– Оставь, Зенон, оставь! И мы, и епископ, все тебе верим, что крепка твоя вера, и потому не медли, спеши прославить всеобщее упование на веру твою: помолись и повели горе идти с места?
Кривой златокузнец воздвигнул плечами и воскликнул:
– Всемогущий и Вечный Отец! Ты видишь скорби этих людей, которым ты дал уразуметь тебя через Ииcyса, отрока твоего! Перед тобою открыта бесконечность вселенной и все глубины бездны, но ты же видишь и терзание моего сердца, которое не может сносить слез моих братьев. Прости мне, что смею тебя умолять, – не постыди нас всех, оживившихся верою, и соверши невозможное, как возможное, ибо твоя есть сила и слава вовеки!
Все александрийские христиане повторили эту краткую молитву кривого художника и все сразу, поднявшись, запели псалом и пошли из города в смиренье толпой к горе Адеру, а впереди их шел, тихо молясь, их епископ.
О движении христиан в тот же час дали знать градоправителю, у которого в ту пору было много именитых гостей, и он, и все его гости захотели поехать к горе, где надеялись видеть, как будут смешны христиане. Градоправитель, в пурпуровой с золотом тоге, ехал впереди всех в колеснице, выложенной серебром и слоновою костью, с львиными головами на гайках, где колеса были привернуты к оси. Вороные кони его были прямые потомки коней фараона, их челки и остриженные гривы покрыты золотою тяжелою сеткой работы Зенона, поводья из золотистого желтого шелка с золотой бахромою. В других колесницах так же парадно ехали гости. К ним приставали по пути прохожие на убранных ослах и дорого стоивших белых верблюдах с пушистою шерстью. Пешие люди в большом изобилии их окружали несметной толпою. Явились крестьянки с кувшинами свежей воды и с корзинами фруктов. Толпа становилась все больше и больше, и все шутили и смеялись, ожидая, что когда гора не пойдет, то правитель даст знак отряду следовавших за ними воинов, и они сгонят христиан к Нилу и всех их помечут с берега в воду. Появились на старых ослах и закладчики с мешками монет и с таблицами, на которых писали заклады. Никто ни секина не хотел держать за то, что гора сдвинется, но держали за то: всех ли утопит правитель, или только немногих, а других отдаст в рабство.
Между тем христиане с епископом, не спеша, подошли к подошве горы, опять помолились и пошли обходить гору вокруг. Со смиренной молитвой они обошли "все основанье горы", и когда возвратились на то место, откуда начали обход, то епископ сказал кривому художнику, чтоб он еще помолился. И чуть художник преклонил колено, как над землей послышался гул, и гора Адер колыхнулась, как шапка на сонном феллахе.
Толпа горожан, забыв смех и заклады, шарахнулась назад и испугала коней и верблюдов; вышло смятение, колесницы одна зацепляла другую, верблюды зафыркали и подняли шеи, а ослы закричали и начали биться…
Напрасно трубили в рожок и напрасно кричал градоправитель: "Уймитесь, безумцы! Это не больше, как грохот колес или простой гул от волн Нила!"
Всякий чувствовал, что земля под ним колебалась, и заметили все, как кремнистые ребра горы впали, потом вдруг напряглись, вышли наружу и стали крошиться. Осколки острых кремней и песок сыпались вниз, и порой, как из пращи, разлетались в стороны с треском, внизу же необъятным пластом ползли оползни глины… Казалось, как будто разрушалось созданье горы, а расстояние, которое отделяло Адер от Нила, на виду у всех начало убавляться с обеих сторон, ибо вода в реке также шумела, билась на берег и затопляла пространство…
Тут не только те, которые были на месте, но все, кто оставался в Александрии, так испугались, что потеряли всякое обладанье собой; все бросились скорее вон из своих колебавшихся домов и устремились бегом к подножию Адера. Среди них, то мешаясь в толпе, то выдвигаясь вперед, шла в волнении Нефорис и говорила всем о своем поведении, и о стыде, и о страхе, которые испытывала она у Зенона, и этот Зенон теперь по ее вине погибает. На нее смотрели как на сумасшедшую. Где спокойно стояли одни христиане со своим епископом и кривым художником, – все те, которые пришли сюда с торжеством и насмешками, метались, рыдали и, хватаясь один за другого, друг друга отталкивали, чтобы не стать тяжелей от того, что другой человек держится, и не провалиться с ним вместе в трещины, которые, к вящему ужасу, стали обозначаться под оседавшею глиной.
Тогда прибежавшие александрийцы издали закричали христианам:
– Бесчинные люди! вот до чего довело нас милосердие, с которым мы вас терпели! Что вам за польза делать нам зло? Для чего вы ведете недвижную Адер-гору с ее вековечного места? Для чего хотите завалить нашу реку? Нил орошает все наши поля и дынные гряды; через его мерный разлив земля всех нас кормит, а вы хотите сделать так, чтобы гора запрудила сразу всю воду и чтобы Нил выступил вдруг и началось по всем полям и по дынным грядам потопление! О проклятый народ! о жестокие люди! И вы еще смеете уничтожать крокодилов! Нет людей хуже вас во вселенной! Вы злей гальских друидов и ваш бог – Аримана персидского злее!
Тогда христианский епископ поднял руку и отвечал александрийцам:
– Бог христианский простит и в вину не поставит вам то, что вы, не зная его, о нем говорите. Он есть отец всех и отец милосердия. Вы в заблуждении. Не мы, христиане, хотели, чтобы нарушен был священный покой мирозданья. Если же гору ведем, то не своею мы это делаем волей.
– Кто же мог вам это велеть?
– Спросите о том своего градоправителя: это он повелел нам, а мы, христиане, повинуемся власти.
В это время проносили в носилках градоправителя, которому в суматохе переехали колесницею ноги, и он услыхал это и, тяжко стоная от мучительной боли, воскликнул:
– О, как я наказан, и как о безумстве моем сожалею! Но довольно: я верю вам, верю, велик бог христианский, и я не хочу вперед с ним состязаться! Если вы в самом деле не противитесь власти, то теперь я повелеваю вам: сейчас же остановите гору!
– Господин, – отвечал ему христианский епископ, – мы власти покорны, но мы не знаем, можем ли мы исполнить второе твое повеление. Ты ведь сам перечитал наши книги и их знаешь: там точно сказано, что можно велеть горе двинуться и идти в воду, но припомни – там ведь ничего нет о том: можно ли остановить гору, когда она уже тронулась и пошла со своего места.
Земли же между горою и Нилом в это время все убавлялось; ползучая глина теснила народ с одной стороны, а вода хлестала с другой, и песок в промежутке засыпал людей по колено.
– Земля поглощает нас! – воскликнули люди. – Проклятие правителю! Смерть ему, ненавистнику! Велик бог христианский!
Тогда правитель остановил носилки и стал просить александрийцев простить ему его дерзость, но те его не слушали, а сами упали пред христианами на колени и завопили:
– Святая вера ваша, и все мы хотим принять эту веру. Возьмите нашего правителя; мы отдаем вам его и даже сами сейчас бросим его в Нил пред вами, только спасите нас, – пусть гора станет.
Епископ сказал им:
– Нет. Вы не знаете, какого мы духа. Нам нежеланна погибель ничья. Бог не хочет смерти грешных. Со смертью кончается путь к исправлению. Всякий же здесь себя обязан исправить. И правитель наш тоже жизнь имеет от Бога. Пусть живет, пока дни его совершатся. Злое отвергши, в сердце с одною любовью воскликнем все без различия:
– Помилуй, Владыко!
– Помилуй! Помилуй! – прокатило в народе, и все пали лицами в землю.
Все стало стихать; ветер умчался, осыпи крепли, сухие камни перестали лопаться и крошиться, влажные оползни огустевали и твердели. Епископ все тихо молился. Порядок восстановился. Гора, которая двинулась по вере художника, стала на своем месте по молитве епископа. Люди и животные как бы пробуждались от сна. Все наслаждались покоем, кони трясли головами, а верблюды лежали, поджав под себя ширококопытные лапы и жевали свою бесконечную жвачку. На деревьях показались глиноцветные голуби и заворковали. Нефорис благовествовала: она незаметно подошла тихо к Зенону и, держа его за руку, говорила:
– О, если бы ты знал, как мне тебя жаль, и как я чту и люблю твоего бога, и как укоряю себя.
– В чем ты себя укоряешь?
– Око… твое где, твое око, бедный Зенон!
– Оставь это. Зенон блажен, а не беден. Я счастлив, Нефора, что вижу в тебе одним оком теперь тихую мысль христианки, и ты сама мне милей, чем тогда… когда я в два глаза смотрел, как лицо твое рдело бесстыдством порока.
– О, замолчи!.. Я призналась во всем перед всеми…
– Ты очень достойно поступила, Нефора.
– Да, теперь я удаляюсь… в пустыню.
– В пустыню!.. Помедли, на тебе есть мой долг.
– Долг мой!.. Чем должна я тебе? – удивилась Нефора.
– Чтобы исполнить совет моего Учителя, я отдал мой глаз; ты была в этом отчасти причинна, но когда ты не пожалела себя и обнажила перед людьми свой сокровенный грех – ты себя исправила и привлекла меня к себе. Мы теперь одного духа и можем быть подпорой друг другу… Для чего нам теперь расставаться? Нефора! Будь ты женою Зенона!
И они сделались супругами.
Отсюда видим, что соблазн, устроенный художнику модницей III века, не имел успеха. Египетская красавица не только не могла соблазнить нравственного человека, но еще сама была поражена твердостью христианских правил, и вся эта история послужила к обращению в христианство множества людей, не признававших до тех пор ничего выше соблазнов чувственности.
Кривой художник "сдвинул" эту гору.
Второй случай соблазна.