- Я видела его не раз, - улыбнувшись сказала собеседница Можайского. - Черты лица мне показались красивыми, но не выразительными… Гладкие, черные, плотно лежащие волосы, светлосерые глаза. Взгляд быстрый и рассеянный, точно он никогда не слушает, что ему говорят, и отдается своим мыслям. Лицо матовой белизны, античный профиль… Однажды он улыбнулся, и, верите ли мне, что-то кроткое было в его улыбке. А говорят, он несет с собой только несчастье… Чтобы ни говорили, я верю, что это великий человек… Если бы не несчастный русский поход, Польша была бы могущественной и независимой! - Она произнесла эти слова как бы с вызовом и посмотрела прямо в глаза Можайскому.
- Он обещал то же Италии. Разве он не говорил, что желает видеть Италию сильной и могущественной, в ряду великих держав? А вместо этого он ограбил ее дворцы и картинные галереи. Цвет Италии - двадцать семь тысяч молодых людей после карнавальных празднеств отправились в русский поход. Вернулось несколько сот счастливцев…
Все, что говорил Можайский, было естественно в устах француза эмигранта, к тому же он говорил искренне.
- С вами трудно спорить, - сказала его собеседница.
Они покинули нишу окна и шли в сторону танцевального зала. Их оглушил гром музыки, взрывы смеха, звон шпор.
- Завтра гости разъедутся, здесь будет тихо, как в склепе, - с усмешкой произнесла спутница Можайского и, кивнув на прощание, скрылась в толпе гостей.
Только тогда Можайский заметил, что краснолицый, дородный господин в голубом фраке глядит на него в упор пристальным и как будто недружелюбным взглядом.
- Простите меня, - сказал ему Можайский, - могу я узнать, кто эта дама, удостоившая меня долгой беседы?
Дородный, краснолицый человек принужденно засмеялся:
- Бог мой! Я думал, вы знакомы с детских лет… - И вдруг, окинув Можайского холодным взглядом: - Это хозяйка дома, сударь, и гостю прежде всего следовало бы представиться ей.
Можайский не обратил внимания на вызывающий тон, но то, что дама, с которой он говорил о войне, о Франции, о Польше, оказалась хозяйкой, Анной-Луизой Грабовской, было для него неожиданностью. Он, может быть, задумался бы над этим, если бы не другое, более важное обстоятельство: здесь, в Силезии, в поместье Грабник, он встретил Катеньку Назимову, свою бывшую невесту, теперь жену француза, полковника Августа Лярош.
Первая мысль - уехать из этого дома! Но прежде нужно найти Стибор-Мархоцкого и тайком предупредить о своем отъезде. Можайский искал его в зале, где были накрыты столы, бродил среди упившихся и объевшихся бражников, потом прошел в игорные комнаты. Он нашел, наконец, Мархоцкого в танцевальном зале и шепнул, что им надо свидеться. Потом прошел в столовую и сел к столу, он давно уже чувствовал голод. И вдруг снова приметил чей-то не слишком дружелюбный взгляд: на него смотрел все тот же дородный, краснолицый человек в голубом фраке. Этот человек сидел рядом с креслом хозяйки, но ее место оставалось пустым.
Анна Грабовская в этот час поднималась на третий этаж; она шла по пустынным, полутемным комнатам, где едва мерцали масляные лампы. Пол скрипел у нее под ногами, вокруг пахло пылью и сыростью. В полукруглой комнате горели два канделябра. Они бросали резкий свет на превосходную копию мадонны Леонардо да Винчи. На дубовой скамье, поставленной против резного налоя, сидела Екатерина Николаевна Назимова, жена полковника Лярош.
- Он уснул? - спросила Анна.
- Бредит… И все то же - битва, слова команды, кровь… Но вчера вдруг вспомнил детство, виноградники, детские шалости… Он услышал музыку и просил меня спуститься вниз и потом рассказать ему о твоем празднике.
- Я видела тебя… - Анна вспомнила своего странного гостя и выражение его лица, когда он смотрел на Катеньку Назимову. И она рассказала об этом госте.
- Кто б это мог быть? - рассеянно сказала Катенька. - Кто-нибудь из старых знакомых… Я не хотела бы его видеть.
- Почему?
- Кто я для моих соотечественников? Несчастная женщина, навсегда оставившая отечество.
- Он не русский. Он француз, эмигрант.
- Француз… - Катенька немного успокоилась и продолжала: - Мои соотечественники должны презирать меня. Для них я жена полковника Лярош, командира кирасирского полка Наполеона. Разве кто-нибудь из русских знает, что Лярош не хотел этого несчастного похода.
- Но ты вышла замуж за полковника, когда Россия была в союзе с Францией. Кто мог подумать, что Наполеон начнет войну с Россией? Ты даже покинула Париж и поселилась здесь, чтобы не быть во Франции в эти дни. Я сама видела, как ты плакала, когда французы подходили к Москве, как радовалась освобождению Москвы.
Грабовская утешала подругу, но в глубине души она понимала всю тяжесть ее положения: она знала и то, что Лярош не жилец на свете, что молодая женщина скоро останется одна на чужбине.
- Что бы ни случилось - мы не расстанемся, - сказала она и встала.
Нельзя было забывать обязанности хозяйки… Ей хотелось, чтобы скорее кончился этот шумный праздник в доме, где доживает последние дни умирающий.
Она поцеловала Катеньку Назимову и спустилась вниз по скрипучей деревянной лестнице. На пороге столовой ее остановил Михаил Мархоцкий.
- Общество в отчаянии, - смеясь, сказал он, - кавалеры возмущены тем, что вы на глазах у всех отдали предпочтение неизвестному молодому человеку, кажется французу. Он интересный собеседник? Познакомьте нас…
И Анеля познакомила Можайского с Мархоцким. Они поклонились друг другу церемонно и почтительно, только искорка лукавства вспыхнула в глазах Мархоцкого. Под звуки настраиваемых скрипок Можайский сказал, что благодарит графиню за гостеприимство и надеется уехать завтра чуть свет.
- Вам скучно в нашей глуши… - почти равнодушно сказала Грабовская. - Притом вы должны торопиться… Может быть, вас ожидает блистательный успех при дворе Александра, вы будете вторым Ришелье или Ланжероном и будете сражаться против нас…
- Против вас? - спросил Можайский.
- Да, потому что Польша отдала свою судьбу Понятовскому.
- Наполеон дал нам герцогство Варшавское, а не Польшу, - вмешался Мархоцкий. - Когда ему нужно выиграть войну, он обещает все, чего мы просим.
- Вы неисправимы, милый племянник, - сказала Грабовская. - Кому же мы можем верить? Пруссии? Австрии?
- О нет!
- Чарторыйскому? Русским?
- Вы несправедливы к родственному нам народу, - серьезно сказал Мархоцкий. - Разве после кампании 1812 года можно отнять у этого народа его достоинства - храбрость, любовь к отечеству? Будем справедливы: если дать ему вольность, если уничтожить рабство, унижающее и господ и крепостных людей, мне кажется, этот народ стал бы одним из величайших народов на земле. Что скажете вы на это? - взглянул он вдруг на Можайского.
- Мне кажется, что этот спор могли бы решить почетно и великодушно оба славянских народа, - естественно и вполне искренне сказал Можайский и добавил: - Конечно, я рассуждаю как иностранец… Верьте, я одинаково расположен к обоим народам. Я думаю, мы все хотим одного - мира и счастья Европы.
Несколько мгновений они молчали.
- Я думаю, что вы оба говорили от души. Мне жаль, что вы оба так скоро покидаете Грабник, и я…
Но тут она замолчала. Поднимая плечи и слащаво улыбаясь, к ним шел дородный, краснолицый господин в голубом фраке.
Она кивнула обоим молодым людям и пошла навстречу этому назойливому человеку.
- Вы не подарили меня ни одним взглядом, Анет… позвольте мне называть вас по-старому, - сказал он. - Другие гости счастливее меня.
- Кто-то сказал, что вы навсегда поселились в Вене… Как вы очутились здесь? - холодно спросила Грабовская.
- Поселиться навсегда можно только в Париже. Я не могу понять, как вы можете так долго оставаться в глуши. - Он тяжело дышал и беспрестанно вытирал пот со лба и жирных щек. - Впрочем, вы и здесь не скучаете, как я уже успел заметить.
- Что вы делаете в этих местах, барон?
- Я приехал сюда, чтобы увидеть вас, графиня.
- Вы мне льстите… Притом вы знаете, что я никогда не была вашим другом.
Он попробовал изменить тон и сказал ворчливо:
- Зачем вы говорите со мной так, Анет? Я знал вас прелестным ребенком, девочкой… Я не сделал вам ничего дурного. Я имею право говорить с вами как друг вашего мужа, как ваш друг. В Вене я узнал о смерти Казимира и был огорчен. Я представил себе вас, одну в этой глуши… Я так хотел видеть вас и говорить с вами…
- Говорите.
- Не здесь.
- Хорошо. Идите за мной, - она показала ему в сторону галереи.
Они прошли галерею и вышли в охотничий зал. Грабовская открыла маленькую дверь, они очутились в круглой комнатке, заставленной ветхой утварью, золочеными рамами от картин. Здесь стояли два кресла, свет проникал через небольшое овальное оконце над дверью. Она села и, опустив голову на руку, сказала:
- Говорите.
- Уютный уголок вы выбрали для нашей беседы, - оглядываясь, проговорил Гейсмар. - Впрочем, это место напоминает мне лавку антиквара на левом берегу Сены, где я увидел вас впервые. Вы были единственной редкостью, драгоценностью среди хлама.
Она с удивлением взглянула на него:
- Неужели ради этих воспоминаний вы приехали сюда?
- Я всегда вам желал добра, Анет.
- Это вы могли мне сказать там… - Грабовская покосилась на дверь.
- Я понимаю, вы не любите вспоминать прошлое. Вы, дочь бедняка, сделали блестящую партию, - найти титулованного мужа трудно даже в Париже. Разумеется, это могло вскружить голову. Вас рисовал Изабе, вы собирали в вашем салоне философов и поэтов. Все это можно понять: вы хотели быть одной из тех дам, о которых говорят в Париже.
- Вы так думаете?