Но Булгакова так и не пустили за границу, погубив тем самым его творческие замыслы, связанные с этой поездкой. Но после этого письма возобновили "Дни Турбиных", разрешили к постановке "Мольера" и "Мертвые души".
У Булгакова было слишком много врагов, сильных, влиятельных, могущественных. И не только те "десятки людей ― в Москве, которые со скрежетом зубовным произносят" его фамилию, о чем пишет сам Булгаков В. Вересаеву. Есть враги пострашнее, они-то и преследовали Булгакова всю его литературную жизнь, увидев в нем того, кто всем своим творчеством протестует против навязываемой русскому народу марксистко-ленинской идеологии, чуждой здравому смыслу.
И еще об одном эпизоде, из которого совершенно ясно у что у Булгакова был более могущественный враг, обладавший еще большей властью, чем у Сталина.
1934 год… 27 марта Е.С. Булгакова записывает в своем дневнике, что Н.В. Егоров, один из руководителей МХАТа, сказал, "что несколько дней назад в театре был Сталин, спрашивал, между прочим о Булгакове, работает ли в Театре?"
- Я вам, Елена Сергеевна, ручаюсь, что среди членов Правительства считают, что лучшая пьеса - это "Дни Турбиных". В конце апреля Булгаков подает заявление, в котором "испрашивал разрешение на двухмесячную поездку за границу, в сопровождении моей жены Елены Сергеевны Булгаковой", "я хотел сочинить книгу о путешествии по Западной Европе". События вроде бы развивались в благоприятном для Булгаковых направлении: ему сообщили, что "относительно вас есть распоряжение", "паспорта будут бесплатные". "Дело Булгаковых устраивается" - так сказали в секретариате ЦИК, но в итоге в паспортах было отказано. "Обида, нанесенная мне в ИНО Мособлисполкома, тем серьезнее, что моя четырехлетняя служба в МХАТ для нее никаких оснований не дает, почему я и прощу Вас о заступничество." /Письма, с. 296/,
Все эта факты нуждаются в дополнительном исследовании, чтобы сделать какие-то определенные выводы. И "Мольера" сняли со сцены МХАТа тоже по непонятным причинам. Многое пока затемнено, многое сокрыто в архивах, недоступных для печати. Но, естественно, до поры, как говорится, до времени.
Для меня ясно только одно, что в образе Сталина Булгаков показал разрушителя ("Батум"), а в живом Сталине он видел всесильного человека, властителя, строителя новой российской государственности, взорванной революцией и гражданской войной.
В критической литературе довольно часто можно прочитать, что существует несомненная связь между запретом на постановку "Батума" и скорой смертью Булгакова после этого, дескать, автор перенапрягся, сделка с совестью не проходит даром и нечто подобное в том же духе. А между тем, Е.С. Булгакова вспоминала, что с первого дня, когда они решили жить вместе, Михаил Афанасьевич потребовал, чтоб она поклялась, что он будет "умирать у нее на руках". И она поклялась… После этого в "Дневнике" не раз будет сказано о самочувствии Михаила Булгакова. После того, как им отказали в паспортах, М.А. Булгакову "стало плохо", "опять страх смерти, одиночества, пространства" и др.
Жизнь Булгакова, начиная с 1914 года и до самой смерти была тяжелой, драматичной. Но нужно помнить и о том, что счастливый отец его умер от той же болезни, что и М.А. Булгаков и в том же возрасте. Не все так просто, как хотелось бы некоторым критикам.
Сложные, противоречивые мысли возникали у Булгакова по отношению в Сталину: как большевика он отрицал, молодой Сталин был таким же разрушителем, как все молодые члены социал-демократической партии "ленинского направления", такие, как Троцкий, Свердлов, Киров, Дзержинский, Молотов и др., как строителя новой могучей России он признавал. Огромная дистанция между этими двумя Сталиными, и Булгаков, как никто другой, чувствовал это: тиран, злодей, но возродил российскую государственность, указал на имена Петра Первого и Ивана Грозного как на властителей, много сделавших для укрепления могущества государства Российского, возродил идею русского и советского патриотизма, похоронив при этом идеи космополитизма в форме интернационализма как ведущих идей в строительстве нового мира.
О роли Сталина в истории государства Российского споры продолжаются до сих пор (см. статью академика Игоря Шафаревича "Зачем нам сейчас об этом думать?" в газете "Завтра", 1999, № 29, 20.07.99). Но Булгаков был одним из первых, кто увидел в судьбе и личности Сталина трагические противоречия.
В литературном и театральном мире быстро разнеслась весть о том, что Булгаков заканчивает пьесу о Сталине. Да и немудрено: Булгаков не раз читал некоторые сцены из пьесы своим друзьям.
17 июня 1939 года Булгаковы пошли обедать в Клуб писателей. Как обычно, подходили и подсаживались знакомые, расспрашивали о том о сем. "На Чичерова произвело оглушительное впечатление, когда в ответ на его вопрос Миша ответил, что работаем над пьесой о молодом Сталине", - записала Елена Сергеевна впечатления этого дня.
И оглушительное потому, что Чичеров - как и многие, современники Булгакова, да и нынешние толкователи пьесы, - подумал, что раз о Сталине, то значит лакейское восхваление деяний юного вождя так и льется со страниц произведения сломленного сочинителя, значит последняя крепость белого движения пала… Но, как видим, это не так…
В дневниках Е.С. Булгаковой сохранились следующие записи: 3 июля 1939 года. "Вчера утром телефонный звонок Хмелева, просит послушать пьесу ("Батум". - В. П.). Тон повышенный, радостный - наконец опять пьеса М. А. в театре!
Вечером у нас Хмелев, Калишьян (директор МХАТа ― В.П.), Ольга (О.С. Бокшанская. ― В.П.), Миша читал несколько картин. Потом ужин с долгим сидением после. Разговоры о пьесе, о МХАТе, о системе. Разошлись, когда уже совсем солнце вставало.
Рассказ Хмелева. Сталин раз сказал ему: "Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские). Забыть не могу…""
9 июля 1939 года. "…Сегодня урожай звонков. 3 раза Калишьян. Просит Мишу прочитать пьесу в Комитете 11-го. Потом Оля, Федя ― с выражением громадной радости и волнения по поводу Мишиного возвращения во МХАТ.
Хмелев - о том, что пьеса замечательная, что он ее помнит чуть ли не наизусть, что если ему не дадут роли Сталина - для него трагедия…"
В дневнике много говорится о пьесе, много высказываний различных деятелей того времени. И общее мнение сводилось к одному - пьеса удалась М.А. Булгакову.
12 июля Булгаков прочитал первые пять картин "Батума" во МХАТе. Никакого обсуждения, по сути, не было: все понравилось. Булгакову предлагают срочно закончить пьесу в порядке государственного заказа. 24 июля Елена Сергеевна записывает в дневнике: "Пьеса закончена! Это была проделана Мишей совершенно невероятная работа ― за 10 дней он написал 9-ю картину и вычистил, отредактировал всю пьесу ― со значительными изменениями. Прямо непонятно, как сил хватило у него.
Вечером приехал Калишьян, и Миша передал ему три готовых экземпляра…"
27 июля. "Утром позвонил некий Борщаговский из Киевского Украинского театра - о пьесе, конечно. Ему говорили о ней в Комитете…"
1 августа. "Звонил Калишьян, что пьеса Комитету в окончательной редакции очень понравилась и что они послали ее наверх".
8 августа. "…Ольга мне сказала мнение Немировича о пьесе! Обаятельная, умная пьеса. Виртуозное знание сцены. С предельным обаянием сделан герой. Потрясающий драматург. Не знаю, сколько здесь правды, сколько вранья…"
(Да простит мне читатель: некоторые реплики из "Дневника" Е.С. Булгаковой я цитирую здесь дважды с целью утвердить ту или иную мысль, как иной раз талантливый художник слова повторяет несколько раз характерную деталь портрета того или иного своего героя, чтобы читатель запомнил ее.)
Пьесу начали готовить к 21 декабря, к шестидесятилетию Сталина. 14 августа артисты и режиссеры МХАТа, М. Булгаков с Еленой Сергеевной выехали поездом в Батум для работы над спектаклем, но через два часа получили телеграмму, что надобность в поездке отпала, всем следует возвратиться в Москву. Вспомним, что когда доложили Сталину о готовящейся постановке пьесы "Батум", он сказал: "Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине". К этому времени Сталин прочитал пьесу. Так была решена участь пьесы "Батум".
17 августа 1939 года Е.С. Булгакова записала в дневнике - Сахновский, режиссер отмененного спектакля, сообщил: "Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И. В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать.
Второе ― что наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе.
Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М. А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу, интересную для него по материалу, с героем, - и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!"
Тяжко переживал Булгаков крушение этой последней надежды поставить новую пьесу в любимом театре. Нужно было возвращаться в Москву, и во время поездки обратно на машине Булгаков впервые почувствовал острую боль в глазах. "В машине думали: на что мы едем? На полную неизвестность? Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Миша не позволил зажечь свет, горели свечи… Состояние Миши ужасно. Утром рано он мне сказал, что никуда идти не может (приглашали в театр. - В.П.). День он провел в затемненной квартире, свет его раздражает", - записала в дневнике после возвращения Елена Сергеевна.
Так обнаружилась болезнь, которая свела его в могилу: гипертонический нефросклероз, от которой умер и сорокасемилетний его отец.