Жорж Санд - Нанон стр 3.

Шрифт
Фон

Сперва я пришла в ужас - овца пролезла на огороженный участок, куда не было ходу мне - мне, существу разумному, сознающему, что она - бедная невинная овечка! - не имела права этого делать. К тому времени я уже начала понимать, что такое чистая совесть, и немного гордилась собой - ведь я никогда не совершала набегов на чужую собственность, за что меня хвалил дедушка и уважали двоюродные братья, которые отнюдь не были столь щепетильны. Я спрашивала себя, не следует ли мне заставить Розетту подчиниться моим нравственным убеждениям, которые у нее явно отсутствовали. Я звала ее, но она притворялась глухой и ела с жадностью. А какой счастливой она выглядела!

Я снова и снова звала ее вплоть до того мгновения, того счастливого (должна в этом признаться!) мгновения, когда вдруг увидела по ту сторону изгороди юное и кроткое лицо послушника, который смеясь глядел на меня.

II

Мне стало очень стыдно: ведь мальчик наверняка смеялся надо мной, а я, надо думать, была очень самолюбива, потому что не смогла сдержаться и расплакалась, - так непереносим был этот стыд.

Монашек удивился и заговорил со мной голосом столь же кротким, как его лицо:

- Ты плачешь, малышка? Какое же у тебя горе приключилось?

- Плачу я из-за моей овечки, - отвечала я. - Она забралась на ваш луг.

- Ну, тут она не потеряется. Раз она ест, значит довольна.

- Она-то довольна, я понимаю, но только я на нее сердита - ведь она занимается грабежом.

- Как это - "занимается грабежом"?

- Ест чужое добро.

- Чужое добро! Ты сама не знаешь, малышка, что говоришь. Достояние монахов принадлежит всем людям на свете.

- Выходит, этот луг уже не монастырский? А я и не знала.

- Ты не верующая?

- Что вы! Каждый день читаю молитву.

- Ну, раз так, значит, ты каждое утро просишь у бога хлеб твой насущный, а церковь наша богата и должна подавать всем, кто просит господним именем. Ежели она не станет служить делам милосердия, зачем же она тогда надобна?

Я слушала разиня рот, не понимая, о чем он говорит: хотя валькрёзские монахи были не такие уж дурные люди, все же они пытались, как могли, защищать свое добро от расхищения, и был у них один такой монах - брат Фрюктюё, выполнявший обязанности эконома, который всякий раз, застав потравщиков на месте преступления, поднимал громкий крик и грозил страшными карами. С прутом в руках он гнался за ними, - правда, не очень далеко, потому что был слишком толстый, чтобы бегать быстро, - но все же его боялись и говорили, что он человек злой, хоть он никогда и мухи не обидел.

Я спросила у юноши, стерпит ли отец Фрюктюё, когда моя овца будет щипать его траву.

- Про это я ничего не знаю, - ответил тот, - знаю только, что трава эта не его.

- А чья же?

- Господня. Ведь это господь растит ее на потребу всякой животине. Не веришь?

- Чего не знаю, того не знаю. Но только ваши слова мне очень на руку! Если бы бедняжка Розетта могла малость подкормиться у вас в этакую-то засуху, вы уж поверьте, лентяйкой я от этого не стала бы. Поднимется в горах трава, и я снова стану ее туда водить, правду вам говорю.

- Ладно, оставь ее тут и приходи за ней вечером.

- Вечером? Ой, нет, что вы! Увидят ее монахи и заберут, а дедушке придется идти вызволять ее, да еще упреки терпеть: он станет меня бранить и скажет, что я такая же дрянь, как и другие, а уж обиднее этого ничего для меня нет.

- Вижу, что воспитали тебя хорошо. А где он живет, твой дедушка?

- Вон там, повыше, самый маленький домик на полдороге к ущелью. Видите? Да вон он, подле тех трех толстых каштанов.

- Ну ладно, как твоя овечка наестся, я ее приведу.

- А вдруг монахи станут вас бранить?

- Они не станут меня бранить. Я им объясню, в чем заключается их долг.

- Вы у них учителем?

- Я? Вовсе нет. Я всего лишь ученик. Меня поручили им, чтобы они наставили меня и подготовили к постригу, когда я войду в возраст.

- А когда вы войдете в возраст?

- Года через два-три. Мне скоро шестнадцать.

- Значит, вы, как говорится, послушник?

- Еще нет, я здесь всего два дня.

- Должно быть, потому я вас никогда не видела. А из каких мест вы будете?

- Я здешний; ты слыхала о семействе и о замке Франквиль?

- Честное слово, не слыхала. Я только и знаю, что Валькрё. Ваши родители, верно, совсем бедные, коли отослали вас от себя?

- Мои родители очень богаты, но нас, детей, у них трое, а делить имущество они не хотят, берегут для старшего сына. За нас с сестрой внесут только вклады, чтобы каждый из нас вступил в предназначенную ему обитель.

- А сколько ей лет, вашей сестре?

- Одиннадцать, а тебе?

- Еще тринадцати не сравнялось.

- О, да ты рослая, сестра на целую голову ниже тебя.

- Вы, видно, любите сестру?

- Только ее я и люблю.

- Что вы! А отца с матерью?

- Я их едва знаю.

- А брата?

- Еще меньше.

- Как же так получилось?

- Родители хотели, чтобы мы с сестрой жили в деревне, а сами приезжали туда не часто, они с моим старшим братом живут в Париже. Но ты, должно быть, не слыхала про Париж, если и про Франквиль не знаешь.

- Париж - это где король?

- Верно.

- Ваши родные живут у короля?

- Да, они служат в его доме.

- Они королевские слуги?

- Они придворные; но ты ничего во всем этом не поймешь, и тебе это не интересно. Расскажи-ка лучше про овцу. Она тебя слушается, когда ты ее зовешь?

- Не очень-то, если голодная, вот как сегодня.

- Значит, если я захочу отвести ее к тебе, она и меня не послушается?

- Очень может статься. Лучше я подожду, раз уж вы согласны потерпеть ее немножко у себя.

- У меня? У меня ничего своего нет и никогда не будет. Меня вырастили в этой мысли: ничто не должно мне принадлежать, и ты с твоей овечкой богаче меня.

- Вам обидно, что у вас ничего нет?

- Нисколько не обидно. Я рад, что не стану страдать из-за вещей тленных.

- Тленных? А ведь верно, моя овца может подохнуть и истлеть.

- А живая она тебе много хлопот доставляет?

- Конечно, много, но ведь я ее люблю, и мне не трудно заботиться о ней. А вы, значит, никого не любите?

- Я всех люблю.

- Кроме овец?

- Як ним ни добрых, ни злых чувств не питаю.

- А ведь они такие славные. Может, вы любите собак?

- У меня был пес, и я его любил. Но взять его сюда мне не разрешили.

- Вам, наверно, грустно жить вдали от дома, под началом у чужих?

Он удивленно взглянул на меня, как будто такая мысль ни разу не приходила ему в голову, потом ответил:

- Меня ничто не должно печалить. Мне всегда твердили: "Ни во что не вмешивайтесь, ни к чему не привязывайтесь, научитесь ко всему относиться бесстрастно. Это ваш долг, и лишь в исполнении его вы обретете счастье".

- Вот забавно! Мой дедушка тоже все мне о долге твердит: только он говорит, будто мой долг - ни минутки не сидеть сложа руки, хорошо хозяйничать и все делать с душой. Видно, детям бедняков про долг говорят одно, а детям богатых - совсем другое.

- Нет! Это говорят тем детям, которые должны вступить в монастырь. Но уже скоро вечерня начнется, мне пора в церковь. Ты уведешь овечку, когда захочешь, а если вздумаешь привести ее завтра…

- О, я не осмелюсь!

- Можешь ее приводить, я скажу об этом отцу эконому.

- Он сделает, как вы захотите?

- Он очень добрый и не откажет мне.

Юноша ушел, и я видела, как он садами, под звон колоколов, возвращался в монастырь. Я позволила Розетте еще немного пощипать траву, потом покликала ее и отвела домой. С того самого дня я очень отчетливо помню все, что со мною случилось в жизни. Сперва я не очень-то раздумывала о моей встрече с молодым монашком. Меня поглощала радостная мысль о том, что он, может статься, добудет мне позволение приводить иной раз мою Розетту на монастырский луг. Я удовольствовалась бы малым. Дедушка во всем подавал мне пример учтивости и воздержанности, так что скромность вошла у меня в плоть и кровь.

Я не была словоохотлива, мои двоюродные братья, большие насмешники, отнюдь не поощряли меня к болтовне, но позволение пасти овцу на том лугу так засело у меня в голове, что я рассказала вечером за столом все, только что рассказанное вам, да с такой точностью, что даже привлекла внимание дедушки.

- Ага, - сказал он, - значит, это франквильского молодого барина привезли они в монастырь в понедельник вечером - мы покамест его еще не видели. Младший отпрыск славного рода - вот как это говорится. А вы, ребята, бывали во Франквиле? Ну и поместье!

- Я проходил разок теми местами, - сказал тот из моих братьев, что был помоложе. - Далеко это, в сторону Сент-Леонара, того, что в Лимузене.

- Ну уж, двенадцать лье - не так и далеко, - отвечал Жак со смехом. - Я там тоже побывал однажды, когда валькрёзскому настоятелю понадобилось доставить туда письмо - он даже велел дать мне монастырскую ослицу, только бы я побыстрее добрался. Видать, дело было срочное, не очень-то охотно он дает ее, эту свою большую ослицу.

- Неуч ты! - возразил ему дедушка. - Кого ты величаешь ослицей - это лошачиха.

- Да не все ли равно, дедушка! Меня провели в кухню, и я говорил с управляющим, звать его господин Премель. А еще видел я молодого барина, и теперь понимаю - письмо это было послано, чтобы поскорей это дело обтяпать.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Популярные книги автора