Они появились там в конце лета 1741 года, во время войны со шведами. Ведомства Головкина война не касалась. В Петербурге не придавали большого значения военным действиям, были уверены в легкой победе, - покойный император Петр Алексеевич давно переломил хребет шведскому льву, - и потому город жил своим порядком.
Одна из этих од описывала сражение при Вильманстранде, в Финляндии, где русские войска разбили шведскую армию:
Уже ступает в свой поход
К трудам избранный наш народ
Нагим мечом на Запад блещет…
Вдается в бег побитый швед,
Бежит российский конник вслед
Чрез шведских трупов кучи бледны
До самых Вильманстрандских рвов,
Без счету топчет тех голов,
Что быть у нас желали вредны.
Сумароков увидел картины боя, поэт набрасывал их широко и сильно, может быть, слишком широко, но любовь к отечеству водила его пером. Это были мощные стихи, они отлично звучали. Он вчитывался в строфы блестящего четырехстопного ямба, мысленно скандировал новый, торжественный и важный, размер. Хорошо!
Тредиаковский таким стихом не владел, да и слог его руки не показывал. Корпусные стихотворцы подавно в счёт не шли. Сочинитель - ода подписана фамилией Ломоносова - был человеком новым, и отыскать его следовало: поэты должны знать друг друга.
Сумароков решил справиться в типографии. Сентябрьским утром, положив в карман номер "Санкт-Петербургских ведомостей" с одой, он переплыл в лодке перевозчика через Неву на Васильевский остров и во дворе Академии наук спросил типографию.
Едва Сумароков потянул дверь, в лицо ему ударил запах пыли, свинца и краски. Середину длинной комнаты заполняли высокие столы с наклонными верхними досками - наборные кассы. Работник с ремешком на лбу, прижавшим стриженные в кружок волосы, глядя в бумагу, правой рукой брал что-то с доски и ставил на металлический угольник, который держал на левой ладони. Слабый осенний сеет заставлял его близко наклоняться к бумаге, чтобы разглядеть написанные на ней слова. В ближнем углу у окна спиной к вошедшему сидел человек с гусиным пером за ухом.
- Скажи, любезный, - обратился к работнику Сумароков: он понял, что перед ним наборщик, - у кого бы мог я узнать…
Тот искоса глянул на офицера и кивнул головой в угол.
- Мы люди темные, - ответил он, и бойкость речи подчеркнула иронический смысл фразы. - Лучше у господина студента спросите, что вам надобно.
Сумароков подошел к угольному столику. Сидевший за ним человек повернул голову и встал. Сумароков невольно сделал шаг назад, когда перед ним вдруг выросла мощная фигура. Сдвинутый на затылок парик открывал высокий лоб, глаза смотрели ясно и весело, круглое лицо таило усмешку.
- Что вам угодно, господин? - звучным голосом спросил тот, кого наборщик назвал студентом.
- В листах "Санкт-Петербургских ведомостей", - сказал Сумароков, вытаскивая из кармана газету, - прочитал я оды и любопытен знать их сочинителя. Где бы мне о том сведать?
- А на что вам он? - строго спросил студент.
Сумароков на секунду задумался. Зачем ему сочинитель? Да уж не по делу государственному. А впрочем, почему бы и не государственному? Поэзия не забава, не прихоть, она исправляет нравы и, стало быть, отечеству полезна. Скрываться тут нечего.
- Я к стихам привержен, - сказал Сумароков, - и чаял с новым сочинителем о науке стихотворства побеседовать.
Студент будто ждал такого ответа.
- Что ж, извольте говорить. Эти оды мои, а зовусь я Михайлом Ломоносовым.
Сумароков назвал себя. Фамилии друг друга оба они слышали впервые.
- Радуюсь нашему знакомству, - сказал Ломоносов. - Выйдем на час. Корректура обождет. Слышь, Сидоров, - предупредил он наборщика, - следующий оттиск положи на стол, я не замешкаюсь.
Он взял кафтан, висевший на стене, натянул его и шагнул к двери.
- Обедать рано, - сказал Ломоносов, когда они вышли на улицу, - мы на бережку посидим.
Вид Невы пробудил у Сумарокова память о корпусе. Он посмотрел в сторону меншиковского дворца.
- Восемь лет я в этих местах прожил, - промолвил он, - когда учился в Шляхетном корпусе.
- А я по Неве пять лет назад в Германию уплыл, только этим летом домой возвратился, - ответил Ломоносов.
- Вы академический студент?
- Был студентом, а теперь невесть кто, - сказал Ломоносов. - Ученье свое кончил, ожидаю, куда назначат господа академики. Пока же приказано обретаться при газете "Санкт-Петербургские ведомости". Перевожу статьи для "Примечаний на Ведомости", корректуры читаю. Оклада не положено, а с голоду умереть не дают, жалуют на пропитание.
Он подошел к вытащенной из воды лодке и сел на борт, упершись ногами в землю. Сумароков сделал то же.
По Неве бежали мелкие волны, вершинки их иногда курчавились белыми завитками. Против течения поднимался вельбот. Гребцы по команде рулевого высоко поднимали весла и без плеска опускали их в воду. Андреевский флаг - синий косой крест на белом поле - полоскался за кормой.
- Хорошо гребут, - заметил Ломоносов. - Раз-два… Раз-два…
Сумароков удивленно посмотрел на него. Воды он не любил.
- Я на Северной Двине вырос, по Белому морю хаживал, - пояснил Ломоносов. - Сам к веслам привык, и глядеть на гребцов приятно.
Он рассказал Сумарокову, что из-под города Архангельского пришел в Москву, учился в Славяно-греко-латинской академии, был потом переведен в академический университет в Петербурге и оттуда послан за границу. Прошел курс наук - метафизику, химию, горное дело, металлургию, вернулся, а работы не дают.
- Вы оды пишете, - сказал Сумароков.
- Стихи стихами, - возразил Ломоносов, - а мне и другое надобно. Руду искать, металлы плавить. Земные недра у нас богаты, а что мы о них знаем?
Сумароков никогда не думал о земных недрах. Ломоносов сочинял стихи - это было главное в новом знакомом.
- Ваши оды от стихов Василия Кирилловича Тредиаковского весьма отличаются, - сказал он. - Вы не так слагаете стопы, как он в своем трактате предписывает.
- Книжица его "Новый и краткий способ к сложению российских стихов" мне известна, и творения читать приходилось. Господин Тредиаковский человек ученый, однако я с ним не во всем согласен, о чем и в Академию наук посылал извещение.
- Что же вы опровергаете? - спросил Сумароков.
- В письме моем определил я основания, на каких российское стихотворство должно быть утверждено. И главнейшее - то, что стихи нам надлежит сочинять по природному нашего языка свойству, а того, что ему несвойственно, из других языков не вносить.
Ломоносов объяснил, что по-русски вовсе не нужно составлять строки из одинакового числа слогов с рифмой на конце, чтобы вышли стихи, как пишут обычно, последуя польским образцам. Секрет заключен в том, что надо соразмерять стопы - сочетания двух или трех ударных и неударных слогов, русский язык очень к тому удобен. Тредиаковский это понял, но ввел один лишь хорей - двусложную стопу с первым ударным слогом: "чувство в нас одно зря на тя дивится". Рифму на старый манер он оставил только женскую: "приятна - внятна".
- Такие правила, - продолжал Ломоносов, - столь нашему языку непригодны, как будто кто велел здоровому человеку на одной ноге скакать, вместо того чтобы двумя ходить. Рифмы могут быть мужские, женские и три слога в себе имеющие: "победителю - возбудителю". Хорей - стопа красивая, но кроме него умыслил я стихи составлять из иных стоп - ямба, анапеста, дактиля. Чистые ямбические стихи сочинять хотя и трудновато, однако они, поднимался тихо вверх, материи благородство, великолепие и высоту умножают.
Восторг внезапный ум пленил,
Ведет на верх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл;
В долине тишина глубокой.
Внимая нечто, ключ молчит,
Который завсегда журчит
И с шумом вниз с холмов стремится…
Он читал свою оду строфу за строфой. Сумароков слушал, как зачарованный.
- Отменные стихи, - сказал он, когда Ломоносов остановился. - Я не видал их в печати.
- Эту оду сочинил я в позапрошлом году на взятие крепости Хотин, послал при письме в Академию, но господин Тредиаковский не согласился с моими правилами российского стихотворства, и ода света не увидела. Да полно мне ворчать, - оборвал себя Ломоносов, - теперь вы расскажите, стихи почитайте.
Сумароков смутился.
- Я вас повеселить не сумею, - сказал он. - Служу я у графа Головкина в канцелярии, ничем еще себя не ознаменовал. В бытность свою кадетом писывал оды, но теперь вижу, что правил не знал, не тем путем следовал, каким надобно. Песни сочиняю, да это что ж…
- Ямб, ямб, - сказал Ломоносов, - в нем вся сила. Это стих героический, он создан для оды и свойству нашего языка кругом отвечает.
Ломоносов встал.
- Надобно кончать корректуру, наборщики ждут. Прощайте покуда, господин Сумароков. Теперь будем встречаться. Заходите ко мне в академический дом, что на Второй линии, за Малым проспектом. Хоть и бедно покамест живу, а товарища встретить сумею.
Сумароков пожал крепкую, широкую ладонь нового знакомца и пошел берегом к перевозу. В ушах его звенели ямбы хотинской оды.