Берил Бейнбридж - Мастер Джорджи стр 16.

- И почему они находят меня такой сладкой? - жа­ловалась миссис Ярдли, отмахиваясь от комаров, а те так и роились над ее головой.

Дружка за дружкой, след в след мы миновали двух полуголых молодых людей в крапчатой тени, один си­дел прислонясь спиной к дереву, другой растянулся ря­дом, заслонил лицо руками и мел светлыми волосами землю. Оба лениво напевали, и над ними, свисая с веток, болтались красные куртки. Заслыша мягкий пере­стук лошадиных копыт, тот, который сидел, открыл глаза и учтиво поклонился; такой румяный, со вздер­нутым носом деревенский парнишка, а на коленях - целая груда вишни.

Как вышли из лесу, мы сразу стали забирать кверху. Миссис Ярдли, скребя щеку, спросила, чего бы мне сей­час хотелось. По кислому тону ясно было, что она вдруг вспомнила десятки способов более удачно про­вести время.

- Чего? Да того же, что и есть, - ответила я. - Все­гда надо довольствоваться настоящим... другого нам не дано.

Только это неправда была; я так хотела, чтобы ря­дом был Джорджи.

Скоро деревья расступились, и мы увидели белую мазанку подле небольшого виноградника. Я была за то, чтобы сделать крюк, не подходить слишком близ­ко. "Там, уж наверное, собаки", - предупредила я. Мис­сис Ярдли будто и не слышала, беззаботно трусила дальше.

Ну и конечно, нескольких минут не прошло, воздух задрожал от грозного, страшного воя; лошадь миссис Ярдли стала как вкопанная. Зверь ростом с теленка, весь тощий, выбежал из-за угла мазанки и ринулся к нам, а следом трусило существо поменьше, сплошь черное и на трех лапах.

- Не шевелитесь, - приказала я миссис Ярдли, хоть от скрежета когтей по каменной тропе и свире­пого лая, надрывавшего сияющий день, она и так ока­менела в седле. Слава богу, лошади стояли смирно - привыкли, видно, к таким передрягам. Не добежав до нас метров шести, собаки, болтая языками, останови­лись. Я сосредоточилась на той, что крупней, и прину­дила себя смотреть в ненавистные глаза; взвыв, она улеглась и прижала уши к узкой костлявой морде. Мис­сис Ярдли постанывала, но неопасно - негромко.

Так, показалось нам, прошли долгие часы, но вот из виноградника вышел кривоногий мужчина и свистнул собакам. Приблизясь, он знаками подозвал нас к себе. Нас провели на задний двор, а там сидела в пыли на корточках женщина и месила тесто. Кривоногий, кла­няясь, заставил нас спешиться и жестами пригласил к шаткому столу. С полдюжины ребятишек, некоторые ползунки, как бы чудом возникли из воздуха и стали нас дергать за платья.

Миссис Ярдли вся дрожала; на щеке у нее исходил кровью укус.

- Простите меня, - говорит, - что вас не послу­шала.

- Вы лучше подумайте, что бы такое им дать, - я говорю. - Деньги у вас есть?

- Деньги, - она говорит. - Но при чем тут деньги?

- Надо отплатить за гостеприимство, - я говорю раздражаясь. - Даром в этом мире ничто не дается.

Кривоногий поставил перед нами две такие ма­ленькие миски и кувшин молока. Дети путались у него под ногами, он их распихал, и, волнуясь и гомоня, как цыплята, они разбежались по углам двора.

- Свинья, - крикнула я, изо всех сил стараясь улы­баться. И кажется, поняла, почему у меньшей собаки не хватает лапки.

Миссис Ярдли смотрела в кувшин, на плавающих в молоке насекомых.

- Нет, вы пейте, - сказала я. - Не то вам принесут что и похуже.

- Эти хоть уже не кусаются, - сказала она и храб­ро глотнула.

Женщина бросила круг теста на плоский камень; ткнула пальцем на солнце, потом похлопала себя по животу - так она объясняла, что хлеб будет вкусный, когда испечется. Она подняла руку, халат отпахнулся, а под ним - припавший к соску младенчик, и на голове торчат смолисто-черные волоски.

- Подумайте, - понукала я миссис Ярдли, - что бы такое им дать.

У самой у меня ничего не было, только за рукавом носовой платок, его Джорджи обронил; а у нее был шелковый шарф на шее.

И вдруг непонятный звук, вроде хихиканья, раздал­ся совсем близко, из-за стены виноградника. Кривоно­гий вразвалку туда двинулся, скоро вернулся, неся на руках брыкающуюся козу, и швырнул ее на стол. Из уг­лов прихлынули дети.

- Если он при нас станет ей резать горло, - пообе­щала миссис Ярдли, - я кричать буду.

У козы была голова как у аристократки, золотистые глаза; передние ноги дрожали. Женщина оставила тес­то и подбежала к козе. Та жалобно проблеяла и объяг­нилась. Миссис Ярдли отскочила, разинув рот в молоч­ной бахроме. Женщина счистила с головки новорож­денного сорочковую слизь, подула ему в ноздри, потом взяла его на руки. Крошечный кулачок высунул­ся из-за халата и покачивался рядом с копытцем. Она пересекла двор и плюхнула козленочка на солнцепеке, рядом с поднимающимся хлебом.

Миссис Ярдли отдала свой шарф. Сказала, что это подарок полковника, но господь с ним совсем, лишь бы поскорее смыться подобру-поздорову. Она уже не дро­жала и, кажется, вполне оправилась после своего пере­пуга из-за собак. Я думаю, рождение возвышает душу, кто бы ни родился; жизнь во всех видах так удивительна.

Час или больше мы упорно взбирались к высокой лесистой гряде, которая синевато пушилась под блед­ным небом. Миссис Ярдли сообщила, что над нами кружит большая птица, только она не разберет, орел или нет. Тут я ей была не помощница; я выросла в горо­де и могла с уверенностью опознать одну-единственную птицу, и это был голубь. Вдобавок я чуть не ослеп­ла от солнца и жалела уже, что не захватила с собой ци­линдр доктора Поттера.

- Гарри, - миссис Ярдли отнеслась таким образом о своем полковнике, - просто обожает птиц. Он их стреляет в Норфолке.

Ей хотелось о нем поговорить, и она говорила, до­вольно долго говорила. Она впервые его встретила пять лет назад, на улице, где живет ее портниха. Он приподнял картуз, когда она проходила мимо, потом она оглянулась - а он стоит и смотрит ей вслед. "По­том, через неделю, - рассказывала она, - вдруг встре­чаю его опять, в гостях у одной моей знакомой. Мы почти ни словом не обменялись, но как друг на друга посмотрим, аж руки трясутся..." Она умолкла и глянула на меня искоса пустым голубым глазом - проверить произведенное впечатление.

- Как романтично, - сказала я из вежливости.

- Он пошел меня провожать, но мы друг к другу пальцем не притронулись... ну, тогда. Только смотрим друг на друга и не можем наглядеться... а наутро он приходит и говорит: "Это судьба". Так у нас с ним и на­чалось.

Я молчала, не в состоянии придумать достойного ответа. Я ей ни на секунду не поверила - то есть на­счет того, что они пальцем друг к другу не притрону­лись в тот первый вечер. И почему это женщинам все­гда хочется подчеркнуть проволочку? Или от сомне­ний прелюбодеяние делается менее грешным?

- Он, по-моему, из себя такой душка, - продолжа­ла она. - Эти его шатеновые волосы, а борода.... Вы ведь заметили его роскошную бороду, дивный цвет...

- Да, заметила...

- Ну, а эти карие глаза... этот огонек... его просто нельзя же не разглядеть...

- Я, к сожалению, близорука, - сказала я.

Помимо внешности полковника миссис Ярдли це­нила то, что он считал ее себе равной во всем, кроме физической выносливости. "В конце концов, мы слабее мужчин, - объявила она, - и к чему притворяться".

- Иных мужчин, - уточнила я.

- Мы с ним говорим часами не умолкая. И мне ни­когда не наскучит. Как удивительно, правда?

- Очень, - сказала я. Доктор Поттер считает, что язык нам дан для того, чтобы скрывать свои мысли, но это я оставила при себе. Джорджи не очень-то любит разговаривать, во всяком случае не со мной. И вовсе мне незачем быть ему равной - не приведи бог вдруг еще придурь в нем углядеть.

На прошлой неделе полковник праздновал свой сорокалетний юбилей. Ужинали в самом шикарном ресторане во всей Варне. Гарри, бедненький, выпил лишнего, денщику пришлось подсаживать его в седло...

Спохватившись, что говорит только о себе, - чер­ты мои не выражали того воодушевления, на какое она рассчитывала, - она спросила, не приближается ли, кстати, день моего рожденья.

- Нет, - сказала я. - Я даже не знаю в точности, сколько мне лет. Может быть, девятнадцать... но дата неизвестна.

- Ох ты, батюшки, - она даже задохнулась, - но почему же?

- Мое прошлое окутано тайной.

- Ох ты, батюшки. - И тут она смолкла.

Мы с собой захватили хлеба и фруктов и, добрав­шись до верху, под легкий шепот ветра спешились и уселись в траве. Под нами был изгиб Галатского мыса, и палатки третьей дивизии, как крылья бабочек, трепе­тали у линии скал. Крошечных солдатиков муштрова­ли над глянцевым морем. Уильям Риммер, по слухам, стоит в этом лагере, хотя они с Джорджи пока не вида­лись. Когда бы ни приходил в дом в Ежевичном проул­ке, он смотрел сквозь меня, а Джорджи из-за него всю ночь не ложился. Миссис О'Горман меня порола, чтоб избавить от страсти, но это не помогло. Как ненавиде­ла я Уильяма Риммера, так по сей день ненавижу.

- Я не ради любопытства спрашиваю, - сказала миссис Ярдли (а что же тогда, интересно, называется любопытством?), - но у вас часто бывает грустный вид. Это из-за вашего прошлого... или из-за той исто­рии в Константинополе?

- Ни то ни другое, - сказала я. - Просто у меня грустное лицо. Внешность у меня такая. А в душе, уве­ряю вас, я совершенно счастлива.

Она мне начинала надоедать, и я притворилась, будто прикорнула на солнышке.

На возвратном пути мы подальше уклонились от домика с виноградником. Так было куда дольше, но миссис Ярдли клялась, что лучше ей пройти по болоту, кишащему змеями, чем снова увидеть этих жутких со­бак "Младенчик этот кошмарный, волосы, как иглы у ежа. Козочка эта новорожденная, вся от слизи мокрая... Молоко, как прогорклый сыр..."