удачи, после всей этой круговерти мне пришлось выдержать еще и нравственный экзамен на самостоятельность и стойкость. Немало усилий приложила я к тому, чтобы Василий Федорович не держал на меня зла. И у нас сохранились хорошие деловые отношения, какие были раньше. Хотя я вижу в этом не только свою заслугу, но и Круглов. Если бы он оказался мелочным, недоверчивым и мстительным, то мои усилия принесли бы скорее вред.
Тогда мы, конечно, не знали, что Василий Федорович еще раз вмешается в мою судьбу, точно так же неожиданно и вовремя, но с иной целью - чтобы спасти меня от краха, а возможно, и от физической гибели.
***
- Але-е! - пропела трубка голосом Валентина Николаевича. - Как дела?
- Ничего, спасибо, - мой ответ был лаконичен, потому что я не знала, чего ждать от такого звонка - береженого Бог бережет.
Валентин Николаевич начал мне позванивать, изредка, зато регулярно. Разговоры велись ни о чем, вокруг да около, хотя, конечно, те дела, которые соединили нас, развивались, и мы их обсуждали.
Первые два-три месяца после присоединения к фирме магазина, когда я осваивала еще и розничную книготорговлю и стала не играться в бизнес от нечего делать, а по-настоящему кормить людей, доверившихся мне, было до скотской усталости тяжело. Я не оставляла работу на типографии, продолжала трудиться без скидок, под пристальным оком врагов и завистников - следящих, чтобы не злоупотребляла рабочим временем. Свою же работу делала в свободное время, отрывая от мужа, отдыха и сна.
А дел было много. Для розницы требовалось организовывать регулярные поставки, а не от случая к случаю, как было раньше. А денег на предоплаты по-прежнему не было. Это стало для меня непреходящей мигренью, но, как говориться, взялся за гуж… Я расширяла сеть мелкооптовых поставок, срочно заводила контакты с теми, кого мало знала и с кем не планировала работать. На марше мы отшлифовывали внутренние виды учета и отчетности - складской, бухгалтерский, - вплетая в них магазин. Методом проб и ошибок налаживался контроль над деятельностью. Это был самый сложный и насыщенный период моей жизни. Я доходила до полного изнеможения и в конце дня падала в сон, как в пропасть. Легче стало, когда конвейер заработал: определились основные механизмы функционирования, установились взаимосвязи с поставщиками и покупателями, во всех процессах появилась система.
К несчастью для себя, я отношусь к особам, несколько гипертрофированно воспринимающим ответственность за свои дела. Надо мной довлело то, что некоторые люди прикоснулись к моему детищу, помогая поставить его на ноги. И я считала, что предам их, если поведу дела плохо. Я боялась разочаровать их, разуверить в себе. Не могла позволить себе распорядиться нерачительно, бездарно тем, что удача в своей, может быть, минутной слабости кинула мне под ноги, - чужой добротой и бескорыстием. Это подстегивало меня, принуждало без отдыха и сна, в нечеловеческом темпе лететь по жизни, успевая сделать невероятно много. Точно так же я волновалась о сотрудниках, их заработках и настроениях.
Перенапряжение подрывало мои силы, и я пропустила момент, когда это начало по-настоящему истощать и угнетать меня. Ни радости жизни, ни цвета и звуки мира за плотной чередой забот больше не доходили до меня. Легкость бытия, эмоции беззаботности и радости уснули беспробудным сном на долгие-долгие годы. И не ведомо было, зазвучат ли небесные литавры и проснутся ли они вновь.
***
Я держала трубку и слушала взволнованное дыхание Валентина Николаевича. Каким-то шестым (их много! - шестых) чувством я ощущала грозную значительность паузы и не смела нарушить ее.
- У меня для вас новость, - интриговала трубка голосом Углова.
Люди редко признаются в своем малодушии. Внутри срабатывает инстинктивная защита, предохраняющая наши слабые места, скрывающая их от постороннего ока. Ведь окружающие воспринимают нас такими, какими мы им себя преподносим. И мы дорожим этим с большим трудом созданным образом как собственным творением, опасаемся потерять себя в глазах друзей, знакомых, родных. Лишь когда приходит исповедальный момент, снимаем покрывала с души и являем миру первозданную, обнаженную ее суть.
Что скрывать? Я продолжала молчать потому, что боялась услышать плохие новости. Не спрашивая, не выражая отношения к словам Валентина Николаевича, затаившись, я вслушивалась в его интонации, в молчание и пыталась уловить признаки надвигающихся откровений.
- Что же вы молчите, прекрасная? - спросила трубка его голосом.
- Слушаю вас, - небрежно ответила я и громко зашуршала бумагами, словно заворачивала в них свой страх.
- О! - воскликнул он. - Я тут о ней хлопочу, добываю деньги, звоню, хочу обрадовать, а она сидит себе и работает. Шелестит своими вечными бумагами! - уже не голос звучал, а с громами била струя извергающейся лавы.