Что верно, то верно. Всего-то и надо было, чтобы кто-нибудь утром пришел и отпер лавку, а на ночь снова запер - только от приблудных собак, поскольку ни бродяги, ни приблудные негры на Французовой Балке до ночи не задерживались. По правде говоря, и сам Джоди (а Билл-то уж всяко туда не показывался), бывало, по целому дню проводил вне лавки. Покупатели заходили, обслуживали сами себя и друг друга, складывая плату за товары, известную им с точностью до последнего цента, не хуже чем самому Джоди, в сигарный ящичек, накрытый круглой проволочной корзиной из-под сыра, словно все в этой корзине - сигарный ящичек, замусоленные бумажные деньги и отполированные пальцами монетки - и впрямь попалось туда на сырную приманку.
- Ну, хоть будет кому теперь каждый день подметать - в лавке-то, - усмехнулся Рэтлиф. - Не каждый может похвалиться таким пунктом в своей страховке от пожара.
- Ха, - снова сказал Варнер. Поднялся с кресла. Во рту у него был табак, и он вынул пережеванный комок, напоминавший клок мокрого сена, выкинул его и вытер ладонь о штанину. Подошел к изгороди, в которой по его распоряжению кузнец устроил затейливую калитку, действовавшую в точности как современный турникет, хотя ни кузнец, ни сам Варнер ничего похожего никогда не видывали, - только туда не монетку надо было бросить, а вынуть штифт на цепочке.
- Давай ты на моей кобыле к лавке поедешь, - предложил Варнер, - а я в твоей колымаге. Охота прокатиться с удобствами.
- А мы можем лошадь к бричке сзади привязать, а сами рядышком сядем, - отозвался Рэтлиф.
- Говорят тебе, на лошадь садись, - уперся Варнер. - Как раз и получится рядышком. Больно ты умный порой бываешь, как я погляжу.
- Да уж ладно, дядюшка Билл, чего там, - согласился Рэтлиф. И он попридержал колесо брички, помогая Варнеру взобраться, а сам сел на лошадь. Они пустились в путь, Рэтлиф немного сзади, так что Варнер общался с ним через плечо, не оборачиваясь:
- А что, этот пожарник…
- Так не доказано же, - мягко возражал Рэтлиф. - Хотя в общем-то, оно и плохо. Если уж приходится выбирать между убийцей и тем, на кого только думаешь, вдруг это он убил, то лучше выбрать убийцу. Хотя бы точно будешь знать, на каком ты свете. Не будешь ушами хлопать.
- Ладно, ладно, - прервал его Варнер. - Так как насчет этой жертвы оговора, этого облыжно опозоренного? Знаешь о нем что-нибудь?
- Да так, пустое, - слегка замялся Рэтлиф. - От людей чего только не услышишь. А я его лет восемь не видал. Когда-то у него еще один парнишка был, кроме Флема. Меньшой. Теперь бы ему лет десять или двенадцать уже исполнилось. Не иначе как он у них где-нибудь при переезде затерялся.
- А от людей ты не услышал, может, у него за эти восемь лет совсем привычки переменились?
- Да уж, - сказал Рэтлиф. Пыль, поднятую копытами трех лошадей, подхватывал едва заметный ветерок и отдувал в сторону, на кустики дурнопьяна и собачьей ромашки, едва начинающие зацветать в придорожных канавах. - Восемь лет. А перед тем было еще пятнадцать, когда мы с ним почти что вовсе не встречались. Вырос-то я от него по соседству. То есть он года два жил там же, где я вырос. И он, и мой отец оба арендовали фермы у старого Энса Холланда. Эб тогда был барышником. Как раз при мне вся его торговля лошадьми прогорела, и он подался в издольщики. По натуре-то он не сволочь. Озлился просто.
- Озлился, - повторил Варнер. Сплюнул. Потом заговорил язвительно, почти с презрением: - Приходит вчера Джоди, вечером, поздно. Я как увидел его, сразу понял. Ну точно как в те времена, когда он мальчишкой был - нашкодит, чувствует, что я назавтра все равно узнаю, была не была, думает, признаюсь сам. "А я, - говорит, - приказчика нанял". - "Зачем? - говорю. - Тебе что, Сэм башмаки по воскресеньям плохо начищает?" А он как заорет: "Да пришлось мне! Пришлось его нанять! Говорю тебе, пришлось!" - и без ужина спать пошел. Как ему спалось, не знаю. Не прислушивался. Но наутро вроде поспокойнее стал. Вроде как даже совсем успокоился. "А его, - говорит, - глядишь, и использовать можно". - "Отчего ж не использовать, - говорю. - Но против этого закон есть. Да и потом, почему бы тебе просто-напросто не раскатать все по бревнышку? После бы продали как строевой лес". Тут он на меня поглядел подольше. Но это он от нетерпения, скорей бы я рот закрыл - у него-то уж все было разложено по полочкам еще с вечера. "Давай, - говорит, глянем на это дело вот как. Человек он независимый, может постоять за свои права и свои выгоды. И допустим, что его права и выгоды - это в то же время права и выгоды кое-кого другого. Скажем, ему выгодно то же, что и этому другому, который заплатит одному из его родичей жалованье, чтобы те не покушались на добро того, который платит; а это добро, то есть прибыль с него (и ты, - говорит, - не хуже меня это знаешь), так вот, с добра с этого прибыли все больше и больше, так что ему в охотку будет, тем паче что самому не надо напрягаться - ну, он же такой независимый…"
- С тем же успехом мог бы сказать "опасный", - подхватил Рэтлиф.
- Ну, - сказал Варнер. - Ну, и?
Вместо ответа Рэтлиф говорит:
- А лавка ваша часом не на Джоди записана, нет? - а на это сам же и ответил, прежде чем Варнер успел рот раскрыть: - Да уж. Что зря воду в ступе толочь? Но вообще-то Джоди ведь только с Флемом спутался. Пока Джоди его не выгонит, может, папаша Эб…
- Хватит, - сказал Варнер. - Ты сам-то что об этом думаешь?
- То есть по правде что думаю?
- А за каким хреном, понимаешь ли, я перед тобой тут распинаюсь?
- Да то же думаю, что и вы, - мирно отозвался Рэтлиф. - Думаю, что я от силы двоих таких знаю, кто мог бы рискнуть шутки шутить с этой семейкой. И фамилия одного из них Варнер, но его не Джоди зовут.
- А второй кто? - спросил Варнер.
- А насчет второго ручаться пока рановато, - мягко сказал Рэтлиф.
2
Кроме Варнеровой лавки, хлопкоочистительной машины, мельницы с крупорушкой да кузни, настоящему ковалю в аренду отданной, кроме школы, церкви да трех-четырех десятков хибар, разбросанных в пределах слышимости школьного колокольчика и церковного колокола, в селении имелась общественная конюшня с каретной и выгоном да примыкающий к нему тенистый, хотя и вытоптанный двор, посреди которого вольготно расположилось несуразное, наполовину бревенчатое, наполовину дощатое строение, - местами двухэтажное, некрашеное, оно звалось гостиницей миссис Литтлджон и, в соответствии с вывеской (приколоченной к одному из деревьев у входа почерневшей от непогоды дощечкой со словами "НАЧЛЕГ N ПАНСЕОН") давало пищу и приют заезжим скупщикам скота и коммивояжерам. Гостиницу опоясывала длинная веранда, где у стены в ряд вытянулись стулья. В тот вечер после ужина, оставив бричку и лошадей на конюшне, Рэтлиф сидел на веранде в компании пяти-шести мужчин, собравшихся из ближних домов. Они бы там собрались и в любой другой вечер, но нынче набежали не дожидаясь, пока окончательно закатится солнце, сидели, то и дело поглядывая на чернеющий вход в лавку Варнера, подобно тому как народ сходится умиротворенно полюбопытствовать на холодеющий пепел после линчевания или на приставленную к стене лестницу и распахнутое окно после побега чьей-нибудь жены или дочки, а все потому, что в лавке, хозяин которой способен еще самостоятельно переставлять ноги и настолько еще в здравом уме, чтобы, считая деньги, себя не обсчитывать, завелся наемный белый приказчик - случай столь же неслыханный, как если бы на кухне у кого-нибудь из них завелась белая наемная кухарка.
- Ну, - один говорит, - насчет того, которого Варнер нанял, ничего не знаю. Но уж семейка! Когда у тебя в роду есть такой бешеный, чтобы то и дело у людей сараи поджигать, тут…
- Да уж, - сказал Рэтлиф. - Старина Эб по натуре-то не сволочь. Просто озлился.
Какое-то время помолчали. Они разместились по всей веранде, кто сидя, кто на корточках, невидимые друг другу. Уже почти совсем стемнело, только бледный зеленоватый отсвет на северо-западе небосклона напоминал об ушедшем солнце. Попискивал козодой, помигивали светляки, кружась между деревьев и над дорогой.
- Как озлился? - чуть погодя спросил все тот же голос.