Он отправился домой, но через несколько дней под вечер опять пришел на плотину. На месте бугров во льду появились трещины, из которых поднимался пар, и над всем ваттеном сплелась сеть из пара и тумана, причудливо смешивавшаяся с вечерним сумраком. Хауке пристально всматривался во мглу; там, в тумане, бродили темные призраки, высотою примерно в человеческий рост. Величавые, но со странными, пугающими жестами, с длинными шеями и носами, разгуливали они неспешно вдоль дымящихся трещин. И вдруг жутко заскакали - большие перепрыгивали через маленьких, маленькие, как шальные, неслись навстречу большим, а потом, приняв бесформенные очертания, раздавались вширь.
"Чего им нужно? Не духи ли это утонувших?" - подумал Хауке.
- Э-хей! - крикнул он громко в надвигающуюся ночь, но причудливые твари не обернулись, продолжая свои странные игры.
Тогда Хауке вспомнились рассказы старого капитана об ужасных норвежских морских привидениях, у которых вместо лица блеклый пучок морской травы. Но он не пустился бежать, а только покрепче вдавил каблуки сапог в глинистую насыпь и впился взглядом в нелепую нежить, скакавшую в сгущавшемся сумраке.
- Так вы и у нас тут обитаете? - спросил он грубым голосом. - Вам меня не прогнать!
Только когда все скрыла мгла, парень уверенной, неторопливой походкой направился домой. Позади себя он слышал шорох крыльев и пронзительные крики, но не оборачивался. Шагу также не прибавлял и потому пришел домой довольно поздно. Об увиденном никому, даже отцу, не сказал ни слова. Много лет спустя в то же время года, когда Хауке был на плотине вместе со слабоумной дочуркой (которую позже послал ему Господь), ужасные твари вновь появились над поверхностью ваттов; тогда, чтобы девочка не пугалась, Хауке станет уверять, будто это всего лишь чайки да вороны ловят у трещин во льду рыбу; в тумане они кажутся такими большими и страшными.
- Бог свидетель, господин! - перебил свой рассказ учитель. - На свете много есть такого, что способно смутить добропорядочного христианина. Но Хауке не был ни дураком, ни тупицей.
Я ничего не возразил, и учитель хотел было уже продолжить историю, но гости, которые до того безмолвно сидели, внимая рассказу, и только наполняли комнату с низким потолком густыми клубами табачного дыма, вдруг все зашевелились. Сначала один, а за ним и другие обернулись к окну. Сквозь незанавешенные окна можно было видеть, как резкий ветер стремительно гонит тучи. Свет и тьма настигали друг друга, и мне опять показалось, что я вижу пролетающего мимо тощего всадника на белом коне.
- Обождите немного, учитель! - тихо произнес смотритель плотин.
- Вам нечего опасаться, смотритель, - отозвался сухонький человечек, подняв маленькие
умные глаза, - я его не оскорбил, да и повода к тому не имею.
- Да, да, - сказал кто-то другой. - Наполните-ка снова свой стакан.
После того как это было сделано и слушатели - в большинстве своем со смущенными лицами - опять уселись поближе к повествователю, он продолжил историю:
- Вот так, сам по себе, водя дружбу только с ветром и водой да еще с фантазиями, навеянными одиночеством, рос Хауке, пока не превратился в долговязого, поджарого взрослого парня. Он был уже год как конфирмован, когда началась для него совсем другая жизнь.
А случилось все из-за старого белого ангорского кота Трин Янс, которого привез из Испании ее сын - моряк, в скором времени погибший. Старуха жила на отшибе, в небольшой хижине у плотины, и, когда, ей случалось работать во дворе, это кошачье страшилище сидело обычно у порога, изредка поглядывая то на яркое солнце, то на проносившихся мимо чибисов. Когда Хауке проходил мимо, кот приветствовал его мяуканьем, и парнишка кивком отвечал ему. Оба хорошо знали, что их связывает.
Была весна, солнышко пригревало уже довольно сильно, и Хауке, по давней привычке, лежал далеко за плотиной, почти у самой воды, посреди береговых гвоздик и душистой морской Польши. На геесте он набирал себе полный карман гальки, и, когда во время отлива обнажалось дно ваттенов и маленькие береговые трясогузки с криками сновали по мокрому илу, он доставал камни и внезапно швырял ими в птиц. В этом он упражнялся с детства, и обычно одна из птиц оставалась лежать в вязком иле. Часто до нее нельзя было дотянуться, и Хауке уже подумывал брать с собой кота и натаскивать его, как охотничью собаку; но в иле встречались твердые и песчаные пласты, и юноша сам бегал за добычей. Если он возвращался домой и заставал кота еще сидящим у порога, тот от алчности вопил так долго, что Хауке обычно бросал ему одну из добытых птиц.
В тот день, с курткой через плечо, юный охотник возвращался домой, неся всего только одну большую убитую птицу - с оперением переливчатым, как пестрый шелк или металл; кот, едва завидев охотника, по привычке громко замяукал, но Хауке не хотел отдавать ему добычу - наверное, это был голубой зимородок; юноша оставил без внимания притязания жадного кота.
- Умолкни, - приказал он. - Сегодня мне, а тебе - завтра. Это не для котов!
Кот же неслышно начал красться вослед; Хауке остановился и взглянул на него; кот тоже застыл с приподнятой передней лапой. Но, по-видимому, молодой человек недостаточно хорошо знал своего приятеля; едва только юноша повернулся спиной и хотел было уже идти дальше, как вдруг, вонзив когти в руку Хауке, резким рывком кот выхватил добычу. Ярость, как если бы он сам был хищником, вскипела у юноши в крови; взбешенный, он схватил разбойника за шею. Подняв тяжеленного зверя в воздух, он сдавил его так, что у кота глаза повылазили из орбит. Хауке будто не замечал, как когтистыми задними лапами враг раздирает ему руку.
- Хой-хо! - воскликнул он. - Сейчас увидим, кто из нас дольше выдержит!
Внезапно задние лапы огромного кота безжизненно свесились, и тогда Хауке развернулся и швырнул его к порогу хижины. Кот не шевелился; убийца продолжил путь домой.
Но ангорский кот был сокровищем для хозяйки, ее товарищем и единственным, что осталось после сына, погибшего во время шторма, когда помогал матери ловить крабов. Хауке едва успел пройти сотню шагов, прижимая платок к сочившимся кровью ранам, как громкие вопли и рыдания поразили его слух. Он обернулся: старуха лежала на земле и ветер развевал ее выбившиеся из-под платка седые космы.
- Мертв! - закричала она. - Мертв! - и угрожающе простерла к Хауке высохшую руку. - Ах ты, проклятый! Ты убил его, ты, праздношатающийся негодник! Да ты недостоин был ему даже хвост расчесывать! - Она склонилась над котом, отерла фартуком кровь, которая еще струилась у кота из носа и пасти, и опять зарыдала.
- Да уймись ты наконец! - крикнул ей Хауке. - Достану я тебе нового, будет сыт мышами и крысами!
И Хауке отправился своим путем, как если бы ничего не случилось. Но из-за убитого кота у него настолько помутилось в голове, что он прошел мимо отцовского дома вдоль плотины на добрых полмили к югу, по направлению к городу.
Трин Янс побрела в ту же сторону - в старой, в голубую клетку, наволочке она несла мертвого кота, держа его бережно, как ребенка. Ее седые волосы развевал легкий весенний ветерок.
- Что несешь, Трин? - спросил попавшийся ей навстречу крестьянин.
- Кое-что подороже твоего дома и двора! - огрызнулась старуха и побрела дальше. Приблизившись к жилищу старого Хайена, она спустилась по взъезду, как у нас называют проложенную наискось внутренней стороны тропу для подъема и спуска с плотины, к расположенным в низине домам.
Старый Теде Хайен как раз вышел за дверь - посмотреть, какая погода.
- А, Трин! - сказал он, когда бедная женщина, тяжело дыша, остановилась перед ним, упершись клюкой в землю. - Что новенького принесла ты в своем мешке?
- Сначала проведи меня в комнату, Теде Хайен, тогда увидишь! - И глаза ее сверкнули странным блеском.
- Так проходи! - пригласил ее старик. Что ему до капризов глупой бабы!
Войдя в комнату, Трин продолжала:
- Не мог бы ты убрать табакерку и чернильницу со стола? Вечно ты что-то пишешь!.. Ну вот, а теперь оботри стол почище.
Старик, не без любопытства, сделал все, что она велела; тогда Трин взяла голубую наволочку за уголки и вытряхнула на стол огромного мертвого кота.
- Взгляни-ка сюда! Вот как он с ним обошелся! - воскликнула она. - Твой Хауке его убил. - И Трин принялась горько плакать; она гладила густую шерсть, сложила убитому лапы, уткнулась длинным носом ему в голову и невнятно шептала в уши ласковые слова.
Теде Хайен смотрел на нее.
- Так, говоришь, Хауке убил его? - спросил он. Старик не знал, что ему делать с причитающей бабой.
Старуха с яростью кивнула:
- Да, да! Бог свидетель, это сделал он! - И она вытерла слезы искривленной от подагры рукой. - Ни сына, и никакой живой твари у меня теперь не осталось! - пожаловалась она. - Ты ведь сам знаешь, каково приходится нам, старым людям, когда, после дня Всех Святых, наступают холода; ноги мерзнут в постели, вот и лежишь без сна, вслушиваясь, как норд-ост стучит ставнями. Но я не люблю этот звук, ведь он прилетает оттуда, где в иле утонул мой сын.
Теде Хайен кивнул, и старуха опять погладила мертвого кота.