В новой книге из цикла "Когда былого мало" автор показывает интересно прожитую жизнь любознательного человека, "путь, пройденный по земле от первых дней и посейчас". Оглядываясь, она пытается пересмотреть его. Говоря ее же словами - "так подвергаются переоценке и живот, и житие, и жизнь…"
Это некое подобие "Тропика Рака", только на наш лад и нашего времени, это щедро отданный потомкам опыт, и в частности - опыт выживания в период перехода от социализма и перестройки к тому, что мы имеем сейчас.
Содержание:
Любовь Овсянникова - Раздел 1. Поиски равновесия… 1
Друзья и подруги 1
3. Последние шалости 10
4. Юность - в стихах 14
5. Девочка со скрипкой и другие сокурсники 17
Раздел 2. Вершинные люди 28
1. За старой границей 28
2. Красный директор 35
Раздел 3. Встречи на перекрестках 54
1. Прикосновение к совершенству 54
2. Вдали от дома 57
Комментарии 69
Вершинные люди
Из цикла "Когда былого мало"
Любовь Овсянникова
Раздел 1. Поиски равновесия…
И снова былого мало… Путь, пройденный по земле от первых дней и посейчас, встает передо мной, как внове, лишает беззаботности… Он возвращается настоятельно, чтобы день ото дня я перебирала его мгновения, бесценные и выверенные целесообразностью.
Мой путь в изменившейся реальности мира… Я ищу для него новое равновесие, дабы не стал он зряшным, и думаю: что делать с этими добром, если не отдать другим?
Второй круг: от рождения к мудрости - круг осмысления пройденного… Нужен ли он, опять туманный и трудный, опять таящий неожиданности открытий и трактовок, новых обретений? Разве одного раза мало? Наверное, нужен - как нужен был ногам, прошагавшим по нему, так нужен теперь мыслям, то и дело отлетающим туда, словно я потеряла в том времени что-то, упустила, не увидела и теперь тщусь найти или хотя бы понять - что это было…
Я уподобляюсь хорошей хозяйке, наводящей порядок в своих владениях, ставящей все по местам и рассматривающей себя в ракурсе того, каких сокровищ она накопила за жизнь, чем теперь располагает в личном арсенале.
Так подвергаются переоценке и живот, и житие, и жизнь…
Друзья и подруги
1. Наперсник катаний с горок
Долго я думала, писать о моем Барсике или нет - песик все-таки, не человек. И вдруг наравне с людьми он станет фигурировать в ряду друзей… Хорошо ли это? А потом отбросила сомнения и решилась писать, потому что другом он был верным и неизменным и своим правильным с любой точки зрения существованием учил меня добру и честности, сдержанной нелукавости и даже отваги.
Было мне лет пять, когда мы его отобрали из новых кутят, произведенных на свет приятной собачонкой нашего соседа - деда Полякова. Правда, далековато от нас он жил - в конце улицы, почти у самой речки Осокоревки, и как уж отцу стало известно о его щенках - не знаю. Но знаю одно - отец не был большим любителем домашних животин, даже порой, наоборот, бывал жестокосердным с ними, покрикивал, как будто мешали они ему, раздражали. Скупо отдавал им внимание и заботу - не любил этого.
И то сказать - война, бои, плен, немецкие овчарки… Разве это можно забыть? Звуки собачьего лая еще долго-долго после войны вряд ли радовали тех, кто изведал ужасы немецкого ада.
Сколько я помню, а память у меня развилась рано, до этого собак у нас не было - с той поры как немцы выбили их всех по миру из ненависти к живому, так, видимо мои родные их и не заводили. Мама рассказывала, что наши обыкновенные дворняжки, которые умнее всех иных пород, даже без дрессировок и специальных воспитаний люто ненавидели немцев, как будто понимали, что это вредные человечеству существа. А что могли сделать дворняжки? Лаяли только, искренне и отчаянно, - предупреждали людей об опасности. Зато уж лаяли от души - так трещали-лящали, что в ушах звенело.
Так что если уж отец решился завести да терпеть во дворе щенка, то исключительно ради меня. Видимо, умом-то понимал полезность общения с животными для человека, вопреки своей натуре.
И вот мы принесли домой этот живой комочек - невиданное мной доселе создание, бесконечно милое и ласковое, беззащитное и доверчивое. Уж так потешно оно тыкалось носиком в меня, так старательно кряхтело, когда я брала его на руки, что сердце млело от нежности. Оно сразу подняло во мне волну тонких и прекрасных чувств, возможно, не скоро бы возникших без него. Назвали мы его Барсиком.
Щенок рос неприхотливым, ел то, что давали, вилял из благодарности хвостиком, улыбался, двигая надбровьями. И показывал нам язычок.
Вскоре он попробовал задействовать свои голосовые связки и начал осваивать лай. Трудно ему это давалось, ведь учиться-то не у кого было. Помню, как он брал первые ноты, вытягивая головку вверх, когда к нам пришел дядя Ваня. Он катался шариком вокруг него и звенел совершенно детскими агуками, уморительно старательными. Нашей растроганности не было предела.
- Ну вот, - сказал отец, - теперь у нашей дочки есть охранник. И ее можно отпускать с ним на улицу.
Так с появлением Барсика мама вздохнула свободнее и впредь занималась своими делами, не держа постоянно глаз на мне. Да и мне стало лучше, потому что я бродила по усадьбе, залазила в гущи межевых посадок, взбиралась на кучу кирпичных обломков, что громоздилась с тыльной стороны дома, не преследуемая больше возбранными окриками.
И на улицу выходила, конечно. Сначала робко, потом смелее, потом даже углубилась в лежащий против наших ворот проулок - при всей его просторности машины по нему не ездили, так что он был раздолен для гуляний и безопасен. И таил в себе соблазн, ибо через два с половиной квартала приводил ровнехонько к Дроновой балке с ее знаменитыми зимними катками.
К зиме мой верный Барсик подрос, стал не таким толстеньким, каким был в своем детстве, поднялся на стройные тонкие ножки, превратился в поджарого и по-своему стройного красавца. Шерстью он обладал короткой, что придавало ему дополнительной грации. Он добросовестно бегал вокруг меня, обнюхивал землю, когда я куда-то шла, словно определял меру безопасности дороги.
Настала зима, запорошили первые метели. Барсик здорово растерялся. Однажды принюхавшись к снегу, он попробовал его на вкус, облизался, потерял к нему интерес и заскучал.
Вскоре ему нашлось другое развлечение - гоняться за воронами. Те хитрованы даже и не подумали его бояться, когда он впервые клацнул на них зубами. Они сразу поняли, что это игра. И хоть с них иногда летели перья, но, видимо, так и полагалось в природе, потому что они снова и снова кружили над Барсиком и задевали его. А он подпрыгивал и явно дурачился перед ними.
Бывало, что Барсику надоедало это кувыркание и он делал вид, что спит. Тогда вороны спускались на землю, мелкими шажками, очень по-человечьи, подходили к нему, присматривались косым взглядом и оставались заботливо вышагивать вокруг и дожидаться его пробуждения.
Бродя бесцельно около ворот, однажды я заметила, что некоторые дети ходят по нашему проулку, таская за собой возки. То туда идут, то, спустя долгое время, обратно…
- Что это у них? - спросила я у мамы.
- Санки, - сказала она.
- Зачем?
- Кататься.
Мало-помалу я поняла, что санки нужны и мне, потому что без них я чего-то не узнаю, не изведаю. А этого допускать было нельзя. Я посмотрела на маму красноречивым взглядом.
- И не думай, - предупредила она. - У нас нет денег.
Вечером я сообщила папе, что у нас нет денег.
- Да? - папа удивился. - Откуда ты знаешь?
- Мама сказала, когда я захотела санок.
- Так ведь санки у нас могут быть и без денег, - развеселился отец. - Угадай, где мы их возьмем? - и он ущипнул меня за нос.
- Папа изготовит, - догадалась я, уже зная, что у меня редкий папа - с золотыми руками.
- Конечно! Что для этого надо? Пара полозьев с задранными и закрученными носами да широкая доска.
- Там еще кое-что было, - сделала я озадаченный вид по примеру взрослых, решающих серьезные задачи.
- Что же?
- Веревка.
- Да… - нахмурился вдруг отец. - Веревку бы надо сплести из собачьей шерсти, да что взять с нашего Барсика, на котором ее нет…
Я обреченно наклонила голову. Меня охватило горе, лишившее речи. Теперь санок мне не видать… И зачем я сказала о веревке? Возможно, я бы получила санки без нее, и уж как-нибудь ими пользовалась бы… А теперь папа не станет их делать. Глубокий вздох довершил мои печальные ощущения и раздумья.
И тут раздался мамин смех - видимо, очень комично выглядели мои превращения из радостного человечка в огорченного.
Через пару дней отец пришел с работы с санками, везя их за поводок.
- Где ты взял веревку? - увидев это, радостно бросилась я к нему.
- Забрал у Бабая. Он этой веревкой связывал непослушных детей.
Ого! - какая мне веревка досталась, подумала я. И тут же испугалась - а вдруг Бабай вздумает прийти за ней?