Картина шестая
Руан, 30 мая 1431 года. В большом каменном зале руанского замка закончены все приготовления к суду; но его будут вершить не присяжные, а церковь, во главе с епископом и при участии инквизиции. Два кресла для епископа и для инквизитора стоят рядом на возвышении. От них под тупым углом расходятся ряды стульев, предназначенных для каноников, докторов права и богословия, а также для монахов ордена доминиканцев, участвующих в процессе в качестве заседателей. Внутри угла, образуемого стульями, – стол и табуреты для писцов. Неподалеку стоит тяжелый грубый табурет для подсудимой.
Все это находится на передней части сцены. Дальний конец зала соединен арками со двором замка. В непогоду арки завешиваются занавесями.
Если смотреть в глубину огромного зала с авансцены, то кресла судей и стол писцов окажутся справа, а табурет подсудимой слева. Справа и слева – сводчатые двери.
Солнечное майское утро.
Уорик входит через дверь справа; за ним Паж.
Паж (бойко). Ваша светлость, вы-то, верно, знаете, что нам здесь не место. Тут – церковный суд, а мы всего лишь – власть мирская.
Уорик. Знаю. Не угодно ли вам, ваше нахальство, отыскать епископа Кошона и намекнуть ему, что ему не мешало бы со мной поговорить до начала процесса.
Паж (уходя). Бегу, милорд.
Уорик. И веди себя как следует. Не смей его называть Постным Питером.
Паж. Ладно. Я его пощажу. Ну и всыпет же Дева нашему Постному Питеру перца под хвост!
Из той же двери навстречу ему появляется Кошон, за ним идут доминиканский монах и каноник, который держит обвинительное заключение.
Паж. Его преосвященство высоко преподобный Пьер Кошон, епископ из Бовэ, и еще два не менее преподобных господина.
Уорик. Убирайся и смотри, чтобы нам не мешали.
Паж. Бегу, милорд. (Убегает вприпрыжку.)
Кошон. С добрым утром.
Уорик. С добрым утром. Простите, я не имею удовольствия знать ваших спутников…
Кошон (представляя монаха, который стоит от него справа). Брат Жан Леметр из ордена Святого Доминика. Заместитель главного инквизитора, искореняющего ересь во Франции. Брат Жан, это – граф Уорик.
Уорик (Леметру). Добро пожаловать, ваше преподобие. К несчастью, у нас в Англии нет инквизитора, хоть его нам очень не хватает, особенно в таких случаях, как этот.
Инквизитор снисходительно улыбается и отдает поклон. Это кроткий с виду пожилой господин, но под мягкой внешностью скрывается жесткая властность.
Кошон (представляя каноника, который стоит от него слева). А это каноник Жан Д’Эстивэ. В гражданском суде его назвали бы прокурором.
Уорик. А, прокурор. Отлично. Рад с вами познакомиться.
Д'Эстивэ кланяется. Он еще молод, у него изысканные манеры, но за его внешним лоском есть что-то лисье.
Уорик. Вот уже больше девяти месяцев, как бургундцы взяли Деву в плен под Компьеном. Вот уже четыре месяца, как я купил ее у бургундцев, чтобы предать в руки правосудия. Вот уже почти три месяца, как она находится у вас в тюрьме по обвинению в ереси. Позвольте заметить, что вы слишком долго распутываете это совершенно ясное дело. Неужели процесс никогда не кончится?
Инквизитор (с улыбкой). Он еще и не начинался.
Уорик. Не начинался! Но вы занимались им одиннадцать недель!
Кошон. Все это время мы не бездельничали. Мы допросили Деву пятнадцать раз: шесть раз публично и девять с глазу на глаз.
Инквизитор (все с той же терпеливой улыбкой). Я, правда, присутствовал только на двух допросах. Сперва я не думал, что тут замешана ересь, и полагал, что это дело политическое, а Дева – военнопленная. Но, побывав на ее допросах, я должен признать, что это одно из самых крупных дел о ереси в моей практике. Теперь все в порядке; суд состоится сегодня утром. (Направляется к судейскому креслу.)
Кошон. Сию минуту, если вы, конечно, не возражаете.
Уорик (любезно). Что ж, это приятная новость. Не стану скрывать, наше терпение начало истощаться.
Кошон. Я так и понял – ваши солдаты открыто угрожают утопить тех, кто потворствует Деве.
Уорик. Неужели? К вам они, во всяком случае, расположены.
Кошон (строго). Напрасно. Я сделаю все, чтобы эту женщину судили беспристрастно. Суд церкви не фарс.
Инквизитор (вернувшись). Следствие велось со всей беспристрастностью, милорд. Деве не нужны адвокаты: Деву будут судить ее лучшие друзья, и они жаждут только одного – спасти ее душу от погибели.
Д'Эстивэ. Сэр, я обвинитель, и мой тяжкий долг – выступать против этой девушки. Но поверьте: я бы отказался и поспешил на ее защиту, если бы люди, далеко превосходящие меня в мудрости, учености, набожности и красноречии не пытались остеречь ее, объяснить, какая ей угрожает опасность и как просто ее избежать. (Внезапно увлекшись судебным красноречием, к отвращению Кошона и Инквизитора, которые слушали его до сих пор со снисходительным одобрением.) Некоторые смеют утверждать, будто мы действуем из ненависти. Бог свидетель, они лгут. Разве мы ее пытали? Разве не просили пожалеть себя, не умоляли: вернись в лоно церкви как заблудшее, но любимое дитя? Разве…
Кошон (сухо). Осторожней, каноник. Все, что вы говорите, – правда, но, если его сиятельство в нее поверит, я не отвечаю за вашу жизнь – да и за свою.
Уорик (с укором, но не отрицая сказанного). Вы несправедливы к нам, бедным англичанам. Но мы, действительно, не разделяем вашего благочестивого желания спасти Деву. Скажу откровенно: Дева должна умереть; этого требует политика. Очень жаль, но тут ничего не поделаешь. Если церковь ее отпустит…
Кошон (надменно). Если церковь ее отпустит – горе тому, кто тронет ее пальцем, будь он хоть сам император!
Инквизитор (деликатно). Граф Уорик, вам нечего беспокоиться об исходе процесса. У вас – непобедимый союзник; он решил еще тверже вашего, что она взойдет на костер.
Уорик. Разрешите узнать, кто этот драгоценный союзник?
Инквизитор. Сама Дева. Если не заткнуть ей рта, она сама вынесет себе десять смертных приговоров.
Д’Эстивэ. Совершенно верно. Волосы шевелятся на голове, когда я слышу, как богохульствует сия отроковица.
Уорик. Что ж, спасайте ее, если вы так уверены, что это ни к чему не приведет. (Глядя в упор на Кошона.) Будет жаль, если нам придется действовать без благословения церкви.
Кошон (презрение борется в нем с циническим восхищением.) А еще говорят, что англичане – лицемеры! Вы защищаете свои интересы даже с риском погубить свою душу. Я восхищаюсь вашим рвением, но побоюсь зайти так далеко. Ад меня пугает.
Уорик. Боясь ада, нельзя править Англией.
Кошон. Если вы удалитесь, суд приступит к делу.
Уорик круто поворачивается и выходит. Кошон садится в одно из судейских кресел; Д’Эстивэ занимает место у стола для писцов, перечитывая обвинительное заключение.
Кошон (усаживаясь поудобнее, небрежно). Ну и подлецы же эти английские вельможи!
Инквизитор (устраиваясь на втором судейском кресле слева от Кошона). Люди, обладающие светской властью, легко делаются подлецами. У них нет нужной подготовки и апостолической преемственности. А разве наши вельможи лучше?
В зал спешат заседатели епископального суда; впереди – капеллан де Стогамбер и де Курсель, молодой священник лет тридцати. Писцы садятся за стол; место против Д’Эстивэ остается свободным. Некоторые из заседателей рассаживаются, другие беседуют стоя, в ожидании начала суда. Возмущенный Стогамбер остается стоять, каноник – тоже, справа от него.
Кошон. Доброе утро, мессир де Стогамбер. (Инквизитору.) Капеллан кардинала английского.
Капеллан. Винчестерского. Я должен заявить протест, милорд.
Кошон. Опять? Вы только тем и занимаетесь.
Капеллан. Не я один. Меня поддерживает магистр де Курсель, парижский каноник.
Кошон. Ну, в чем дело?
Капеллан (сердито). Говорите вы, магистр де Курсель, я, видно, не заслужил доверия его преосвященства. (С обидой опускается на стул.)
Курсель. Мы с превеликим усердием составили обвинительный акт против Девы из шестидесяти четырех пунктов. А теперь мы узнали, что его сократили, даже не посоветовавшись с нами.
Инквизитор. Моя вина. Я глубоко восхищен усердием, которое вы вложили в эти шестьдесят четыре пункта; но, даже обвиняя еретика, надо знать меру. Вот почему я и счел за благо сократить ваши шестьдесят четыре пункта до двенадцати…
Курсель (точно громом пораженный). До двенадцати?!!